– А где тот, другой? – требовательно спросила она.
Ноор ответил, что этого, по всей видимости, не знает никто, и сбивчиво объяснил о бесследной пропаже месяца три назад Хейна, оставившего после себя ужасный беспорядок в делах.
– Мы все еще пытаемся с этим разобраться. Очевидно, он связался с кучей всяких экспериментальных исследований, но неизвестно каких и с кем, и…
– Один из этих экспериментов проходил здесь, – холодно сказала Аксимаан Трейш. – Это полевые испытания протоплазменного прироста лусавендры.
Ноор тяжело вздохнул.
– Спаси меня Дивин! Со сколькими же еще частными проектами Хейна мне придется столкнуться? Лусавендра, приращенная протоплазмой?
– Вы говорите так, будто никогда не слышали этих терминов.
– Слышать-то слышал, но не могу похвастать тем, что много знаю о них.
– Пойдемте со мной, – сказала она и направилась мимо риса, выросшего по пояс, к лусавендровым полям. Гнев придал энергии ее походке, и молодой агент с трудом поспевал за ней. По дороге она рассказала ему о пакете с гигантскими Семенами, привезенном Хейном, о посадке нового клона на ее земле, о скрещивании с обычной лусавендрой, о вызревающем в настоящий момент поколении гибридов. Добравшись до первых рядов лусавендры, она вдруг испуганно остановилась и воскликнула:
– Помилуй нас, Леди!
– Что это?
– Смотрите! Смотрите!
Ощущение времени вдруг покинуло Аксимаан Трейш. Гибридная лусавендра внезапно начала выбрасывать зерна, недели за две, если не больше, до положенного срока. Огромные стручки раскрывались под палящим летним солнцем, растрескиваясь с противным звуком, напоминающим щелканье костей.
Каждый стручок, взрываясь, расшвыривал свои гигантские зерна, разлетавшиеся во все стороны со скоростью пуль. Пролетев тридцать-сорок футов по воздуху, они зарывались в густую грязь, покрывавшую залитые поля.
Конца этому, похоже, не намечалось. Через час все стручки раскроются, и урожай будет потерян.
Но худшее ждало впереди.
Из стручков вылетали не только зерна, но и мелкая коричневая пыль, хорошо знакомая Аксимаан Трейш. Она отчаянно рванулась в поле, не обращая внимания на разлетавшиеся семена, больно жалившие ее чешуйчатую шкуру, схватила еще не раскрывшийся стручок и разломила его. Вверх поднялось облако пыли. Да! Лусавендровая ржавчина! В каждом стручке содержалось не меньше горсти спор. По мере того, как стручки один за другим взрывались на дневной жаре, коричневые споры, зависшие над полем, образовали в воздухе видимую дымку, неспособную противостоять даже легкому ветерку.
Еривейн Ноор тоже понимал, что происходит.
– Вызывайте ваших работников! – закричал он. – Все это надо повыдергивать.
– Слишком поздно, – произнесла Аксимаан Трейш замогильным голосом. – Никакой надежды. Слишком поздно, слишком поздно. Что же теперь удержит споры? – ее земля была непоправимо заражена. А через час споры распространятся по всей долине. – Нам конец, неужели не видите?
– Но ведь лусавендровая ржавчина давно уничтожена! – дурацким голосом проблеял Ноор.
Аксимаан Трейш кивнула. Она прекрасно все помнила: выжигание, опрыскивание, выведение устойчивых к ржавчине видов, уничтожение всех растений с генетической предрасположенностью к сохранению смертоносного грибка. Семьдесят, восемьдесят, девяносто лет тому назад; сколько пришлось потрудиться, чтобы избавить мир от этой болезни! И вот, ржавчина вернулась в гибридах. Только они одни на всем Маджипуре могли стать убежищем для лусавендровой ржавчины. Ее растения, с такой любовью выращенные, такие ухоженные… Своими собственными руками она вернула ржавчину в мир и выпустила на волю, чтобы заразить посевы соседей.
– Хейн! – заревела она. – Хейн, где ты? Что ты со мной сделал?
Ей хотелось умереть прямо сейчас, прямо здесь, до того, как произойдет то, что должно случиться. Долгая жизнь, которая раньше казалась благословением, теперь стала ее проклятием. Разрывы стручков звучали орудийными залпами продвигающейся по долине неприятельской армии. Она подумала, что пережила свой срок: теперь ей суждено увидеть конец света.
5
Хиссуне пробирался вниз через знакомые коридоры и лифты, чувствуя себя помятым, потным и преисполненным дурных предчувствий. Он спускался с одного уровня на другой и вскоре ветхий мир внешнего кольца остался далеко позади. Теперь его окружали чудеса и красоты, которых он не видел уже несколько лет: Двор Колонн, Зал Ветров, Дворец Масок, Двор Пирамид, Двор Шаров, Арена, Дом Записей. Люди, приходившие сюда с Замковой Горы, из Алайсора, Стоена и даже из невероятно далекой и, скорее всего, легендарной Ни-мойи на другом континенте, бродили вокруг, ошеломленные и подавленные, охваченные восторгом перед гениальностью тех, кто придумал и воздвиг столь причудливые архитектурные диковинки на такой глубине. Но Хиссуне различал за этой вычурностью скучный, унылый, старый Лабиринт. Он не находил в нем ни очарования, ни тайн, – Лабиринт был просто его домом.
