Волна спала. Заяц как тряпка повис на ветке высокого клёна, залив его кровью до земли.
II
Сознание вернулось. Вернулась боль и зачесались раны. Нашёлся воздух в лёгких, сердцебиение утихло. Утихла и земля, и воздух. Начался дождь. Ливень с градом. Небо стемнело, как буд-то ночь опять.
«Значит не смерть. Значит воля! Значит надо работать. Надо идти. Бежать, лететь… К плотине!»
Раны оказались неглубокими. «Царапины». «Уж точно несмертельные». Плащ в негодном состоянии: рваный в нескольких местах, капюшон отваливается. «Ну что ж, придётся мокнуть.» Потерял почти все стрелы. Осталась тройка и единица. «А вот это нужно исправлять как можно скорее. Вообще неплохо бы расширить арсенал.»
Дороги теперь не было, пришлось обходоми наворачивать круги. Попадало много деревьев — по некоторым (из тех, что побольше) можно бегать теперь как по мостам, по другим только катится и падать. Из котловин растекались озерца, в расщелинах образовывались новые сосущие ямы. Разваленные жилища с деревьев, прижатые норы, тела погибших. Много их.
«Неужели с этого берега… я один выживший? Да, тут почти никто и не живёт — это правда. Места-то тихие. Были. А теперь вот… Кто-то должен будет за это ответить.»
Плотина оказалась разваленной, и, как показалось зайцу, разваленной самовольно. Уже на подходе он обо всём догадался. «Стачка.»
Бобры бастовали с утра. Никто не работал, а кто-то (пока предположительно) сам разваливал плотины. Бегали хороводами, кричали раздольерские лозунги, жгли какие-то соломенные чучела. Призывали, проклинали, тужились и храбрились. Глядя на них и вспоминая морды 19-и трупов, насчитанных на пути сюда, заяц испытывал глубокую звериную ненависть к этим одурманенным болванчикам революции и тем особенно, кто их дурманит и зовёт.
???: Кто здесь власть?! (Вопил заводила.)
Толпа: Мы здесь власть! (Как рабы своему господину отвечала отупевшая от чувств толпа.)
Заяц подходил к бобрам всё ближе, пытался высмотреть заводилу.
«Ну давай! Давай ещё раз!»
???: Кто здесь власть?!
Толпа: Мы здесь власть!
«Вот он!»
На этот раз заяц заметил его. Красная повязка!
«Ничего не меняется! Всё те же, всё то же! Надо брать его! Но как я подойду? У меня нет ничего. Стрелы и то две. Надо ждать. Ждать.»
Не спуская глаз с заводилы, заяц вернулся к деревьям на краю поляны; залез на ветку повыше, стал ждать. Отсюда он хорошо видел всю местность, но так же хорошо видели и его. Дозорного в нём верно не узнавали — слишком уж потрёпанный был вид. К тому же был он один, а это странно.
«Очень странно. Какого лешего я тут один?! Где гвардия, где дозоры?! А они что творят? Это вот кому они показывают? Если я тут единственный представитель власти (а меня и не узнали) вы для кого тогда всё это делаете? Вот для того павиана в перьях? Он кто у вас, журналист свободной прессы? Я даже не знаю, что это за вид такой. Они видимо знают. Свои, родные. Чем дальше, тем роднее. В одном-то поле не садиться.
Какая-то дикая, пустая бессмысленность… и 19 трупов. Застрелить его что ли?! Этого, с повязкой. Нет, могу попасть в «мирного». Павиан потом расскажет всему миру про режим, который нужно свергнуть. А какие-нибудь «свои, родные» помогут нам умереть за высокое. Желательно всем и сразу. Желательно за справедливость. Чтобы потомкам ничего не объяснять.»
Заяц копил злобу. Он не мог оторваться от этой красной повязки, не мог вырвать из памяти погибших. «19, 19, 19», повторял и повторял он про себя.
Заводила призывал идти к царской поляне, «соединиться с братьями и сестрами», «в едином порыве», «гидру свергнуть» и ещё много чего банального и подсудного. Толпа неособо его слушалась — вроде бы и собирались, но явно не торопились. Для решительного броска «рабочих масс» чего-то не хватало. Что-то ещё должно было произойти здесь и возможно кто-то даже знал, что именно.
В небе показалась сова с матюгальником. Требовала расходиться и угрожала посадками. Из-за дождя слышно было плохо. Сплошное «бу-бу-бу».
