- Урюкан!.. Ухоедов!.. Жагысакыпов!.. Бырбюк!.. Дроссельшнапс!.. Жестоков!.. Неспасибянц!.. Разбирай!
И рванула братия - дела не было: возня, суета и давка.
- Кара-Огай! - Сквозь толпу протискивался Боксер. Он еще не видел поспешного бегства Вулдыря, но воровское чутье говорило ему, что пора заявлять о себе, подыматься над толпой. Кара-Огай, а что с этими делать будем? - Он показал на неровную шеренгу сотрудников учреждения ЯТ 9/08.
- Судить их надо! - прозвучал над толпой трубный голос, могучий и роковой, словно самого архангела Гавриила.
- Расстрелять всех! - крикнул еще кто-то.
- В камеры их! - требовали менее кровожадные.
И в эту судную минуту Кара-Огай вновь повелительно поднял руку. Ропот сразу утих.
- Нет, казнить мы их не будем. Не для того мы боролись за идеалы свободы, чтобы теперь бесцельно проливать кровь. Мы не палачи. Они,Лидер царственным жестом указал на понурых людей в форме,- конечно, глубоко виноваты перед народом. Но и они подневольные, еще более подневольные, чем вы, бывшие заключенные. Их жизнь - это вечная тюрьма. Для вас же тюрьма была только временным домом... И пусть сейчас каждый из этих людей покается. Мы их простим. А тюрьма еще понадобится для наших врагов,- неожиданно заключил Лидер.
...Через полчаса после описанных событий у Лаврентьева зазвонил городской телефон. В трубке послышался глуховатый голос:
- Ну, как тебе моя гуманитарная акция?
- Нет предела восхищению,- ответил командир, узнав Кара-Огая. Как говорят у нас, горбатого и могила не исправит... Тебе мало своих бандитов, так ты еще этих выпустил! Они же весь город на уши поставят.
- Каждый человек, Женя, имеет право на свободу,- наставительно сказал Лидер. Эти бывшие узники совести...
- Без совести,- уточнил Лаврентьев. Дураку воля - что умному доля: сам себя сгубит.
* * *
Как всегда утром, доктор Шрамм начал обход. В конце коридора, возле лестницы, стояла койка, где, свернувшись калачиком, лежала пресловутая Малакина. Иосиф Георгиевич поднял одеяло, обнажив желтое старушечье тело с выпирающими ребрами.
- Малакина! - строго позвал он ее. Ты что ж совсем ничего не кушаешь? Ай-ай-ай! Нехорошо...
Потом в таком же темпе доктор со свитой обошел второй этаж. Лавируя между койками, из-за недостатка места выставленными в коридоры, Шрамм высказывал замечания по поводу плохой уборки помещений.
После обхода стал вызывать пациентов. Начал с больного со странной фамилией Шумовой. Он действительно соответствовал ей. Возможно, что фамилия поспособствовала появлению некоторых странностей. Больной любил бегать по коридорам, изображая мотоцикл, урчал, пускал пузыри и даже катал на спине своих товарищей по палате. С прогрессированием болезни он стал необычайно прожорливым, нагло воровал пайки у больных, растолстел и больше не бегал, лежал или сидел на кровати.
- Ну, что, голубчик? - Доктор глянул на больного поверх очков. Его привела Аделаида. Как вы себя чувствуете?
Шрамм отметил, что губы у больного напряжены и вытянуты вперед. "У него явный синдром хоботка",- подумал он.
- Хорошо,- осклабился Шумовой и подался вперед.
- Кормят как? Жалоб нет?
- Хочется кушать,- признался больной.
- Вижу. Что-то вы растолстели, милый мой друг. Перестали двигаться, все в кровати валяетесь. Раньше хоть бегал... укоризненно заметил доктор.
При последних словах Шумового будто подменили, он оживился, радостно заурчал:
- Ур-р, ур-р-р-р...
- Ну, полноте, полноте, голубчик. Мне никуда ехать не надо. Странная мания н считать себя железным мотоциклом,- заметил он, повернувшись к Аделаиде. Не перекармливайте его. С продуктами у нас плохо,напомнил он. Давайте следующего, Карима.
Больного Карима всегда называли не по фамилии, потому что она была сложна и непроизносима. Даже в письменном виде привести ее не представлялось возможным. Четверть из сорока своих лет он провел в лечебнице, причем в несколько приходов. Ему не особо радовались, но принимали уже как старого знакомого. Психушка, как и тюрьма, что располагалась неподалеку,- дело весьма заразное. Наверное, оттого, что обладает особого свойства притяжением.
- Здравствуй, Карим. Заходи, садись,- приветливо начал Иосиф Георгиевич.
Больной молча сел, уставился в одну точку.
- Как здоровье, как чувствуешь себя?
- Спасибо,- буркнул Карим и сплюнул на пол. Все мерзко.
- А вот это некрасиво,- мягко заметил доктор. Ведь кому-то придется убирать.
- Будто не знаете, кому,- резонно парировал больной.
