Когда Кубо получил место скончавшегося илошвайского трубочиста, он потащил своего нового подручного по всем окрестностям, чтобы познакомить его с работой. Пустить подручного одного он не мог никуда, ибо Матэ в своих скитаниях пришел в Илошву из Альфельда и ни звука не знал по-словацки.
Молодые трубочисты весело шагали по горным тропинкам. Тихий словак Кубо был смышленым, понятливым парнем. Он обо всем расспрашивал своего товарища и, услышав что-либо толковое, серьезно говорил:
— Это практично. Право-слово!
А если узнавал у своего спутника о каких-нибудь новых нравах или обычаях, то умиленно говорил со странным илошвайским выговором:
— Это шикарно! Право-слово!
Они быстро подружились, потому что оба были молоды, и хотя долговязый Кубо вел себя степенно, как и подобает будущему мастеру, однако и он был трубочистам. А печальных трубочистов, как говорил Матэ, еще свет не видал.
Сам он был сущим бесом. Стоило ему заговорить о девушках, как долговязый словак останавливался и смеялся до упаду. Особенно он хохотал, когда Матэ рассказывал о своих уловках с девушками. Стоит, мол, ему только глянуть на девчонку, как ей тут же крышка. Истории он и вправду рассказывал смешные, поведал даже об одном случае, когда он прямо от алтаря увел чужую невесту. Дескать только глянул на нее, и она уже не посмела оказать: «Да!»
Рассказывал он эти истории препотешно, но добряк Кубо, насмеявшись вволю, тут же говорил, качая головой:
— Ладно, ладно, друг, но это еще не все! Что же девушка-то сталась?
— Девушка сталась? — воскликнул Матэ, смеясь тому, что Кубо чудно говорит по-венгерски. — А то, дружочек, что она и поныне живет и здравствует, коли не померла. Ишь, что выдумал. Не могу же я жениться на каждой девушке, с которой поцеловался.
— Вот это практично, — сказал Кубо, рассмеявшись.
Они взобрались на вершину горы, откуда открывался чудесный вид. Матэ остановился передохнуть — ему не нравилось лазать по горам, — а отдышавшись, громко затянул заливистую песню альфельдских трубочистов:
Я — касатка-птица,Обожает меня, любит молодица,Эх, когда полощет и стирает!То, что в саже, — она любит, обожает!
Пер. Л. Мартынова
— Шикарная песня, — сказал Кубо, выражавший все двумя словами: шикарно или практично.
Матэ подставил ножку верзиле словаку, и тот упал в высокую горную траву. Потом Матэ разбежался и перепрыгнул через Кубо, да не поперек, а вдоль.
— Ну, дружище, больше не вырастешь! — крикнул Матэ.
Кубо лежал ничком на траве и смеялся так, что у него даже под ложечкой заныло.
— Это ты практично пожелал! — простонал он в конце концов, протирая глаза.
Ходили слухи, будто Кубо уволили из армии из-за того, что для такого длинноногого парня не нашлось подходящих штанов.
Друзья малость передохнули. В лесу было тихо, только ветви деревьев шелестели да пели птицы. А над головой у них скрежетали вагонетки подвесной железной дороги.
Матэ следил за тем, как летят по длинному натянутому тросу маленькие чугунные вагонетки, переправлявшие руду с горы в долину, на металлургический завод, который дымил на краю города.
— У нас такого не увидишь, — заметил Матэ. — Эх, и расскажу я дома, как по железной проволоке летят до края света тысячи центнеров железа.
— Да, конечно! — согласился Кубо.
Матэ смотрел не отрываясь.
— Вот и нам бы тоже по этой проволоке до рудников добраться, — сказал он. — Или домой вернуться по ней.
Кубо громко рассмеялся.
— Чтоб только оштрафовали и арестовали?
— Только? — Матэ захохотал. — Ну, это невелика беда!
— Нет, конечно. Не надолго посадят! — Кубо тоже развеселился. — А ну, прибавим шагу, — сказал он. — Скоро полдень. Мы так до вечера не поспеем. А закон велит в рудничном поселке закончить все до Троицы, иначе из жалованья вычтут. Мы только утром вернемся, потому как луны ночью не будут. А впотьмах такой долгий путь по лесу не пройдешь — медведи съедят.
— Это было бы, конечно, непрактично! — пошутил Матэ.
Кубо рассмеялся.
— Понятно, нет! А вот практично, что в поселке есть баня, шахтерская. Вечером можно хорошо вымыться, побреешься... Есть парикмахер, только пять крайцаров — и раз, побрит! Вот как, дружочек. А утром, как только рассветет, обратно идти. Шикарно! Ого!
Кубо поднялся, и они молча зашагали дальше. Матэ с нетерпением ждал конца долгого пути. Кубо шагал по склону живописной горы спокойно и ровно, точно мул.
— Завтра для меня придет счастье, — сказал он наконец, и все лицо его преобразилось. Он вспомнил о своей невесте и не удержался, чтобы не заговорить о ней.
