Глава II: Переворот
I
Заяц шёл по болоту. Ступал в зелёное месиво, но не тонул в нём, а скользил грациозно как птица. Он не чувствовал тела, он был лёгким, прозрачным. Его как буд-то бы не было. Но он был.
«Всё это по-настоящему!»
И мрак, и мерзость, и зелень шуршащая то низко, то высоко. У всего, казалось, есть мысль и цель. Всё подчинялось единому закону, разуму. Это разумное, это нечто безусловно видит зайца и чувствует его так же, как он чувствует его.
«Кто ты? Если ты в голове моей, покажись! Хоть видением призрачным покажись!»
И оно показалось. Из болотной массы и тьмы над ней поднялись столпы ожившей жижи, за ними стенки слизи с волосами плетёными, а в них шары воздушные, цветные. Всё это пульсом поднималось вверх и расширялось волнами вокруг. Приобретало форму. Твердело.
«Что это?! Что ты такое?»
Не разобрать — ни на что это не похоже. Не зверь, не дерево, не камень. «Разум». Только это слово крутилось у зайца в голове. Оно разумно и будет говорить с ним.
Тяжёлый и как буд-то далёкий гул, свист, впивающийся в уши как пиявка и бассистое урчанье с перекатами — всё это, как орган церковный, сливалось в музыку, напоминающую речь. Да, именно так казалось зайцу. Разум повелевал своему великому организму двигаться и шуметь, так, чтобы в этом движении и шуме заяц мог понять его. Это, бесспорно, было честью и нужно было научиться эти звуки понимать.
«Но что? Что я должен понять? Ответь.»
Оно ответило.
Оно: Ты найдёшь меня. Ты придёшь ко мне. И ты расскажешь мне.…
Заяц: Что? Что я могу тебе сказать?
Оно: Я хочу знать… сколько вёрст до приморья.
Заяц: Что?!
Оно: Ты скажешь мне?
Заяц: Если узнаю… то конечно. Скажу!
Оно: Узнай.
Заяц: Узнаю.
Оно: Где-то должно быть написано.
Заяц: Я найду.
Оно: Найди и посмотри. … И иди. Иди. И ди-ди-ди-дидиииии…
Внезапно вернулось чувство веса и заяц стал тонуть. Он провалился на слой ниже, потом ещё один ещё ниже, потом ещё, ещё… закрыл глаза ушами, остановил дыханье, задрыгался как только мог, но всё без пользы.
Мир погрузился в темень. Заяц потерял сознание, возможно даже умер, но… тут же проснулся.
Проснулся заяц в луже. Захлёбывался в мутном потоке уже минуту или две. Кашляя и рыгая, тресясь от холода, заяц мучительно поднялся и пополз по стенке. Не сразу понял, где находится.
«Это та же нора? Что случилось за ночь? Воды набежало много. А! Тонем! Потоп? Река разливается? Нет, не сезон. Могло плотину прорвать. Тут же река рядом! Чем там бобры занимаются?! А может что похуже? Надо выбираться отсюда. А то ещё свин придёт, вопросы лишние…»
Вода набиралась быстро. Там, где стена кривая и земля пониже, уже по колено. Там же образовалась воронка.
«Ага! Вот, где «отсеки секретные»!»
Заяц запустил руку в воронку и под слоем песка за плитой нащупал загнутый дважды штырь — приподнимая и подкручивая его, заяц поднимал плиту — это заняло какое-то время. Под плитой обнаружился люк, круглый, с шипами.
«Вот и нашёл я твои мастерские, свинтус! Но сейчас не время. Надо уходить.»
Заяц закрутил штырь в исходную позицию и присыпал песчяной массой «как было» — плита опустилась на место, снова образовалась воронка.
«Во всём остальном свинтус обвинит потом. И правильно сделает. Свечки, фонарь… да, всё на месте. Перед сном раскладывал.»
Дверь открывалась наружу, всё набиравшаяся вода никак ей не мешала. Заяц вышел, закрыл дверь и спрятал ключ под камень.
«Как бы его не вымыло.»
Тут вода растекалась на уровне лап, но собиралась в ложбинах, больших и маленьких.
«Если прорвало плотину, то многие лишатся своих жилищ. Малые норы у берега уже не восстановишь. Куда бежать? Надо посмотреть что там с плотиной — это наверх, недалеко.»
Заяц поднимался по холмам. Земля под лапами дрожала, деревья подпрыгивали и как буд-то ещё глубже впивались в землю. Кое-где холмы поменьше сносило мусорной волной, появлялись трещины. Кажется где-то был пожар, доносились вопли и сверху и снизу.
