— Кто?
— Да все она же, Матрена твоя. Проводить, говорит, пришла своего ненаглядного Дмитрия Кондратьевича в дальний боевой поход.
— Какая еще Матрена?
— Ну та, что пельмешками тебя по утрам балует и какао в постель подает. С «ришелье».
— Я вот тебе покажу «ришелье»!
Должно быть, Митька и впрямь хотел его поколотить, потому что Сашка пулей выскочил из рубки и сиганул в моторный отсек. Чуть прибавил оборотов и, высунувшись из люка, доложил Карцову:
— Дядь Вань, можно выходить! Слышите? Теперь он как часики работает!
— По местам стоять, со швартовов сниматься! — скомандовал Карцов.
Митька нехотя вылез из рубки и пошел в корму.
— Отдать кормовой!
На этот раз Митьку подгонять не приходится, действует он быстро и довольно ловко. Вот ведь может, когда захочет. Похоже, в кубрик спешит вернуться.
— Отдать носовой!
Едва вышли из гавани, начало мотать, катер то и дело зарывался в волну. Оставив на руле Митьку, Карцов еще раз обошел верхнюю палубу, потом спустился в кубрик, заглянул под паелы. Воды пока что набралось немного.
Докторша сидела на рундуке, подобрав ноги и обхватив руками колени.
— Озябли? — сочувственно спросил Карцов.
— Не очень.
— Вот бушлат, укройтесь, — Карцов протянул ей Сашкин бушлат. У Сашки в отсеке сейчас жарко, там бы ей погреться, да где уж — и грязно, и душно, а она, видать, к качке непривычная, вон как побледнела.
— Если нехорошо станет, на воздух высуньтесь, полегчает. А вообще-то ходу тут всего часа на два.
Едва Карцов вернулся в рубку, как Митька попросил:
— Иван Степанович, постойте, пожалуйста, на руле, а я за сигаретами спущусь.
Ясно, за какими он сигаретами собрался. Черт с ним, пусть развлекает докторшу.
— Ладно, иди. Да смотри там: разговаривать разговаривай, а приставать к ней не вздумай.
— Тоже скажете! — обиженно протянул Митька.
Нет, он хотя и нахальный, но не настолько, чтобы приставать.
— Иди, иди.
Митька шмыгнул в кубрик.
Катер швыряло то туда, то сюда, трудно было удерживать его на курсе. Если бы идти прямо против волны, то еще ничего. А тут надо наискось, волна все время бьет в левую скулу катера, каждый раз разворачивает его чуть ли не на десять градусов. Как бы руль не заклинило, тогда — хана.
Когда катер зарывается носом, корма приподнимается, и винт обнажается. Мотор стремительно развивает обороты, винт аж визжит в воздухе. Не угляди — разнесет. Но Сашок пока внимательно следил за этим, вовремя то сбрасывая, то увеличивая обороты. «Поди, умаялся уж…»
Карцов много раз ловил себя на том, что испытывает к Сашке нечто похожее на нежность. Одно только не одобрял он в парне: его холодное отношение к родителям. Иногда Карцов чуть не силой заставлял Сашку написать им хоть пару слов. Правда, и те писали не часто, видно, не могли простить сыну его бегства из дому.
Так в жизни и получается. Казалось, чего не хватает парню? Одет был, обут, обеспечен всем — даже машина и дача у родителей имеются. Учись себе, ни о чем больше не заботься. А вот поди ж ты — убежал! «Отцу небось некогда было им заниматься, сразу в трех институтах преподает да еще какие-то научные работы пишет. А мать, хотя и не работает нигде… да что они, матери-то, понимают в душе вот таких молодых парней, ищущих свое назначение в жизни?»
Вот он, Карцов, понял бы. Тут и понимать-то особенно нечего, все видно как на ладони. Проснулась в Сашке та жажда самостоятельности, которая у всех примерно в таком же возрасте появляется. Ну и, конечно, желание сделать что-нибудь особенно выдающееся, из ряда вон выходящее. И еще желание испытать себя, проверить свою жизнеспособность. Наверное, вот это и называется романтикой.
Да, будь Сашок его сыном, никакого конфликта не произошло бы. А ведь и у него, у Карцова, мог бы быть такой же сын. Скоро Сашке стукнет восемнадцать… Да, как раз девятнадцать лет назад мичман Карцов посватал Ксюшу Шилову…
6
В то время ему не исполнилось и тридцати, он был довольно видный парень, на него с интересом поглядывали не только молодые женщины, а и совсем юные девушки. Может быть, это и придавало ему излишнюю самоуверенность.
Во всяком случае, когда он приехал в отпуск в свою родную уральскую деревеньку, то произвел там форменный переполох. За многие годы в их деревне не было ни одного моряка, местные парни если и уходили в армию, то все больше в танкисты, по той причине, что в войну Челябинский тракторный завод выпускал танки, а старшее поколение сложило головы, сражаясь в Уральском Добровольческом танковом корпусе. Да и сейчас танковое училище было под боком.
Деревенские мальчишки так и тащились хвостом за Карцевым, когда он шел по улице, а девчата, хотя и прятались за занавески, а тоже глаз с него не спускали. И он знал: позови любую, пойдет за него не задумываясь.
А Ксюшка отказалась. То ли был у нее на примете кто другой, то ли впрямь не соблазнили ее ни флотская форма, ни его тогдашняя стать, ни перспектива сменить затерявшуюся в березовых колках деревеньку на красавец Севастополь.
Ей было тогда около двадцати, но Карцов плохо помнил ее прежнюю. Когда он уходил во флот, Ксюшка пошла во второй или в третий класс, и он лишь смутно припоминал всегда замызганную, с ободранными острыми коленками шиловскую девчонку, не то седьмую, не то восьмую по счету в этой большой и потому вечно нуждающейся семье.
А теперь это была красивая крепкая девушка, про таких как раз и говорят — «кровь с молоком». И коленки теперь были круглые, и фигура вся точеная, как веретено. Но главное — глаза. Большие, темные и такие глубокие, что в них сразу утопаешь, как в омуте. Их выражение менялось постоянно и как-то неуловимо, трудно даже было понять, какие они в данный момент — грустные или веселые. И только когда Ксюшка смеялась, они становились искристыми, как пламя электросварки. И Карцов догадывался, что в этом пламени расплавилось не одно сердце. Позже он и вправду убедился, что добрая половина оставшихся в деревне парней была влюблена в Ксюшку.
Странно, что это не сделало ее ни кокетливой, ни самоуверенной, она оставалась тихой и скромной, даже застенчивой. И когда после кино Карцов предложил проводить ее до дому, испугалась:
— Что вы? Я привыкла одна, да и недалеко тут.
Она действительно жила от клуба всего через три дома, однако в то, что она привыкла ходить одна, Карпов почему-то не поверил:
— Будто так никто и не провожал вас ни разу?
— Представьте себе. Хотя желающие были, — сказала она серьезно.
— Отшивали?
— Нет, просто говорила, что не надо.