- Я вижу, ты сегодня не в настроении. А мне просто хотелось пообщаться с тобой. Между прочим, мне очень понравились твои рассуждения о взаимосвязи вселенского разума и смысла жизни конкретного индивида.
Карим поднял глаза на доктора.
"Так, так,- ободрился Шрамм,- кажется, его начинает пронимать". Он знал, что Карим вошел в депрессионную фазу и теперь за ним следует наблюдать особо тщательно. Санитары нашли у него под матрасом старые бинты, которые он припрятал после перевязок: последнее время запаршивел, покрылся фурункулами. Все эти маленькие хитрости находчивых и неунывающих суицидников доктор прекрасно знал.
- Зачем ты прятал под матрасом бинтики? - как бы шутливо спросил доктор.
- Так просто,- отмахнулся Карим.
Шрамм заметил, что больной забеспокоился.
- Скажи честно мне одну вещь. Скажешь? - пытливо спросил Иосиф Георгиевич, глядя по возможности ласково и внимательно. Он знал, что его часто выдает хищный блеск глаз. Впрочем, ему было наплевать, повесится Карим или нет. Хотя для одной недели два суицида, пожалуй, многовато, даже по нынешним временам хаоса и всеобщего бардака.
- Ну? - выразил нетерпение Карим.
- Думаешь ли ты о самоубийстве?
Карим отвел взгляд.
- А о чем ты чаще всего думаешь?
- Ну, о чем... О всем. О том, что надоело все. Идиоты, например, ваши надоели.
- Сочувствую... Я ведь тоже среди этих больных людей, которых ты называешь идиотами...
- Я имел в виду врачей и санитаров.
- Предположим, что они тоже идиоты... А все же почему к тебе не приходят мысли о самоубийстве? Ты об этом совершенно не думаешь?
- А вы почему не думаете об этом?
- Давай договоримся, что вопросы буду сначала задавать я. Кто из нас врач-психиатр?
- Не знаю...
- Интересный ответ. Это значит, что ты не исключаешь возможности считать себя врачом... Но мы уклонились от вопроса.
- Давайте поговорим о другом! - нервно заметил Карим. Что вы ко мне пристали? Я хочу, чтоб меня выпустили из больницы.
"Все ясно с тобой,- торжествующе сделал вывод Шрамм. Если б в мыслях был чист, ответил, что думаешь не о смерти, а о работе, семье... Нервничаешь... Весь как на ладони". Вслух он сказал:
- Вот ты даже не можешь придумать ложный довод, чтоб ответить на мой вопрос о самоубийстве. И знаешь, почему? Потому что все твои мысли не о жизни, а о смерти. Поэтому давай-ка, милый друг, не будем торопиться с выпиской.
- Вы меня назвали другом, да еще милым. А я не являюсь вашим другом. С чего вы взяли, что я друг? Мне тут плохо, вы меня держите взаперти, не отпускаете...
- А тебе хотелось бы иметь друга? - пристально глядя в глаза собеседнику, спросил Иосиф Георгиевич.
- Зачем мне друг? Люди дружат для того, чтобы потом было приятней предавать.
Карим подошел к окну. Аделаида занервничала.
- Если б мне дали всего сто человек,- прикоснувшись к стеклу лбом, продолжил Карим,- я смог бы многое, очень многое, господин доктор. Вы в своей психушке подавляете людей. А ведь сколько здесь личностей! Даже выжившие из ума старушки способны на глубинную мудрость. Только слушать их надо другими ушами. Ваши не подойдут - конфигурация иная. От этого многое зависит... Я бы улучшил породу людей. Вы ухудшаете. Вы злой гений, который мечтает всех умертвить. Первые же сто избранных, которые в сверхчувственной форме воспримут мой разум, начнут новую эру человечества. Они станут посланцами мирового разума, моей идеи.
- В чем заключается ваша идея, уважаемый собеседник? - как можно спокойней спросил доктор. И почему бы ее не применить здесь?
- Вы что, издеваетесь? - с отвращением произнес Карим. Здесь ведь собраны одни отбросы, кал, черви, дебильные старухи и старики. Я же веду речь о живых, крепких индивидах, способных поглощать и трансформировать. Человек-трансформатор - вот образ личности будущего.
Когда больной с сестрой вышли, Шрамм открыл свою тетрадь, поставил напротив имени Карима дату и коротко пометил: "Суггестии поддается без видимого эффекта. Ярко выраженный синдром сверхценных идей. Бред реформаторства. Депрессивный период". А для красивости приписал на французском, в котором знал несколько фраз, изречение Паскаля: "Росеау пенсант" - "мыслящий тростник". Потом подумал и расписался, хотя раньше так не делал.
Аделаида вернулась, приведя очередного больного.
- Предыдущему пропишите усиленную дозу пирогенала. Он уже на подходе,- небрежно отметил Шрамм, поднял глаза на больного, неожиданно просюсюкал, будто прехорошенький дедушка-одуванчик: - Здравствуй, здравствуй, мой милый одноклеточный товарищ Зюбер! Неслыханно рад. А каков мужчинка у нас есть! Красив, хорош, а осанка! Петушок, петушок...
