Катя медленно-медленно села и огляделась. Не было вокруг никакой советской квартиры. Не было никого из тех, кого Витька, мамин заступник, вымел вчера из помещения шипастым хвостом. Не было даже адской кухни с ее круговым танцем обреченных душ. Они с Тайгермом, голые, как на шестой день творения, лежали на огромном камне, слегка нагревшемся от солнца. Или от жара их тел. За пределами солнечного столба царили тьма и безмолвие. Похоже, мы тут одни, облегченно вздохнула Катя, деловито отползая к краю плиты и пытаясь разглядеть хоть что-то за гранью слепящего света.
И в этот миг Мореход открыл глаза.
Пламя ахнуло в углах зала, загудело в стенных нишах и колодцах, потекло к камню, опоясало со всех сторон раскаленной змеей, сдавило, заставляя Катерину шустро ползти назад, прижиматься к Тайгерму, обхватывать руками поперек груди, прятать лицо в единственном доступном ей убежище — в подмышке, пахнущей зверем. Мореход уже стоял на коленях, запрокинув вверх лицо — шалое, злорадное лицо игрока, сорвавшего джек-пот.
— Эй! Братец! — гаркнул он в немыслимо далекую синь, откуда на дно преисподней падал один-единственный солнечный луч. — Видишь? Мое! — И Тайгерм с силой вздернул Катю вверх, поднял ее на вытянутых руках навстречу равнодушному небу — точно вещь, грязную изнутри и снаружи, игрушку, использованную и сломанную.
— Пус-с-сти-и-и, — простонала Катерина, извиваясь в нечеловечески крепкой хватке. — Пусти, не надо, хватит… — и сбросила козырь, последний, женский, беспроигрышный: — Мне больно!
Ни жалости, ни извинений. Наоборот, только хуже стало: вскочив на ноги, Тайгерм продемонстрировал обнаженное Катино тело безмолвной тьме, освещаемой факелами, почти невидимыми из-под солнечной завесы. Все, что осталось Кате — висеть, обмякнув, в руках Морехода и слушать, как он выкрикивает приказным тоном:
— Слава Священной Шлюхе! — и тьма выдыхает сотнями, тысячами ртов:
— Слава!
Ты боялась, что кто-то застанет тебя с любовником? — насмешливо поинтересовался Глазик — а может, Кэт, различать их становилось все труднее. Боялась или хотела этого? Исполнитель воплощает всякое желание, включая и те, что замаскированы страхом. Не пора ли стать честнее, Катенька? Не пора ли поговорить с собой по душам? Сразу по обеим.
И внутренний голос расхохотался, словно то была невесть какая смешная шутка.
Но Катерине было уже не до обид, не до гордости, не до разборок. Я готова! — не отвечала — вопила она беззвучно. Готова говорить с тобой, кто бы ты ни был, выслушать все, что скажешь, сделать все, что велишь, только не это. Только не это!
Из тьмы к камню — к алтарю посреди огромного зала — стягивалась толпа. Световая завеса, похоже, не подпускала обитателей инферно к Кате и падшему ангелу. Оба они все еще принадлежали своим мирам, привычным к свету, к небу, к высшим помыслам, даром что здесь, в преисподней, эти понятия теряли всякое значение. Но их воплощения по-прежнему жгли и пугали тяжко сопящую, жадную до зрелищ толпу. Будто факел — зверье в джунглях.
— Защити… Спаси… Помоги… — горячечно шептала Катерина, хватая Тайгерма за плечи и не замечая, как по губам Исполнителя желаний ползет усмешка, не слыша, что шепот ее похож на беспамятные клятвы, которые она, не скупясь, дарила вчера. Не думая о том, что их придется исполнять.
* * *
— De profundis clamavi ad te, Domine, Domine![15] — Кэт шепчет молитву с яростью и отчаяньем, с которым взывала бы сейчас к кому угодно, к чему угодно, лишь бы найти подходящие слова, лишь бы получить один взгляд, одну-единственную каплю жалости и интереса к своей никчемной, истрепанной штормами судьбе… — Exaudi vocem meam…[16]
Что же там дальше? Как много ты молишься, Кэт — и как плохо понимаешь то, что произносишь… Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово его уповаю. Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра, более, нежели стражи — утра… О, если бы ты, сущий на небесах, где все пронизано светом, знал, как я жду утра, рассвета, хотя бы проблеска на горизонте! Хотя бы небольшого знака, что ты есть, что ты глядишь сюда, во тьму, бормочет про себя Шлюха Дьявола.
Темнота кругом кромешная, засасывающая, в палатах из грязи нет ни солнца, ни луны, ни жизни, но я уже здесь и нет мне исхода, мною владеет кто-то страшный, безжалостный, владеет, точно зверем, ручным, приниженным, забитым. А когда умру — стану его вещью, куклой, орудием, не помнящим себя и не сопротивляющимся руке, холодной и твердой, будто пиратский крюк.
Но половина моей души еще свободна. Свободна для мучений, для страха, для борьбы. Когда на нее снизойдет покой и безразличие, я сольюсь со своим львиноголовым двойником, узником подземелья. Буду снова и снова возвращаться на землю, делая то, что скажет хозяин подземелья — вселяться и убивать; или лечить и воскрешать, всё по воле его. Орудие не имеет воли. Как больше не имеет воли Китти, когда-то своенравная, капризная, самодовольная Китти. Теперь она заперта в тусклом мире, среди теней, дрожащих от звуков моря Ид. Кэт тоже слышит, как оно бьет в стены нганга, точно копыта морских коней.
Китти уже не выбраться, не выкарабкаться из ямы, ее похоронили заживо, отвергнутую, прокаженную, погибшую для мира живых. И то, что вместо лица у Китти львиная морда, видится правильным и неизбежным[17] — отныне она чудовище, несущее болезни, отнимающее самое дорогое, ползающее среди мирно спящих людей, чтобы мстить за не свою боль.
Все оттого, что мальчишка Уильям Сесил, сжимая в кулаке серебряную цепочку с хрустальной каплей на конце, шепчет, прижав амулет к губам:
— Властью, данной мне Сатаной, я приказываю тебе, Крис, защитить меня от обратного удара. Да будет так! — а потом зажигает пять купленных в церкви свечей и одну украденную, что-то льет, крошит, сжигает, сметает, бормоча: — In nomine Dei nostri Satanas Luciferi exclesi…[18] — всё никак не замолкнет, нудит, клянчит, требует поделиться силой, признать себя равным, сделать явью его желания. И Мурмур, великий герцог ада, охотно седлает мстительного юнгу, нашептывает ему в уши, дышит в затылок, запускает длинные холеные когти прямо в мозг. Свежее юное личико течет, словно тающие свечи для сатанинского обряда, чей воск смешан с кровью и прахом. Из глаз, будто из окон опустевшего дома, на божий мир глядит адская тварь, глядит безбоязненно, почти по-хозяйски, примеряясь к масштабам задачи.
У сопляка никакой фантазии, сетует Мурмур, выволакивая Китти из подземелья, ну да ничего, мы придумаем забаву поинтереснее кровавой бойни, лишь бы твоя сестрица-молельщица не разрушила наших замыслов, нюхай, ищи, ползи. Хорошая собака.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
