В наш разговор вмешивается еще один участник коллоквиума, его очень интересует данная тема – возможность совокупления оборотней с людьми; это француз по имени Марк Фожье, в общем вполне симпатичный; он остроумно именует себя «специалистом по арабскому совокуплению», и Сара начинает увлеченно описывать прелести (довольно-таки жуткие) этих чудищ: в Йемене, говорит она, если мужчина был изнасилован во сне оборотнем, что вызывает у него сильный жар и гнойники в самых неподходящих местах, его лечат терьяком – смесью опиума и трав, взошедших при появлении Сириуса, а также с помощью талисманов и заклинаний; если же он умирает, труп нужно обязательно сжечь на следующую ночь после кончины, иначе на свет родится новый оборотень. А если больной выжил, что случается крайне редко, ему делают на груди татуировку – магический рисунок; но ни один автор, насколько известно, до сих пор не написал о том, как рождаются эти чудовища… Оборотни, одетые в лохмотья или закутанные в старые одеяла, издавна занимались тем, что сбивали с пути странников, прельщая их своими песнями, – за это их можно назвать сиренами пустыни; их запах и лица отвратительны, как у разлагающегося трупа, однако они обладают свойством преображаться, когда хотят околдовать человека. Один арабский поэт-антиисламист, по прозвищу Таабата Шарран («тот, кто носит беду под мышкой»), так повествует о своей любовной связи с женщиной-оборотнем: «На заре она явилась мне, дабы стать моей подругой; я испросил ее милостей, и она опустилась предо мной на колени. И если спросят меня о моей возлюбленной, то отвечу, что она скрывается в складках песчаных дюн».
Француз находит этот рассказ забавным и непристойным, мне же страсть поэта к чудовищу кажется скорее трогательной. А Сара неистощима: она говорит и говорит, стоя на этом балконе, тогда как почти все наши ученые собратья уже разошлись по секциям. Вскоре здесь остаемся только мы трое; близится вечер, двор озарен оранжевым светом не то последних лучей заходящего солнца, не то первых электрических светильников во дворе. Волосы Сары блестят в этом свете.
– А известно ли вам, что этот Хайнфельдский замок тоже полон монстров и всяких чудес? Разумеется, это обитель востоковеда Хаммера, но также и место, вдохновившее Шеридана Ле Фаню на роман «Кармилла»[64] – первую историю о вампирах, которая повергла в трепет благопристойное британское общество за десятилетия до появления «Дракулы». В мировой литературе первым вампиром стала женщина. Вы еще не видели выставку на нижнем этаже замка? Это просто фантастика!
Сару переполняет энергия, она меня буквально околдовала, и я покорно иду за ней следом по коридорам огромного здания. Француз вернулся к своим ученым занятиям, а мы с Сарой сачкуем, бродя по темным забытым часовням в поисках воспоминаний о вампирах таинственной Штирии, – выставку разместили на цокольном этаже, ниже первого, в сводчатых подвалах, приведенных в порядок по такому случаю; мы единственные ее посетители; в первом зале – множество раскрашенных деревянных распятий, старинных алебард и скульптур, изображающих сожжение на костре женщин в лохмотьях; это «Колдуньи из Фельдбаха», объясняет нам смотритель; декоратор выставки не пожалел для нас даже звукового сопровождения: мы слышим отдаленные вопли, заглушаемые зловещим треском огня. Я потрясен дивной красотой этих существ, которые так ужасно расплачиваются за сношения с демоном; средневековые художники изобразили их полуобнаженными, и плоть этих про́клятых Богом нечестивиц мелькает в пляшущих языках пламени. Сара все внимательно разглядывает и комментирует, ее эрудиция просто поразительна: откуда она так хорошо знает эти истории, эти легенды Штирии, хотя только что приехала в Хайнфельд, это даже несколько тревожит меня. Я чувствую, как мной овладевает легкий страх, начинаю даже слегка задыхаться в этом сыром подвале. Второй зал посвящен приворотным зельям и магическим эликсирам; в широкой гранитной чаше фонтана, украшенной рунами, виднеется черная жидкость, весьма неаппетитная на вид, но когда мы подходим ближе, раздается фортепианная мелодия, в которой я узнаю тему Георгия Гурджиева[65], одну из его эзотерических композиций; на стене справа – картина с изображением Тристана и Изольды, играющих в шахматы на палубе корабля; Тристан пьет из большого кубка, который держит в правой руке; рядом паж в тюрбане наливает такой же эликсир в кубок Изольды, та смотрит на доску, сжимая в пальцах одну из фигур; ее служанка Бранжьена глядит на них обоих, а на заднем плане катит волны бескрайнее море. И мне внезапно чудится, будто мы находимся в темном лесу, рядом с этой гранитной чашей, а вокруг звучит музыка из «Пеллеаса и Мелизанды»[66]; Сара забавы ради бросает кольцо в черную жидкость, и мне кажется, что это усилило звучание протяжной, таинственной мелодии Гурджиева; я любуюсь Сарой, присевшей на край гранитной чаши: ее длинные кудри ласково касаются высеченных в камне рун, а рука погружена в черную воду.
