Пришла моя очередь заговорить:
— Я и сам отлично сготовлю плов, но если только кто-нибудь будет следить за огнем.
— Ах, сынок, — сказала старушка. — Уже четыре года, как ты из готовых припасов не можешь сварить ничего путного.
Сдерживая смех, Саадат опустила глаза. А я думал: «Ну и мать! Поддела-таки!»
А старушка как ни в чем не бывало принялась выговаривать Ядгару:
— И что ты мажешь всей своей пятерней? И рот накормил, и нос, и глаза. Не роняй, детка! Вот так, сложи пальчики, миленький, и бери плов щепоткой.
После обеда старушка вышла с блюдом на кухню. Саадат поднялась, собравшись уходить. Идти из дома вместе и ей и мне показалось неудобным. Мы решили встретиться у трамвайной остановки.
С того вечера мы часто проводили время с Саадат. Нас видели вместе в парке. Над Саадат принялись подтрунивать подруги. Дошли слухи и до ее отца. При встрече с моим старшим братом он твердо заявил:
— С решенным делом лучше не затягивать. Пусть Джура отложит ученье, справит свадьбу, а потом уж едет в Ленинград. Мне надоели вопросы соседей: когда будет свадьба?
Я попросил брата передать уйму извинений и объяснить, что, пока не кончу ученья, о свадьбе нечего и думать.
В тот же вечер Саадат передала мне приглашение от своего отца:
— Приходите к нам в выходной день со своими друзьями. Некого у нас было послать с приглашением, вот я и пришла сама.
— А, — засмеялся я, — значит, «чарлау» до свадьбы поедим.
— Вот вы и смеетесь! Вам слово скажи, и бегом от вас беги.
И она ушла.
В дом Саадат я пошел со своим приятелем, директором техникума, Абидом. Угощение было на славу. Но Саадат не вышла к нам. Дядя сам подавал нам блюда. Он был в самом веселом расположении духа.
— Жена, не прячься! — кричал дядя. — Иди сюда! Не стесняйся домуллы Абида. Разве закрываются от учителя своей дочки? И Саадат свою позови. Ломаться нечего: здесь ее учитель, которого она видит в классе каждый день. Женщины дома, а мне приходится гостям прислуживать. Джура свой человек.
Саадат только и ждала, что отец ее позовет: тут же она выбежала из кухни и захлопотала у дастархана. Я старался не смотреть в ее сторону, напуская на себя серьезность.
Перед уходом тетя одела мне на голову такую же расшитую тюбетейку, какую я получил в Ленинграде.
Чудесное время! Быстро пролетает оно. Скоро я должен вернуться в Ленинград. Незаметно пробежали часы, проведенные с Саадат.
Увидев, что я начал готовиться к отъезду, Саадат огорчилась.
— Не уезжайте! — говорила она. — Или возьмите меня с собой.
День отъезда приближался. Завтра в последний раз сходим куда-нибудь. Я послал ей с Абдугани маленькую, с «воробьиный язычок», записочку и получил ответ: «Я согласна».
Вечером Саадат пришла к нам. Старушка подала нам кушать отдельно. Я подсел поближе к Саадат, взял ее руку в свои ладони.
— Милая моя Саадат, — сказал я, — мы расстаемся. Я снова еду в академию. У тебя тоже начнутся занятия… Я хочу услышать от тебя ясный ответ. Что ты думаешь о нашей совместной жизни?
— Пустите! — Саадат попыталась освободить руку. — Тетя увидит. Стыдно. Нехорошо так. Пустите же, говорю… Что вы хотите сказать?
— Не прикидывайся наивной. Ты знаешь, что я тебя люблю, и я знаю, что ты меня любишь.
— Кто вам сказал?
— Вот кто! — С этими словами я прижал Саадат к груди, пытаясь заглянуть ей в глаза. Саадат испуганно выскользнула из моих объятии.
— Вы стали очень плохой! Пойду скажу тете. А еще я вас всем хвалила.
Она взглянула на дверь.
— Будете сидеть тихо, — я останусь, а нет, — уйду. Тетя идет…
— Ладно, сядь… Ну, так что же ты думаешь о нашей жизни?
Она тихо, не поднимая глаз, спросила:
— Есть педтехникум в Ленинграде?
— Есть, конечно.
— Если я поеду с вами, меня примут?
— Нет, ты не знаешь русского языка.
— А вы научите!
— Да разве я смогу тебя учить? На первой же строчке застряну.
— Я спрашиваю дело, а вы шутите… Разве военные так разговаривают? Вы подайте команду — и все.
— Тогда слушай мою команду, Саадат! Будь готова: через два года я кончу учиться. Ты тоже к тому времени должна кончить ученье. И тогда справим свадьбу. Итак, к светлому будущему шагом марш!
Позабыв, что старушка может услыхать, Саадат рассмеялась. Да так звонко, безудержно, что от ее смеха — мне показалось — в алебастровой нише зазвенели фарфоровые пиалы.
