И так и происходит, прихожу на работу, где я занимаюсь сборкой сэндвич-панелей, (из них строят офисы и прочие административно-магазинные здания), и там меня ждет громадный заказ сразу на тысячу панелей. Работа на пару месяцев. Я превращаюсь в безликий винтик в коллективе, строго согласованный с другими. Мы все работаем, работаем, работаем, ничего не замечая кроме работы. Время, когда ты винтик, убыстряется. Раз и обед. Первый перекур. Горький вкус никотина. Пауза.
Чуть выпадаю из состояния ни о чем не думающего винтика и впервые с утра гляжу на мир. Он засыпает. Похож на медведя, готовящегося к зиме. Обед тянется медленно. Я смотрю, как ветер крутит по воздуху метель из полистероловой крошки, служащей материалом для приготовления пенопласта, эта метель накрывает меня и мелкие, как жемчуг, белые песчинки бьются об лицо, загрубевшее от постоянного контакта со стекловатой, которой мы изнутри прокладываем панели. Чертыхаюсь, и захожу внутрь цеха.
Обед закончился, звучит визгливый гонг и все начинают крутиться в бешеном темпе, как та же метель на улице. Но вот стрелки замирают на шести и мы, радостные, сбрасываем с себя состояние винтиков, шестеренок, и валиков, в механизме работы. Наконец мы свободны! Впрочем, это не относится ко мне, у меня не бывает выходных. Я всегда в работе, ведь надо осознавать мир и как-то пытаться донести это свое понимание до других людей. Но сил осознавать все почти нет, как нет и желания. Попытаюсь? Может это кому-нибудь нужно?
Единство цеха окончательно покидает меня и одинокой, безликой, грязной тенью бреду по улицам по направлению к кукольному театру, где сегодня проходит спектакль, в котором участвует мой Ангел. Кажется «Мертвые Души».
Захожу в помещение и устало валюсь на рыжий выцветший пуфик у входа, предварительно спросив у билетёрши, когда конец спектакля.
Она что-то сварливо бормочет, сердито разглядывает меня — оборванца, двадцать раз переспрашивает о сути вопроса и наконец, выдает: «В семь». Сижу и кручу в пальцах зажигалку. Лениво зажигаю огонь, гашу, снова зажигаю. Мысли тоже лениво ползают во мне, как черви, прогрызая смутным желанием что-то сделать. Сделать что? Тут с треском вспыхивает лампа в коридоре, до этого полутемном, и появляется подружка Оли…Вика…Или Саша? С ребенком на руках…Она тоже актриса из ее театра, только сегодня не участвует в спектакле. Она идет ко мне, покачивая своими аппетитными бедрами, и с кем-то выясняет отношения по телефону — завидев меня, использует мое присутствие для окончания разговора, резко бросает телефон в сумку из поддельного крокодила. Я немного встряхиваюсь и завожу разговор, а внутри меня кто-то наводит резкость, все сильней и сильней и вот ум опять ясен и спокоен. Только тело зудит от работы.
Мы о чем-то болтаем с ней, тело продолжает болеть, а в голове уже кончили наводить резкость и теперь вкручивают множество электро-лампочек. «Ты смотрел спектакль? Иди, посмотри». «Да, нет, я тут с работы». «Ну. Ты знаешь, ведь ты сам знаешь, что надо просто встать и пойти посмотреть. (Слегка улыбаясь — она). Тогда забудешь об усталости». «Да, я тут примерно о том же думал. Только так трудно заставить себя встать и сделать это». «Попробуй. Ты больше говоришь себе, что не можешь это».
Она холодно улыбнулась мне, явно думая о чем-то своем, и тут же отвлеклась на ребенка, почему-то начавшего плакать. Я даже не успел сказать ей что-то важное, вертевшееся на языке. «Я пойду, поищу ЕЕ. Наверно уже можно». Я встаю и иду к боковой лестнице для артистов, по пути заставив себя изучить во всех подробностях фарфоровые тарелки, висящие над ней. Поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице старой кирхи, теперь использованной для театра, вдыхая в себя соблазнительные, такие странные ароматы — запахи стружки, пыли от портьер, грима, духов и пота. Вместе это составляет неповторимый сексуальный букет, никому кроме заядлого театрала или артиста не приятный. Запах творчества. Навстречу мне попадаются артисты, работники театра и наконец. Выходит ОНА. Лицо ее покрыто толстым слоем белого грима, она с улыбкой целует меня и спускается со мной вниз. «Котенок, ну как спектакль»?
«Я так устала, ЛАКС». «Я тоже». Мы молчим.
Выходим из театра. «Ты не смоешь грим»? «Нет, тут в театре нет воды. Придется так идти по улице». «Стремно», замечаю я, поглаживая бутылку с вином, которую мы вчера так и не открыли. Хочется выпить! Я дотрагиваюсь до ее щеки дрожащим пальцем, и ищу в своем сердце радость от этого, но тело так устало, что радость ощущается очень слабо. Мы идем по аллее, старый асфальт, гипсовые статуи с отбитыми носами — театр находится в парке отдыха, построенном на бывшем немецком кладбище, и теперь мои пальцы совершают замысловатый танец, по исследованию ее тела. Мы тщательно укрываемся между деревьев от взглядов зрителей, проходящих по соседней тропинке.