«Что это — судный день?! Хоть бы кто попался!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Заяц вышел на дорогу. Тут казалось природа успокоилась и замерла. В шагах 30-и заяц увидел указатель — столб с десятком расписных дощечек и фигуркой совы, расправившей крылья. Почему-то очень захотелось подойти к нему и узнать «сколько вёрст до приморья». Заяц не помнил зачем, но был уверен: эта информация ему необходима жизненно.
Заяц уже подходил к указателю, уже рукой к нему тянулся, но снова удар! Задрожала и разверглась земля. Западали крестами деревья. Дорога растрескалась и теперь кусками съезжала на холмы. Хлынул мощный горячий поток — камни, мусор, коренья, тела — в белом обжигающем глаза пару уже не разобрать. Опять вопли и стоны, и с высот и с низин.
Заяц ухватился за столб указателя и держался так крепко, как мог. Прямо перед глазами болталась оторвавшаяся дощечка — та самая: «Приморье, запад, 1030 вёрст».
«Вроде было всё это, разве нет? Было, было. Чувство такое. Зачем мне приморье? Там контрабанда и пингвины с чайками. Что я там забыл? Странно всё это. Проснись наконец, надо выбираться!»
Столб накренился; уже ломался в двух местах. Дорога ушла совсем, образовался водопад. Там внизу трещина только ширилась и сосала в себя всё то, что намывало в неё течение. «Верная смерть», думал заяц.
Столб висел уже кверх ногами, а с ним и заяц, и дощечка «Приморье, запад, 1030 вёрст». Он пытался пролезть к основанию указателя, но каждое его движение отзывалось хрустом ломающегося дерева.
«Что же делать? На чём-то же он держится? Залезть туда, а оттуда куда? Куда, куда… Не знаю куда! Так и висеть? Нет, лучше побороться.»
С новой уверенностью заяц ухватился за ещё неотломавшуюся часть фигурки совы и вместе ней полетел вниз — прямо в сосущую трещину. До пояса ушёл в песок, смягчивший падение; стал погружаться, прощаясь с жизнью, но вдруг ногами уткнулся во что-то твёрдое.
«Может быть дерево встало поперёк! Несёт! Опять!»
То ли дерево вставшее поперёк тонуло, то ли пески закручивали и голову и ноги — болтало как в шторме на море. Ещё и на голову сверху падал всякий хлам. И пар клубящийся, и брызги тяжёлые как град. Заяц набрал воздуха и нырнул в песчяные воды. Ногами и руками обхватил дерево и попытался ползти вверх по стволу. Продвигался он или нет понять было невозможно. Все чувства были забиты шумом, движением, потоком, падением, разного рода кишением частиц. И сам он был частицей этого бездушного, не считающегося ни с кем и ни с чем перемола земли.
«Зачем? Зачем ты снова и снова перемалываешь себя в кровь? Зачем воздвигаешь по травинке храмы и крепости, и разрушаешь их мигом одним? Неужели без смерти прошлого твоего, не может рождаться будущее твоё и наше? О как бы я хотел не видеть смерти больше никогда! Да пусть и новая жизнь не рождается — это ладно! Пусть повиснет время, пусть остановится земля. Но… Но так ли хорош этот миг, чтобы в нём остаться, застрять? Не умрут его добродетели, но и грехи его не умрут. Прекрасное ни-ког-да не станет прекраснее, а ужасное так и останется столь же ужасным, сколь ужасным было оно в любое время до нас. Так что же… я должен принять твою смерть? Я только смиряться могу с тобой? Как жители гор смирились? Ушли, оставили природу собственным законам. А зачем тогда воля? Зачем я руку совал в огонь, зачем с холмов высоких прыгал в камни? Чему учила меня боль? Смирению и только? Неужели ничего в своей короткой жизни я так и не смог изменить? А должен был? Я даже этого не знаю. И вот так уходить, с одними вопросами.…
Больше не могу! Воздуха нет, сил нет, лапы онемели — смерть! Не могу…»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Снова удар, ещё один, ещё другой — заяц уже не мог понять внутри его колотит или снаружи. Колотило в весках, колотило в сердце, колотило в земле и цепью отдавалось всему лесу. Новый страшный поток ещё выше, ещё громче, ещё мощнее прежнего: большая голубая волна упала сверху и раскрошила остатки разбитых холмов с упавшей дорогой. Как меч дорубила сосущую трещину, высвободив накопившееся в ней. Полетел вниз мусор, вырванные изломанные деревья, раскуроченный кусок указателя с совой, бездыханное и окровавленное тело зайца. Что-то ударило его по голове, что-то резануло его в руку, что-то ободрало ему спину и изорвало одежду.
