– Да нет, райсовет нам ее выделил на три дня. Жильцы погибли, вот жилое помещение и отошло райсовету. Мы же на стройку едем, вот и помогают как могут тем, кто собирается восстанавливать республику. – Мужчина хмуро посмотрел на Буторина и добавил: – А вы что же, воспрепятствовать хотите? Так я вам бумагу сейчас предъявлю!
– Да будет вам, – махнул Буторин рукой и уселся на стул. – Нет мне дела до бумаг. Раз решил райсовет – знать, есть у него основания. Советская власть вернулась все же. Мне вот надо несколько вопросов задать товарищу Виноградову. А вы, товарищ Митин, брейтесь, брейтесь. Вы нам не помешаете.
«Ишь какой, – с удовлетворением подумал о Митине Буторин. – Чувствуется фронтовик! Как в бою кинулся отстаивать свои права и решение власти». По большому счету, те вопросы, которые Буторин собирался задавать бывшему партизану, принято задавать наедине и без свидетелей. Но особой оперативной важности они сейчас не имели. Важнее получить искренние и правдивые ответы, а для этого Виноградова следует расположить к себе, создать обстановку доверительной беседы. Бывший разведчик Буторин хорошо знал правила подготовки и проведения доверительных бесед. И дождавшись, когда Виноградов сядет на второй стул, Буторин заговорил.
– Мне вот вас расспросить надо, товарищ. Дело важное, но долгое. Многое понять надо органам о том, что тут происходило. А кому, как не вам, знать, опытному и храброму партизану. Вы же местный и воевали с гитлеровцами в этих местах, так?
– Ну, так, – сдержанно ответил мужчина. – Так-то оно так, да только я рассказывал уже все вашим товарищам, как фашиста выгнали из этих мест. И рассказывал, и под запись показания давал, и расписывался в этом. Я же с пониманием.
– Обстановка была тяжелая? – Буторин посмотрел в глаза партизану. – Я имею в виду когда фашист пришел сюда.
– Да чего уж легкого. И так, как обухом по голове, что война началась. А уж когда через неделю Минск сдали, а через две враг в этих местах появился. Паника, страх. Люди просто не знали, что делать. Ну, мы, мужики, кто покрепче, кто еще в Гражданскую умел винтовку в руках держать, так и решили. Уйдем в леса и будем сражаться. Так вот и получилось.
– Я знаю, что у вас первый бой получился неудачным. Погибли многие из ваших ребят, с кем вы начинали.
– Война. Не всегда враг слабее оказывается, – хмуро ответил Виноградов, и Буторин насторожился, почувствовал, что партизан сейчас замкнется, подумает, что товарищ из НКВД пришел искать виноватых.
– Вы, я так понял, сформировали свой отряд?
– Ну, сформировать ничего не удалось, – вздохнул Виноградов. – Мои ребята почти все погибли в первом же бою. Сунулись без разведки и напоролись на большие силы немцев. Отступали кто как мог. Я потом без патронов и без еды вышел на отряд Гуранова. Он был откуда-то из-под Орши. То ли секретарь райкома партии, то ли член исполкома. Я не знаю точно, да и не интересовался. А потом уже, через несколько недель ушел от них. Чуть снова не попался в лапы гестапо. Но повезло – меня выручили разведчики из отряда Деда. У Деда я и провоевал до этого года.
– Почему вы ушли от Гуранова?
– Да как вам сказать. Сначала мне показалось, что очень уж осторожный у них отряд. Я ведь так для себя решил: воевать так воевать и себя не щадить. А они… Не знаю, я за эти недели, что у них пробыл, так ни об одной операции и слыхом не слыхивал. Пытался как-то спорить с их ребятами, с Гурановым спорить пытался. Мне объясняли, что просто секретность такая, и что мне не положено знать, и каждому рядовому бойцу не положено знать, где и что совершили другие бойцы. А я вам так скажу, что успехами товарищей и сила всего отряда копится. Гласность – вот главное орудие, которое поднимает боевой дух. Удачная операция, неудачная, а все надо доводить до каждого бойца. Погибли товарищи, значит, злость надо в себе копить, мстить врагу. А если живые вернулись и немчуру побили, так гордость за них, за весь отряд. А так, отсиживаться в лесах – не по мне это.