Куски листьев продолжают, как и утром носиться по воздуху, а мы продолжаем молчать, устало неся тела к скамейке в глубине парка. Мне так много хочется сказать ей, но как всегда я говорю лишь десятую часть из того, что передумал за день. В голове опять ленивая муть, болото, в которое я хочу как можно скорей влить пару сотен грамм алкоголя. Может это как-то взболтает его, поднимет тину со дна?
«ЛАКС, у меня так устали ноги. Вообще не хочу вставать отсюда». «Как люди на спектакле»? «Так…Как обычно. Хорошо, что они нас сейчас не видели. Я тут Томку с Колей пригласила, а они весь спектакль сидели с каменными лицами и даже не улыбались. Странно. Он же интересный». «Вино будешь»? «Давай, тут так холодно, может, согреемся». Я достаю бутылку дешевого вина, плохо приклеенная этикетка, на ней женщина в свободном белом платье на берегу тропического моря. Застыла в вечной улыбке, опьянённая богатой жизнью. Тоже помечтаем. Вот и штопор змейкой. Оля смеется: «Ты этим вчера хотел подкупить врача, чтобы он тебе дал справку на работу, что ты якобы болел? Каким-то дешевым портвейном»? «Ну, у меня же нет денег на коньяк дорогой», обижаюсь я, и мы хохочем. Хлопок.
Пробка улетает и скачет по мокрому асфальту. «Ну, оно же сухое, фу». «Другого не было», меланхолично заявляю я, и мы делаем по глотку, ожидая тепла, но оно не приходит. «Мне холодно, согрей меня», жалуется ОНА, и я прижимаюсь к ней. Она достает из сумочки пластмассовый пакетик, и в нем я вижу странного вида коренья, с тонкими ножками и маленькой круглой шапкой серого цвета. Впрочем, я особенно не вглядываюсь. «Знаешь, что это»? «Что»? «Грибы лсд, то есть галлюциногенные. Один друг дал, когда я ему сказала, что одному употреблять их не интересно». «Вау», оживляюсь я. «А что, он может еще собрать»? «Ну да, пятнадцати мало. Надо каждому по 25, для нужного эффекта. А на троих 75, если ты тоже будешь». «Давно хотел попробовать, а когда он соберет»? «Он сказал в этом году их мало. Пока он там соберет, если соберет. Хорошо бы купить у кого, не пожалела бы и тридцати ре за штуку».
Она кладет их обратно, уничтожив мою мысль употребить их сейчас, и тянется к сигаретам, а я думаю, что, если верить слухам, под ними все ощущения увеличиваются в сто раз. Не совсем хорошее и здоровое желание, конечно. Она курит, а я смотрю в буйное небо и на нее, почему-то такую далекую сейчас, в момент никотиновой затяжки.
«Я тут еще про какой-то кактус слышал, из него вещество добывают. На М что-то». «Да, я тут читала книгу про это, не помню, как писателя зовут. Он там исследовал сознание под этими кактусами. Книга, правда, мутная, почти все время описывает, как он рассматривает какие-то складки на брюках и — Как этот кактус делает возможным осознавать все вокруг. Ум впадает в состояние опознавания, ты замечаешь всякие мелочи и видишь в них смысл. Видишь все, ничего не опускаешь. Но скучно». «Да, знаешь, почему скучно»? Оживился я. «Это как те люди в театре. Как ты про складки. Надо быть в том состоянии, состоянии того кто употребляет и создает, чтобы это было интересным. В состоянии осознавания, и ты поймешь. Увидишь. Б-ы-т-ь в состоянии артиста и автора. А если не в нем, то тебе и скучно. И Тома с Колей сидят с каменными лицами. Потом все говорят, что все эти творения ерунда серая, но если подняться на уровень автора-творца».
«Да, но все равно про складки скучно, все это слишком сложно». «Может просто форма литературная неподходящая? А вообще, представь, вот Будда и его состояние, оно описывается кем-то, оно в тебе даже есть, но ты ему, даже если и замечаешь, не придаешь значения. Оно для тебя ничего не значит, таки муть. Но потому, что тебе так кажется, это не значит, что это муть». «Может быть», задумчиво шепчет ОНА и гасит сигарету в луже под своей остроносой туфлей.
«Конечно, у автора наверно было настоящее состояние, плохо, что извлекалось наркотиком». «Ну. Ладно. Удастся — попробуем. Если захотим. Там все и узнаем».
От этих мыслей неожиданно стало плохо и мерзко. Все-таки наркотик этот слабость, слабость. Попытка легким путем убежать от серости, вместо работы над собой и открытия истинного счастья. Но тогда полгорода жестких быдланов, сидящих, как сказала одна подруга, почти каждый третий на амфетуре, вовсе не сильных, а слабых? Хм? Я помню ее изумленное лицо, когда я сказал, что не употребляю! Такие для нее были нонсенсом! Но ладно, проехали!