Третий зал – несомненно, старинная часовня – посвящен «Кармилле» и ее вампирам. Сара рассказывает, что ирландский писатель Шеридан Ле Фаню провел в Хайнфельде целую зиму, еще до того, как здесь поселился востоковед Хаммер; сюжет «Кармиллы» навеян, по ее словам, подлинной историей: граф Пургшталь приютил у себя юную родственницу-сироту по имени Кармилла, которая сразу подружилась с его дочерью Лорой так тесно, что казалось, они выросли вместе; девушки были очень близки, делились друг с другом своими секретами и чувствами. И вот Лора начинает видеть во сне каких-то фантастических животных, которые являются к ней по ночам, обнимают и ласкают; иногда в ее снах они превращаются в Кармиллу, и это ее так поражает, что у нее закрадывается мысль: может быть, Кармилла – переодетый юноша, откуда и происходит ее смятение? Потом Лора заболевает непонятной болезнью, похожей на бледную немочь, которую не удается исцелить ни одному врачу; наконец графу приходит на память похожий случай, произошедший в нескольких верстах от его имения: много лет назад там умерла молодая женщина и на ее горле нашли две глубокие круглые раны – следы от клыков вампира Миллакры Карштейн; Кармилла являет собой анаграмму и реинкарнацию Миллакры, это она высасывает жизненные соки из Лоры; граф должен убить ее и вернуть в могилу, совершив при этом ужасный погребальный обряд.
В глубине крипты, где большие панно кроваво-красного цвета объясняют сношения Хайнфельда с вампирами, стоит кровать с балдахином, аккуратно застеленная белыми простынями; ее деревянные спинки обтянуты полотнищами из блестящего шелка, которые декоратор осветил снизу слабенькими лампочками; в этой мягкой подсветке мы видим на постели тело молодой женщины в легкой, воздушной ночной рубашке – восковую персону, изображающую не то сон, не то смерть; над ее левой грудью, сквозь прозрачную шелковую или кружевную ткань, можно разглядеть две багровые отметины; зачарованная Сара подходит ближе, склоняется над юной красавицей, нежно гладит ее волосы, ее плечи. Мне становится неловко: что означает эта внезапная страстная ласка? – но я тут же ощущаю, как у меня самого сжимается горло от нахлынувшего желания; я смотрю на ноги Сары в черных колготках, касающиеся подола белоснежной рубашки, на ее руки, пробегающие по животу восковой статуи, и мне стыдно за нее, очень стыдно, на лбу проступает испарина, я с трудом перевожу дух, приподнимаю голову с подушки и гляжу в темноту, вспоминая этот последний образ – монументальную кровать, мрачную и вместе с тем мирную крипту; разинув рот, я жадно хватаю прохладный воздух своей спальни и снова чувствую утешительное прикосновение подушки и приятную тяжесть одеяла.
От видения остается только жгучий стыд, смешанный с отзвуками желания.
Какая память просыпается в снах!
И ты пробуждаешься, не успев заснуть, пытаясь сохранить отзвуки чужого наслаждения в самом себе.
Бывают такие уголки, которые легко осветить, а бывают и другие, более потаенные. Темная вода в чаше, несомненно, связана с ужасной статьей, полученной сегодня утром. Забавно, что в мои сны наведался Марк Фожье, хотя я уже много лет не виделся с ним. Он – в роли специалиста по арабскому коитусу! – вот что его рассмешило бы, ведь он не присутствовал на том коллоквиуме. Так почему же, в силу какой скрытой ассоциации он там появился? Не знаю.
В моем сне это был именно Хайнфельдский замок, только, мне кажется, бо́льших размеров. Откуда же возникло неодолимое физическое ощущение утраты, боль разлуки, словно у меня отняли тело Сары? Колдовские зелья, погреба, юные покойницы – когда я думаю об этом, мне кажется, будто это я сам лежу под этим балдахином, будто это я жаждал утешительных ласк Сары на моем собственном смертном ложе. Память – удивительная штука: почему она реанимировала ужасного Гурджиева, господи боже мой?! С какой стати он здесь появился, этот старый восточный оккультист? – я уверен, что та нежная, завораживающая мелодия вовсе не принадлежала ему, просто сны путают маски, а эта была и вовсе непроницаемой.
