Xэрриет. Да неужто у вас хватит жестокости?!
Миссис Манивуд. Я – так жестокая!… А ты бы все хныкала да ныла, дуреха! Видать, нет в тебе ни капельки моей крови, бесстыдница ты такая! Значит, втюрилась, да?
Харриет. А разве это какое преступление, маменька?
Миссис Манивуд. Преступление, милочка, да еще в придачу – глупость! Разумной-то женщине что в мужчине любо? Его деньги! А этот, не иначе, задурил тебе голову своей поэтической мутью про розы-слезы да цветочки-мотылечки! Только про то и болтают, а потом, как не могут нам заплатить, бегут из дому с нашими дочками! Признавайся: небось думаешь, с милым рай и в шалаше? Эх ты, дура-дура! Так ведь он за твою любовь рассчитается не лучше, чем со мной за квартиру, вот увидишь! Коли ты решилась на нищенскую жизнь, так чего не пошла за каким-нибудь пехотным полком? Ну да, тебе пришлось бы, чего доброго, тащить на себе ранец, а здесь и ранца нести не нужно. Там бы тебе, пожалуй, в каком-нибудь походе пришлось схоронить с десяток мужей, а поэт, он – живучий! Этот если помрет, так от голода!
Харриет. Что ж, маменька, пусть я лучше умру от голода с любимым, чем буду кататься в карете шестерней с тем, кто мне постыл. А что до его чувств, то вам не посеять во мне подозрения после тех доказательств, какие он подарил мне.
Миссис Манивуд. Уже подарил?! Ох, я сейчас умру! Так он уже подарил тебе доказательства любви?
Xэрриет. Все, каких может требовать порядочная женщина.
Миссис Манивуд. Ну, если он подарил тебе все, каких может требовать порядочная женщина, то, боюсь, это будет поболее, чем порядочной женщине позволительно принять. Что говорить, с таким завидным жильцом у меня в семье ртов-то поприбавится! Глядишь, доживу до той поры, когда на Граб-стрит у меня появится с полдюжины внуков!
Явление одиннадцатое
Миссис Манивуд, Xэрриет, Джек.
Джек. Сударыня, человек, которого вы приняли за бейлифа, на деле оказался очень важной особой. При нем много драгоценностей и всяких прекрасных безделушек. Он обещал мне двадцать гиней, если я покажу ему своего хозяина, а носильщикам портшеза роздал такую уймищу денег, что впору подумать – он замыслил баллотироваться в парламент от самого от Вестминстера [47].
Миссис Манивуд. Тогда, ей-богу, и мне стоит поближе с ним познакомиться. (Джеку.) Лупи домой – слышишь? – и погляди, чтоб он не раздавал больше денег до моего возвращения.
Джек убегает, за ним Миссис Манивуд.
Xэрриет. Коли матушка моя пустилась в погоню за наживой, я без всякой опаски могу пуститься на поиски моего любезного. И право же, маменька, я уверена, что и на ваш вкус вторая погоня куда приятнее первой!
Нам страсть дарит такую благодать.Что старцам и за деньги не видать.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Театр.
Входят Лаклесс (в качестве постановщика кукольного представления) и директор театра.
Лаклесс. Право, меня удивляет, что после всех трудов и расходов, какие я взял на себя, чтоб поставить у вас свою пьесу, вы предлагаете мне отказаться от этого дела. Притом сейчас, когда зрители уже собрались и вправе требовать от нас либо зрелища, либо денег.
Директор театра. Поверьте, сэр, я готов выполнить все свои обязательства перед вами, но, как я слышал, кое-кто из артистов не доволен ролями и грозится покинуть меня и уйти в Хеймаркет [48] и в Гудменз-Филдз [49] или открыть еще несколько театров в разных частях Лондона.
Лаклесс. Я их уже утихомирил, и, по-моему, сегодня в спектакле заняты лишь те, кому это по душе.
Директор театра. Тогда, сэр, я не против. Только прошу вас, объясните, в чем содержание и замысел вашей пьесы. Я что-то никак не пойму, о чем она.
Лаклесс. Ну, прежде всего, сэр, в ней показывают выборы архипоэта, иными словами, поэта-лауреата при дворе богини Ахинеи. Правда, я ввел еще множество других персонажей, непосредственно не связанных с основным действием. Дело в том, что один видный критик объяснил мне, что в изящной словесности нет одинаковых правил для всех жанров, что автор кукольного представления может позволить себе большую свободу, чем сочинитель опер, а тому разрешается больше, чем сочинителю драм. Действие у меня происходит по ту сторону Стикса [50] и все действующие лица – покойники.
Директор театра. Может, хоть их не освистают, бог даст!