– А что, осталось впечатление, что Гуранов просто со своими бойцами отсиживался в лесах и никакой партизанской борьбы не вел?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Виноградов удивленно посмотрел на Буторина, потом на своего товарища, который даже перестал бриться и тоже прислушивался к разговору. Буторин не спеша достал портсигар, извлек из него папиросу, постучав мундштуком по крышке портсигара, прикурил от спички. И только потом пояснил.
– Наверное, вы не слышали о таких «отрядах», – затягиваясь папиросой, сказал Буторин. – Их создавали люди, которые хотели спрятаться от войны. Кто-то из трусости создавал отряд, им выделялось оружие, продовольствие, готовилась в лесах база. Но они сидели на этих базах, никого не трогали и внимания фашистов к себе не привлекали. Правда, периодически выпрашивали помощь у местного населения в виде провизии и теплой одежды. А кто-то вынужденно прятался в лесах, потому что эвакуироваться на восток не успели. Тоже делали вид, что они партизаны, хотя ни дня не воевали с захватчиками. Вот и ваш Гуранов, видимо…
– Позвольте, – подал голос Митин от окна, где споласкивал лицо после бритья в старом тазике с водой. – Но я буквально два дня назад видел Гуранова в райцентре с медалью на груди…
Сосновский остановился у ручья, снял с головы фуражку и расстегнул воротник гимнастерки. В воздухе парило, как перед дождем. Здесь в лесу тоже не особенно ощущались свежесть и прохлада. Такое ощущение, что жаркий воздух с полей заполнил и этот лесочек. Набрав горсть воды, Михаил вылил ее себе на голову и разгладил мокрые волосы. Вода приятно стекала по спине за ушами, забиралась под воротник.
Местный оперативник, зрелый мужчина лет пятидесяти со шрамом во всю щеку, стоял и прислушивался к звукам лесочка. Его молодой напарник с новенькими лейтенантскими погонами с вожделением ждал, пока московский майор напьется, чтобы тоже припасть губами к живительной влаге.
– Пей, давай, чего ждешь, – поощрил его Сосновский, поправляя на плече ремень автомата ППС. Отойдя от ручья, он встал рядом со вторым напарником и тоже прислушался. – Напрямик не пойдем? Опасно?
– Напрямик короче, – пожал плечами оперативник. – Да и обходят немцы населенные пункты за километр стороной. Стараются держаться лесных массивов. Из окружения мало кто выходит из них. Большие группы чаще засекают и уничтожают, а меленькие все равно передовую не проходят. То дети заметят, то бабы увидят издалека. Многие своих мужиков ждут, часто глядят на дорогу. Поэтому кто по опушке идет, кто пустынную дорогу перебежит, кто в лес уходит – всех примечают. Опять же, бывшие партизаны помогают. Нет, сюда они не сунутся. Пойдем вон той тропкой, она нас к деревушке и выведет.
– Хорошо, значит, пожрать удастся, – с удовлетворением кивнул Сосновский и подмигнул молодому оперативнику. – А то сутки мотаемся по лесам, а от этого консервы в вещмешке портятся и хлеб черствеет.
Лейтенант поправил лямки солдатского вещмешка и заулыбался. Майор из Москвы оказался вполне дружелюбным человеком, толковым специалистом. Он не смотрел с высоты своего положения на местных оперативников. За трое суток блуждания по лесам и деревням, изучения следов автомашин, допросов немцев, которых задержали при попытке пробиться к линии фронта, полезной информации почти не было. Следов кого-то из местного отделения гестапо, работавшего в этом районе до наступления Красной армии, пока не найдено. Свидетелей эвакуации документации тоже практически нет, но майор Сосновский всегда пребывал в прекрасном расположении духа и утверждал, что дела идут нормально, замечательно и даже лучше некуда.
– Тихо, – вдруг сказал второй оперативник и поднял руку.
Сосновский с лейтенантом тут же замолчали и стали прислушиваться. Но первое, что донеслось до них, не было звуками. Это был запах. Запах дыма костра. Костер дымил у кого-то, и этот дым стелился по веткам старых берез, изуродованных пулями и осколками.
– Может, пацаны деревенские жгут? – тихо предположил лейтенант, но его старший напарник сразу отмел это предположение.
