— Просто тебе деваться некуда, урод проклятый! Вот ты и ноешь теперь! Ноет он! А вот это ты видел?! — Она выдернула руку из сумки и сунула ему под нос фигу, сложенную из неухоженных красных пальцев. Фига была так близко, что он отшатнулся. — Раньше надо было думать, когда ты всяких шлюх трахал, а сейчас поздно! Убирайся вон из моего дома, и чтобы духу твоего тут не было!..
В два счета она набила сумку, скинула ее на пол, уселась верхом и затянула «молнию», а потом пинками погнала баул к двери. Сумка ползла, зацепившись за ковер, и ковер постепенно собирался неровными складками.
Собственно, эти складки — последнее, что осталось в голове у Коли Санькова, где все тоже пошло складками, и он вдруг осознал себя во дворе родной многоэтажки, на лавочке, сумка стоит рядом, в пыли, и из кособокой урны тянет тленом.
Трясущейся рукой он вытер мокрый, холодный лоб и огляделся.
И куда теперь?.. И что теперь?..
В голове неотвязно крутилась подлая и неуместная мыслишка, которую все повторяла его зараза-жена, — раньше нужно было думать! — но эту мыслишку он отверг. Как это он мог думать раньше, когда Натуся была столь неотразима! А до Натуси Танюша была хороша, а до Танюши, кажется, Надюша, а может. Катюша. Думать раньше — значит, лишить себя всех жизненных удовольствий, заранее и навсегда, а как такое возможно?!
К Натусе поехать нет никакой возможности — она не примет, а если вдруг примет, еще хуже!.. Тогда на ней придется жениться, значит, разводиться со старой женой, а как же ребенок?! Он, Коля Саньков, живет ради ребенка, это всем известно!
И.., лень.
Новая жена, новые хлопоты. Новые родственники, новые бигуди в раковине, новые чашки на кухне, да и сама кухня, выходит, новая! А где ее взять?! Придется снимать углы.
Коля Саньков, который в родном отеле руководил «лагидж-боями», то есть специальными людьми, что таскают чемоданы приезжающих и отъезжающих, а заодно и грузчиками, не хотел никаких таких проблем. Они его пугали.
— Ты чего сидишь, мужик? — вдруг спросил кто-то рядом. — Да еще с портфелем! — «Портфель» было произнесено с ударением на первый слог. — Ночевать, что ль, негде? Приезжий? Или жинка выгнала?
Коля осторожно повернул голову и посмотрел. Рядом с ним на лавочку пристроился обыкновенный мужичонка в полосатой майке и зеркальных очках. Мужичонка крутил на пальце ключи от машины. Ключи вдруг сорвались, бухнулись в пыль рядом с его сумкой.
— А, чтобы тебя!.. — пробормотал мужичонка, поднял ключи и вытер руку о джинсы.
— Бабы, они такие, — продолжал он как ни в чем не бывало, и опять стал крутить ключи. — Они порождение сатаны, сказано в Писании!
Коля подпер рукой голову, в которой вертелись жернова, били отбойные молотки и несколько подъемных кранов все время роняли бетонные плиты, и ничего не ответил за неимением сил.
— Может, выпьешь со мной? — вдруг с надеждой поинтересовался мужик. — А то ведь у меня дома тоже змея подколодная затаилась, идти неохота, а выпить не с кем!
Коля Саньков отнял пальцы от воспаленных глаз и покосился на мужичонку. Даже это движение доставило ему невыразимые муки.
— Давай, мужик! — подбодрил тот. — Я же вижу, маятно тебе! Пойдем, полечимся! У меня и машина тут рядышком, а на проспекте пивняк зашибенный, бар «У Муслима» называется, знаешь?
Коля пожал плечами. Ему было все равно, лишь бы «полечиться», а мужичонка предлагал простой и действенный способ.
— Ну давай, давай, а там, может, придумается чего! Может, у меня переночуешь, а жинка одумается! Много ли им, бабам, надо! Волос долгий, ум короткий, она к утру и не вспомнит, из-за чего на тебя вызверилась! Ух, сатанинское отродье!..
— У меня деньги есть, — прохрипел Коля, судорожно пытаясь вспомнить, есть или нет, — я тебе заплачу!
Мужичонка махнул рукой:
— Да я и сам нынче при деньгах! Нам получку выдали, на службе-то! Только зачем я всю получку той змее подколодной понесу, что у меня в дому угнездилась! Сейчас мы ее с тобой на двоих-то!.. Хоть чего-нибудь себе, уж того, что я выпью, она у меня не отнимет!
И он хрипло засмеялся над такой своей шуткой.
— Вставай, вставай, пошли!..
Коля Саньков встал, покачнулся, постоял, вздыхая, и двинулся следом за мужичонкой, который уже проворно тащил к «жигуленку» его сумку.
* * *
— Макс! Ма-акс!
— М-м?
— Макс, вставай, хорош спать! На выезд!