Лаклесс. Сударь, я рассчитываю на снисходительность публики, – кстати, ей уже не терпится. Слышите, зрители стучат тростями? Итак, не будем больше мешкать – начнем! Пора, по-моему, играть увертюру. Мистер Дореми, вы заготовили новую увертюру?
Дореми. Я специально сочинил ее, сэр.
Лаклесс. Сыграйте, пожалуйста. (Директору.) А вас, сударь, я просил бы сесть возле меня. (Публике.) Милостивые государи, первым перед вами предстанет Полишинель [51].
Занавес раздвигается, и мы видим Панча, восседающего на высоком стуле.
Панч.
Если фарс царит в столице,Где кругом ослы, ослицы,И критическая рать,Хохоча, влачится следомЗа унылым чванным бредом, —Нужно ль Панча презирать?!
Лаклесс. А это жена Панча, Джоан.
Входит Джоан.
Джоан. Что с ним приключилось, с моим мужем?! Все мурлычет и мурлычет, а ведь с его голосом только и петь, что в Хогз-Нортоне [52] под аккомпанемент поросячьего визга. Я-то надеялась: как помрет – заткнется. Так нет, он и в загробном царстве продолжает драть козла!
Панч. Не сердись, женушка. Орфей [53] вызволил свою подружку из загробного царства благодаря тому, что прельстил Плутоса [54] своей музыкой.
Джоан. Ну нет! Стоит Плутосу услышать, как ты поешь, и он назначит тебе муки почище Танталовых! Будешь стоять в воде до самого носа [55] – тогда уж не пикнешь!
Панч. Да я ведь не собираюсь тягаться с Орфеем, голубушка.
Кабы у меня кто жену забрал, я бы только спасибо сказал!Ах, Джоан, Джоан, Джоан, голос твой, как барабан!Ах, Джоан, Джоан, Джоан, ты нахальна, как цыган!Да, счастливей всех стократТот, кто холост, не женат:Ведь кому нужна жена, злющая как сатана?!
Джоан.
Ах, Панч, Панч, Панч, ты урод, ты горбач,Брюхо круглое, как мяч.Драться вздумаешь со мной,На меня идти войной —Я тебе не спущу, в студень брюхо превращу!
Панч.
Джоан, ты ужасней любого недуга,Лучше петля, чем такая подруга!
Джоан.
Лучше, Панч, на себя полюбуйся:Шея-то длинная, как у гуся.
Панч.
Ведьма, стерва, заездила мужа!
Джоан.
Сукин сын ты, а то и хуже!
Оба.
Чтоб тебя вздернули, утопили в луже!
Панч.
Мы враги, как в высшем свете,Так зачем нам клички эти:«Сука», «тварь», «исчадье ада»?Враждовать по-светски надо!
Джоан.
Дорогой!
Панч.
Ангел мой!
Оба.
О души моей отрада!
Танцуют и уходят.
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, появляется Харон с поэтом. Между ними идет спор, потому что поэту и здесь охота прокатиться на дармовщинку.
Входят Харон и поэт.
Харон. Нечего мне, сударь, зубы-то заговаривать: платите, и все! И чем только эти писатели на земле занимаются, в толк не возьму! Вас возить – все равно что какого-нибудь служилого. Эти красные мундиры да черные мантии [56] столько раз меня обманывали, что я положил себе за правило брать с них деньги вперед.
Поэт. И что за наказание быть бедняком! Мое тело две недели ждало погребения в том мире. А этот малый целый месяц держал мой дух здесь, пока сам на том берегу загорал на солнышке, и все потому, что денег у меня нет. Слушай, будь любезен, укажи дорогу ко дворцу Ахинеи!
Харон. Ко дворцу Ахинеи? Ха-ха-ха! Да что вам там делать? В этаких-то лохмотьях да к Ахинее! Еще к Аполлону – туда-сюда.
Поэт. Неужто ты, приятель, никогда не возил к Ахинее оборванцев?
Харон. Нет, отчего же, возил, наверно. Только давно это было, сударь, право слово, А если вам действительно туда и вы взаправду поэт, чему подтверждением ваш вид, так у вас должна быть рекомендация от Ахинеиного посредника, мистера Как-его-там, того, что сочиняет прекрасные оды [57]. Ну да ладно, чтоб избавиться от ваших стихов, перевезу я вас за счет матушки Ахинеи. Она платит за всех своих несостоятельных почитателей. Взгляните на этот счетец, сударь! По мне, так она лучшая из всех загробных богинь.
Поэт (читает). «С Ахинеи за перевозку духов с октября месяца сего года [58]. Перевезено:
пять вельмож,
семь обычных придворных,
девятнадцать адвокатов,
одиннадцать советников,
одна сотня поэтов, артистов, лекарей,
аптекарей, ученых мужей и членов
Королевского общества» [59].
Лаклесс. А вот, милостивые государи, один из Хароновых людей – он ведет сюда мошенника, которого изловил.