И тут же смех оборвался. Девушка заговорила серьезным тоном. Она спросила… о матери Ядгара. Но я ничего не ответил и обещал рассказать все после свадьбы.
Долго мы сидели с Саадат и тихо беседовали. Окончательно уговорились так: я, взамен калыма, стану врачом, а она, взамен приданого, станет педагогом.
В Ленинграде я учился еще два года и в отпуск в Ташкент ни разу не съездил.
Мне Саадат писала, я изредка отвечал. Переписка с домашними тоже не была особенно частой.
«Мы соскучились, — писали мне из дома. — Сын твой Ядгар очень истосковался. Матушка чувствует себя нездоровой», — и все в таком же роде.
Пришло время государственных экзаменов. По многим предметам профессора нашли мои знания хорошими. Для дипломной работы мне следовало бы остаться еще на год в Ленинграде, по я попросил разрешения выполнить ее в Ташкенте. Мне разрешили. Я простился с Ленинградом.
Я снова не послал домашним телеграммы о своем приезде. Знала только одна Саадат.
Поезд замедлил ход у платформы Ташкентского вокзала. Я смотрел в окно. Встречающие пробегают вдоль вагонов.
Вот она, Саадат, которую я так долго ждал. Я постучал в окно. Она вскинула глаза.
— Джура!
И побежала к дверям. Не стесняясь посторонних, Саадат бросилась ко мне в объятия. Я крепко обнял и поцеловал девушку, нимало не беспокоясь, что мешаю проходящим пассажирам.
Мы пришли домой вместе, будто вместе ездили в Ленинград.
Узнав, что ученье закончено, моя мать была вне себя от радости. Надежда на мою женитьбу, которая столько лет оставалась мечтой, теперь стала близкой. Я узнал, что оба дома готовятся к свадьбе. У меня уже не было никаких причин откладывать женитьбу.
Ядгару шел седьмой год. Кто-то ему сказал про свадьбу. Он подошел ко мне и, обняв мои колени, спросил:
— Папа, вы мне дадите молоденькую маму? Да?
А я глядел на него с грустью и думал: «Бедный Ядгар, когда-нибудь ты узнаешь, что я тебе не отец. Что мать твоя, красивая, но легкомысленная женщина, тебя бросила, а отец черствый, неизвестный мне человек, которого я в глаза не видел. Нет, Ядгар, — говорил я себе, — ты мой сын, и только мой!»
— Какую еще тебе нужно маму, сыпок? А наша матушка? Она и тебе, и мне, и Абдугани, и Кумри — всем нам мать. Кого же тебе еще?
Он опять вертится около меня и ласкается.
— Возьмете, а! Матушка ведь моя бабушка. А мне дайте Саадат. А то я сам возьму ее себе, сделаю своей мамой.
— Дурной ты! Кто тебе сказал? Ладно, ладно, возьму, — засмеялся я.
В один из знойных июньских дней, когда на винограде «чарас» выступили первые черные родинки, а ананасные дыни сделались слаще меда, мы с Саадат отправились в загс.
Второй раз в жизни я пришел сюда. И многое невольно припомнил. Я не забыл даже правил, касающихся неприглядной стороны семейной жизни — развода. Будто я только вчера стоял здесь за столом рядом с той коварной красавицей. Я даже вздрогнул и посмотрел на свою спутницу. Нет, это моя Саадат! Верная Саадат!
Такая красивая, красивее той. И я пришел сюда заключить с ней счастливый союз на всю жизнь.
У весов две чаши, у каждой: вещи две стороны. В сладком есть горечь и в темноте — свет, у ночи — день, у колючек розы.
Много я претерпел из-за того развода по молодости лет и легкомыслию. Теперь конец. Теперь мы стоим вдвоем рука об руку с сияющими лицами и смотрим с трепетом, как рука заведующей водит пером по странице регистрационной книги, раскрытой для нас, как окно счастья.
Долог светлый путь жизни, этот вечно сияющий день, этот залитый лучами, полный радостей, устланный цветами путь.
Мою рассеянность заметила Саадат и, крепко сжав мою руку, вывела меня из задумчивости.
— Какая у меня будет фамилия? Скажите, вас спрашивают.
Я бросил быстрый взгляд на свою милую невесту. Ее глаза были полны нежности и любви. Тягостные воспоминания мигом рассеялись, словно развеянные бурей.
— Захидова! Твоя фамилия Захидова! Теперь ты будешь носить мою фамилию!
Я был назначен врачом в пограничный отряд.
Саадат не сразу поехала со мной. Ей оставалось учиться еще год. Военная обстановка была для меня привычна, и поэтому в пограничной комендатуре я чувствовал себя как дома. Давала себя знать только тоска по Саадат.
… Ночью я иду по степи, смотрю на звезды, слежу за лучом месяца, играющим в ряби вод плавно текущей Амударьи. И так мне хочется, чтобы Саадат была рядом со мной.