— М-м?..
— На выезд, кому говорю! Серега уже под парами стоит, и кочегары на месте! Да вставай ты!
Максим Вавилов во сне увидел паровоз и машиниста, выглядывающего из окошка. Машинистом была огромная щука в фуражке. Паровоз сильно трясло на стрелках. «Елки-палки!» — подумал он во сне про щуку-машиниста, которая не сбавляла скорости.
— Макс, па-адъем! Па-адъем! Казарма!!! Тревога!!
Он сел на кушетке, не в силах расстаться со своей щукой в фуражке, которая выглядывала из паровозного оконца и щерила зубастую пасть — улыбалась.
— Макс, на выезд!
— А сколько сейчас?..
— Три тридцать семь. Чего это ты так разоспался, ешкин кот!..
Максим Вавилов потер лицо. Отросшая за ночь щетина сильно кололась и казалась незнакомой, как будто он тер чье-то чужое лицо.
— А что случилось-то?
— Труп у нас случился, что еще у нас может случиться?!
— А какой я сон видел! Про щуку, которая вроде бы на паровозе едет, а на самом деле…
— Макс, тебе бы только про щук смотреть! Давай, вставай уже! Я тут около тебя полчаса ритуальные танцы танцую, а Серега, между прочим, все полчаса своим телом провода греет, чтобы машина завелась!
— Скажи, пусть охлаждает лучше, — пробормотал Максим Вавилов, старший оперуполномоченный по должности и майор по званию.
— Чего охлаждает?..
— Провода, скажи, пусть Серега охлаждает, что, что!.. На улице тридцать градусов, а он провода греет!..
— Так тридцать днем было, — обиженно сказал лейтенант Бобров. — Сейчас-то едва пятнадцать набежит.
— Иди ты!.. — приказал Максим Вавилов. Как старший по званию. — Иди, иди! К Сереге в машину иди, я сейчас…
Что-то невмоготу ему было. Уработался.
Отпуск отменили еще в апреле из-за очередного «усиления». То ли слух прошел про террористов, то ли на самом деле фээсбэшники чего-то такое накопали, но, короче, приказали «усилить».
Усилили как могли. Могли не очень, потому что — Максим Вавилов подсчитал! — с нового года апрельский приказ по «усилению» был одиннадцатым. Вот и выходит, что за полгода отечественные силы правопорядка усилились в одиннадцать раз, ибо предыдущие приказы никто и не думал отменять. Большое начальство приказик-то выпустит, начальство помельче его выполнит или сделает вид, что выполнит, а потом то, большое, про приказик-то и позабудет, у него других дел невпроворот. То генерального прокурора снимут, то, того гляди, министра МВД переназначат, то коррупционный заговор раскроют, оборотни в погонах, мол, и все такое!.. А мелкое начальство приказ об усилении отменить никак не может, потому оно пугливое очень. Потому что оно нервное. Потому и боится.
Оно «усиление» отменит, а тут — трах-ба-бах! — в подъезде жилого дома три килограмма тротила или сто граммов С-4! Кто виноват? Кто не доглядел? Правоохранительные органы не доглядели! А почему не доглядели? А потому что приказ об усилении отменили!
— Вашу мать… — пробормотал Максим Вавилов, стащил себя с кушетки — практически за шиворот стащил — и поволокся за фанерный шкапчик, умываться.
За шкапчиком имелся пластмассовый стол, покрытый для красоты клеенкой, которую подарила Максиму мама. На столе стояли разнокалиберные чашки, черные от времени и заварки, и среди них одна — новая, сверкающая белизной, с красным сердцем и надписью «Я люблю Калифорнию». Еще были: микроволновая печь, разделочная доска, засыпанная крошками и загнутыми сырными корками, засаленный нож с отбитой черной ручкой, пустой пакет из-под чипсов, на котором была нарисована такая аппетитная картошка, что у старшего оперуполномоченного немедленно засосало в желудке, чей-то термос без крышки, коробка сахару, несколько липких конфет россыпью, кофейная банка без кофе и одна пластмассовая ложка — мешать в кружке, на тот случай, если кто-нибудь где-нибудь раздобудет кофе.
И еще раковина с краном. Вода из крана шла произвольно, повинуясь неведомым законам, иногда только холодная, а иногда только горячая, и почему-то это никогда не совпадало со временем года. Летом шпарил кипяток, а зимой шла ледяная кашица.
Максим Вавилов открыл кран и подождал какое-то время, чтобы не угодить под кипяток, а потом осторожно пощупал. Вода была никакая, ни теплая, ни холодная, противная, и он кое-как умылся.
Елки-палки, труп!.. А он-то надеялся, что нынешняя ночь.., того.., хорошо сложилась. Без трупов.
Полотенце на пластмассовом крючке в виде морды Винни-Пуха даже на ощупь было заскорузлым от грязи, не висело, а стояло колом. Максим отряхнул с лица противную воду и вытираться не стал.