Сова спустилась пониже. Этого и ждали: тут же стали закидывать камнями и палками. Всё было у них на готове, под лапой. Припрятано, положено, роздано кому надо. Действовали хаотично, но с большим революционным воодушевлением. Пели песни и бросали.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
После пары случайных попаданий, хитрая сова сманеврировала и закружила прямо над толпой — стрелять вверх трудно, камни падают обратно на голову и локтями при размахе разбиваются носы.
Сова ещё раз повторила свою речь и поднялась на безопасное для себя расстояние. Заметила зайца и подлетела к деревьям.
Заяц: Сова! Где наши?!
Сова: Заяц! Немедленно к царю! Немедленно на поляну!
Заяц: Что происходит?!
Сова: Приказ, заяц! Немедленно на…
Сова не договорила. Выстрел. Выстрел со стороны толпы. Стрела средняя, в левое плечо. Артерия, кровь.
Сова упала на землю и как-то печально заныла, что-то проорал заводила и тут же с гулом рванула в миг обезумевшая толпа: бежали к деревьям, бежали добивать — камни держали, но уже не бросали.
Заяц спрыгнул с дерева и пошёл к толпе. На ходу изготовил стрелу, натянул лук, прицелился.
«Вот она, красная повязка! Впереди всех бежит!»
Выстрел.
Заводила падает, вопит, другие падают на него. Давка, паника, растерянность. Заяц приготовил вторую (и теперь последнюю) стрелу. Сделал пару шагов назад и через плечо крикнул сове.
Заяц: Сова! Можешь лететь?
Сова: Не знаю!
Заяц: Поднимайся! Поднимайся как хочешь и лети на высокое дерево — тут их много. Так, что б поглубже и что б не достали. А я пока… задержусь.
Сова: Хорошо. Попробую!
Заяц: Давай!
В это время зайца уже закидывали камнями. Сова поднималась, но ещё не улетала — кажется она пыталась вырвать стрелу. Заяц не видел этого, он немного отступил, чтобы подобрать валявшийся в грязи матюгальник — штука эта удобно вешалась на шею и почти не мешала.
«Поговорим пока. Ты улетай, а мы поговорим.»
Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!
Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!
…
…он хотел прочитать какую-то осмысленную речь, хотел призвать их к осознанности. Хотел так сказать, чтобы они проникнулись, чтобы почувствовали «его лучшие чувства», чтобы поняли «его лучшие мысли». Он наверное даже мечтал об этом моменте — мечтал всю жизнь. Представлял, что однажды он встанет вот так же — один против толпы — всё им скажет, а они ничего сказать не смогут, потому что слезами будут давиться. Потому, что против правды не попрёшь, а правда-то точно за ним.
Заяц разочаровал сам себя. Он не знал ещё, что именно так и именно в такой всю жизнь ожидаемый момент оно и случается. «Ах, печально и глупо в самом себе разочаровываться.» Глупо и тяжёло. «Опять этот давящий воздух. Это от дождя…».
Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!
Только это одно заяц кричал толпе, снова и снова. А толпа? Толпа отвечала ему привычной взаимностью: «ментяра позорный», «ментовское отродье», «сам падла, самого убьём».
«Бог лесной, в который раз смотрю я тот же спектакль! И сцена та же и тот же сюжет, только роли мои отличаются — это какое-то проклятье: проживать одно и тоже, но в разных ролях. Ведь и я был глупым неотёсанным юнцом и тоже вопил им: долой несправедливость, даёшь революцию! А потом что было? Потом… Потом надо было кем-то становиться. Учиться и работать. Много и всё через боль. Потом боли стало слишком много, мир мой сломался, сослали на кудыкины горы. 15 лет в ссылке, 15 лет! … 15 лет и вот я здесь. Смотрю на себя молодого и, повзрослевший, кричу себе:»
Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛА! БУДУ УБИВАТЬ!
«Прав я теперь или не прав?! Ась? Кто рассудит, где судья?! Покажись! … А нет его! Я тут один стою за всех. Один во всём мире: и там я, и тут я. Так есть ли правда?!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Где
Тут
Правда?!
Теперь я точно знаю ответ. Я точно его знаю! Я только сказать себе не хочу.»
Кажется сова уже улетела. Осталась только лужица из крови, кучка перьев и кусок стрелы.
