тридцати и ужин в девятнадцать: теплое (не горячее) мясо с картофелем и обязательный стакан молока. Вечером вновь термометр и несколько предложений в дневнике относительно самочувствия. Много сна. Никаких возбуждений. Хорошая, существенная еда. Много мяса, молока и овечьего сыра. Ойнич решил обедать и завтракать в курхаусе; ужинать же должен был в Пансионате для мужчин. Так ему посоветовали. Вот когда переберется в курхаус, то постоянно будет питаться там. Гостей зазывают на приемы пищи сигналом трубы.
Мечислава распирали возбуждение и добрые намерения; это была та разновидность эйфории, которая приходит, когда начинается нечто новое, что-то такое, что обещает неотвратимое новое начало, когда человек отсекает себя от старого и отпускает в беспамятство то, что было. И теперь даже суровый и иронизирующий Семпервайс казался герольдом перемен.
Идя, Войнич пытался запомнить, как размещены дома и пансионаты. Он осмотрел несколько странное здание астрономической обсерватории, в которой доктор Бремер, вроде бы как, изучал влияние космоса и погоды на лечение туберкулеза. Потом дошел до могучего здания "Вилла Роза" и повернул.
Светило полное, золотое сентябрьское солнце. Мечислав Войнич целился попасть ногами в самую средину плоских крупных камней, которыми была выложена дорога.
Две пожилые женщины все так же сидели на лавочке перед домом и молча лущили бобы, ломая сухие, трещащие стручки. Одно из зерен неожиданно выскочило из ладони в морщинах и докатилось до самых туфель Мечислава. Тот осторожно поднял его двумя пальцами и хотел было вернуть его владелицам, но те по непонятной и неожиданной причине сорвались со своей лавки и, забирая миски и корзинки, исчезли в доме. На солнце лишь мигнули их черные, блестящие юбки. Ну что же, ничего ведь и не произошло. Войнич вытер коричневое зернышко о рукав; выглядело оно просто совершенным. Подбросил в воздух и поймал. Не зная, что с ним делать, спрятал его в карман.
Двери пансионата Мечислав застал распахнутыми настежь, что его удивило, а сразу же потом он увидел на земле молитвенник, брошенный прямо в лужу. Кремовые листки уже пропитались грязной водой. Войнич поднял молитвенник и, наполненный неожиданным беспокойством, вошел вовнутрь.
Салон внизу был пуст – похоже, что все его обитатели пока что развлекались на процедурах. Юноша положил испачканную грязью книжечку на столик и уже собрался было подняться наверх, когда его внимание привлекла приоткрытая дверь в столовую, а за ней башмаки – на столе, как будто бы знакомые. Не думая ни о чем, словно загипнотизированный, Войнич подошел к двери и толкнул ее, чтобы приглядеться ко всему поближе.
Здание астрономической и метеорологической обсерватории при курорте (старинная фотография)
Башмаки были нижней частью продолговатого свертка неопределенной формы, который, окончательно, оказался человеческим телом. Оно лежало в столовой на столе, за которым все ели. Тело выглядело хорошо упакованным в слои ткани – Войничу показалось, что на теле имелось много юбок, сорочек, корсетов, накидок. Мечислав никогда еще не видел ни единой женщины со столь близкого расстояния и столь неподвижной, вечно они пробегали, находились в движении. На них невозможно было сконцентрировать внимания и заметить все мелочи. Но вот теперь такое тело было перед ним, и, вне всяких сомнений, это тело было мертвым. Юноша глядел на черные, зашнурованные башмаки, выступающие из под нижних и верхних юбок. Нижние юбки были украшены какой-то вышивкой, но вот кружева были несколько застиранными, поскольку их края были словно бы растрепанными. Шнурки башмаков были тщательно завязаны двойным бантиком; странно, что некто, после обеда уже не живущий, еще тем же самым утром столь тщательно эти башмаки зашнуровал. Верхняя юбка, сшитая из слегка поблескивающей ткани в тонкую, черно-серую полоску, укладывалась весьма аккуратно. Выше было нечто вроде обтягивающего жакета из темного, практически черного сукна, застегнутого на круглые пуговицы, такие же, какие польские ксёндзы имеют на своих сутанах. Из-под этой части гардероба выглядывала белая рубашка, довольно расхристанная, с оторванной пуговкой, от которой осталась лишь нитка; воротник той же сорочки был вытянут почти что под самый подбородок, но настолько не тщательно, что Мечислав заметил на шее багрово-синюю полосу, шокирующе выделяющуюся на фоне белой кожи.
Под конец он должен был сделать это – поглядеть выше, на лицо. С ужасом увидел наполовину прикрытые глаза, а под ресницами – тоненькую полоску блестящего глазного яблока. Свернутая голова была повернута в его сторону, словно бы желая в чем-то признаться. На губах, узких и уже несколько синих, Мечислав заметил след улыбки – та показалась ему совершенно неуместной, как будто даже ироничной. Из-под верхней губы выглядывали кончики зубов, совершенно сухие. И еще – лицо покрывали мелкие светлые волосики, словно пух.
Войнич стоял, окаменев, практически не дыша.
Собственно говоря, он сразу же узнал, что это та самая женщина, которая утром приносила ему завтрак. Тогда ему запомнился лишь приоткрывший дверь башмак. И обильные, сжатые корсетом формы. Ничего больше. Только лишь здесь, после смерти, можно было увидеть женщину в целостности.
- Повесилась, - сказал Вилли Опитц, остановившись в двери.
Войнич вздрогнул, испуганный низким, звучным голосом хозяина. Опитц сообщил все это таким тоном, словно бы сообщал о каком-то постыдном пренебрежении, событии, которое нельзя было принять. Но голос у него дрожал.
- Не надо нервничать. Сейчас придут люди из морга и заберут тело. Раймунд уже побежал за ними.
Войнич не знал, что сказать. Язык совершенно высох, горло стиснуло.
- Когда это случилось? – только и спросил он.
- Когда? Ага, погодите, ну да, с час назад. Я пошел к ней наверх, когда она не спустилась забрать овощи от поставщика. Висела. Я его обрезал. Иди к себе, парень. Ага, а вот и люди из морга.
- Она утром принесла мне завтрак, - сообщил Войнич, и в его голосе невольно было слышно, насколько он взволнован произошедшим. – Это ведь ваша служанка, так?
- Нет, нет, это моя жена.
Опитц махнул рукой, словно отгоняя от себя осу, и открыл дверь мрачным сотрудникам морга, которые начали тихо общаться с ним на диалекте. Мечислав вышел из столовой – спешно поднимаясь наверх, он слышал их приглушенные голоса, только он не понимал, что те говорили. Весь их разговор показался ему урчанием людей, которые не нуждаются в словах, чтобы договориться.
Войнич уселся в рыжем кресле, украшенном кружевным оголовьем. Он был потрясен. Странно, он ведь и не подумал, что у этого милого Вилли Опитца имеется жена. Ему следовало знать, что обычно у мужчин имеются какие-то жены, которые, пускай не всегда хорошо и четко заметны, но поддерживают интересы семьи в кухне или прачечной. А слишком тронутый собой, своим приездом и собственной болезнью, он ее даже и не заметил. Теперь