Обширная пятиугольная площадь перед Домом Записей служила нижней границей территории, доступной широкой публике. Все помещения под ней занимали правительственные чиновники. Хиссуне прошел около огромного, отсвечивающего зеленым цветом экрана на стене Дома Записей. Здесь были перечислены все Понтифексы, все Короналы – два столбца надписей, тянувшихся ввысь, за пределы видимости самого зоркого глаза, где присутствовали имена Дворна и Меликанда, Бархолда и Стиамота, правивших тысячелетия назад, а также Кинникена и Оссьера, Тивераса и Малибора, Вориакса и Валентина. У дальнего конца императорского списка Хиссуне предъявил документы одутловатому хьорту в маске, охранявшему вход, и спустился в самую глубокую зону Лабиринта. Он проследовал мимо загончиков и норок чиновников средней руки, мимо резиденций высоких министров, мимо туннелей, ведущих к огромной вентиляционной системе, от которой зависела здешняя жизнь. Раз за разом его останавливали на постах и требовали предъявить документы. Здесь, в имперском секторе, к вопросам безопасности относились очень серьезно. Тут находилась и обитель самого Понтифекса рассказывали, что это огромный стеклянный шар, в котором сидит на троне старый монарх, опутанный сетью трубок системы жизнеобеспечения, поддерживающих его существование многие годы после того, как истек отведенный ему срок. Неужели они боятся убийц? – подумал Хиссуне. Если то, что он слышал – правда, то лишь милосердие Дивин способно оторвать старого Понтифекса от этих трубок и позволить бедняге Тиверасу вернуться к Источнику; Хиссуне не мог понять необходимости поддерживать его жизнь в таком состоянии, в таком безумии и дряхлости на протяжении десятков лет.
Наконец, запыхавшийся и потрепанный, он достиг преддверия большого зала на самом дне Лабиринта, и понял, что безнадежно опоздал почти на час.
Три громадных и косматых скандара в форме гвардии Коронала преградили ему путь. Хиссуне, съежившийся под свирепыми и высокомерными взглядами четвероруких гигантов, с трудом переборол позыв упасть на колени и попросить у них прощения. Неимоверным усилием воли он собрал остатки чувства собственного достоинства и, стараясь глядеть на стражников столь же высокомерно – непростая задача, когда смотришь в глаза существа девяти футов ростом, – объявил, что принадлежит к числу приближенных Лорда Валентина и приглашен на банкет.
В глубине души он ожидал грубости и насмешек с их стороны. Но нет: стражники угрюмо осмотрели его эполет, заглянули в какие-то бумажки у себя и низко кланяясь, пропустили через огромную, окованную медью дверь.
Наконец-то! Банкет у Коронала!
Прямо в дверях стоял пышно разодетый хьорт с огромными золотистыми глазами навыкате и причудливыми, выкрашенными в оранжевый цвет усами, что резко выделялись на его сероватом лице с грубой кожей. То был Виноркис, мажордом Коронала. Он встретил Хиссуне с большой торжественностью и воскликнул.
– Ах! Кандидат Хиссуне!
– Еще не кандидат, – возразил было он, но хьорт уже величественно развернулся и не оглядываясь зашагал по центральному проходу. Хиссуне ничего не оставалось, как последовать за ним на онемевших вдруг ногах. В зале находилось, должно быть, не меньше пяти тысяч приглашенных; они сидели за круглыми столами, примерно на дюжину персон каждый, и Хиссуне казалось, что все взоры устремлены на него. Пройдя не больше двадцати шагов, он, к своему ужасу, услышал нарастающий смех, сначала тихий, потом погромче, и вот уже пошли гулять волны безудержного веселья, перекатываясь с оглушительной мощью. Никогда еще ему не приходилось слышать такого раскатистого звука: примерно таким он представлял звук морской волны, обрушивающейся на какой-нибудь северный берег.
Хьорт не останавливался и прошагал уже, казалось, чуть ли не полторы мили, а Хиссуне мрачно брел за ним посреди этого океана веселья, мечтая лишь о том, чтобы быть хоть на полдюйма повыше. Но вскоре он понял, что все смеются не над ним, а над кучкой акробатов-карликов, которые со всякими забавными ужимками пытались образовать живую пирамиду, и немного успокоился. И вот показалось возвышение, с которого его манил сам Лорд Валентин, указывая на свободное место рядом. В конечном итоге ничего страшного не произошло и Хиссуне чуть не заплакал от облегчения.