Матэ молчал. Казалось, перед глазами у него мелькнули льняные волосы невесты Кубо, ее голубые глаза и свежее румяное личико.
— Как же эта девчонка подцепила тебя? — спросил Матэ, кинув недовольный взгляд на своего товарища.
— С такой маленькой знаю ее! — ответил Кубо, показав, какой крохотной была девочка, когда он познакомился с ней.
— Красивая девчонка, — сказал Матэ.
— Красивая, — убежденно подтвердил Кубо.
Помолчали. Потом заговорил Кубо:
— Дружок, я ведь был еще только учеником трубочиста, а ее отец мастер. Очень злой человек был. Ай, ай, ай. Я сразу полюбил Эвелинку, когда она еще такой маленькой была. Но я не смел попросить у ее отца, он все равно не отдал бы мне... Ай, ай, ай. И я остался ему подручный навсегда. Я не шел никуда, и даже ни в Сомбат, ни в Мишкольц, ни в Кашшу, ни в Будапешт, а всегда хотел, потому что ездить и много учиться есть очень практично. Ай, ай, я только остался, и только хотел, чтобы руку просить, но не смел, он мне все равно не отдаст. Четырнадцать лет я только жду, когда же можно попросить руку Эвелинка. Когда прошлого года в троицу умер мастер, тогда сказала мастерова женка: «Кубо, ты только остается здесь, дальше работать. Если тебя в новый год выбирают мастером, я отдают тебе Эвелинка». И я сказал: «Ладно, хорошо, я остается здесь». В новый год меня выбрали, но только заместителем, бургомистр сказал, как только свадьба будет, сразу выбирают, потому что он хочет, чтоб муж Эвелинка был мастером трубочистом, а если меня сейчас выбирают, я не возьмет Эвелинка. «Ай, ай! Что я не возьмет?!» Сказал я про то женке мастера, и тогда она мне так сказал: «Ты только остается здесь, Кубо, и когда пройдет год траура, я отдают тебе Эвелинка». Потому она до тех пор получит жалование. Я только заместитель, но это мне все равно.
Подавшись вперед, он прислонился к утесу, по которому вилась тропинка. На лбу у Матэ вздулись жилы, глаза его сверкнули.
— Завтра, на Троицу, кончается год траура, — сказал Кубо, — мы состоим обручение. Вот это будет шикарно, дружок!
Матэ кипятился, его даже в жар бросило. Вот стукнуть бы в грудь этого долговязого плоскогрудого парня, да так, чтоб тот кувырком слетел с горы! И надо же, чтоб такому увальню досталась эта чудесная девчонка и хорошая должность!
Такое самому Матэ, и то было бы под стать!
И вдруг он понял, что никогда не видал такого белого личика, таких белокурых волос и голубых глаз, как у Эвелинки.
Эх, и хорошо, наверно, целовать такое личико!
Матэ искоса глянул на товарища, который шел, опустив голову, точно бык, врезаясь каблуками в горную тропинку. И надо же! Такой увалень поцелует своими толстыми губами ее персиковые щечки!..
Да что там! Неужто не отбить девчонку у этого тюфяка! Ведь она и так больше льнет к нему, к Матэ, чем к неуклюжему Кубо. А если б как-нибудь вечерком обнять ее, как это у них дома заведено... Ведь дома говорили, что красавец-трубочист сущий бес...
И ножки-то у нее какие белые... точно снег... И все тело наверно!..
Что, если б не возвращаться домой, а наняться здесь мастером-трубочистом. Тут ведь и молодушка наготове, да еще какая... И место неплохое... А дома ему разве что только бабенка достанется так же легко...
Когда вместе с Кубо они зашли в канцелярию рудничного поселка, чтоб показать контрольную книжку, он уже прислушивался ко всему так, будто сам хотел научиться делу мастера-трубочиста.
И только тогда пал он духом, когда услышал, что здесь одни только господа говорят по-венгерски. Стало быть, ему всю жизнь придется жить среди чужих? С беспокойством и тревогой думал он о будущем... А может, ему и дома сыщется местечко? Люди ведь и там смертны, старые мастера помирают, а по нынешним временам трубочисты в редкость... Да тем более такие, что весь мир обошли и наплести могут с три короба.
Неплохо было бы забраться тайком в вагонетку подвесной дороги и еще нынче вечером вернуться в город. Живо он девчонке голову закрутит, она опомниться не успеет.
И с этой минуты Матэ весело посвистывал, озорно приставал к словацким молодушкам, а те ничуть не сердились на заигрывания венгерца. Что он говорит, не понимали, зато отлично разбирались в прикосновении его рук; ведь и на этом языке можно разговаривать!
Почему бы не забрать к себе вот эту молодицу? Эх, и подивились бы дома на белокурую бабенку! Уж и прославилась бы на всю округу беленькая жена трубочиста. Вот я и увезу ее... Пусть наши девки лопнут от зависти...
