Парень был уверен – он чаровник, у него есть призвание от Высшего и случилось что-то ужасное. Остальное, увы, мог и придумать – чего только в голову не придёт, когда обруч маловат, жмет?
Денёк выдался теплый, солнце приглашало покинуть каменные стены и Авенир, мгновенно проснувшись, направился в келью Калита. Старец внимательно читал книгу. Потертая черная обложка казалась странно знакомой, юноша смутился.
– Авенир, проходи. Благих дней тебе!
Монах неспешно поднялся, тепло обнял спасенного им волхва. Тот смахнул налетевшую оторопь, вошёл внутрь, сел на табурет у молитвенного угла.
– Что нам предназначено сегодня?
Калит улыбнулся, морщинистая рука довольно погладила бороду:
– О, сегодня очень хороший день! Благость Высшего с нами и она будет явлена тебе полною мерой.
Насладившись замешательством юноши, старец указал рукой в оконце.
За этой частью монастыря разлёгся пустырь. Шагах в двадцати темнел плотный ряд дерев, зимой превращавшийся силами монахов в неприступную снежную стену.
На пятаке прохладно, солнце не достаёт это место, валуны и деревья скованны едва подтаявшими льдинами.
– Ты достаточно окреп, чтобы воспринять и усвоить несколько уроков. Конечно, если хочешь, принуждать не стану.
Волхв опустил голову, пальцы потерли лазурит:
– Хочу.
– Но перед этим я восстановлю часть твоей памяти.
Авенир устремил взор на старца. Тот достал из рукава кисть, бормоча, начал рисовать в воздухе знаки. Несколько минут спустя протянул другую кисть парню:
– Рисуй.
Юноша перехватил, несколько секунд стоял не двигаясь. Раз монах сказал, надо повиноваться. Разум чист, придется слушать сердце. Рука плавно вспорхнула к небу, ноги сделали неуверенный шаг. С каждой секундой скованность исчезала, движения становились размашистей, легче. Кисть засияла, оставляла в пространстве слабое свечение. Акудник поскользнулся на талой льдинке, с возгласом плюхнулся в грязь. Рисунок исчез, Авенир недовольно выдохнув, поднялся, начал заново. Красноватая лента расплывалась, юноша старался делать все плавно, постепенно понимая ход кисти. От быстрых движений оставался узкий насыщенный след, от резких поворотов полоса становилась шире, рыхлее. Замысловатый танец убыстрялся, отвыкшее от серьезных нагрузок сердце мощно заколотилось, дыхание стало частым, неглубоким. Парень сделал несколько поворотов и замер, стоя на одном колене, с поднятыми к небу руками, сжимающими черенок.
Старец смотрел умиротворенно, бровь удивленно приподнялась:
– Этот урок усвоен. В награду я возвращаю то, что ты потерял.
Из полы вылезла рука, сжимающая потертый черный переплет.
Авенир благоговейно взял книгу. Калит продолжил:
– Откуда ты знаком с искусством душевного письма?
Чаровник небрежно махнул рукой:
– Да, Халил Мидянин раз обмолвился. Вот и вспомнилось.
Монах улыбнулся:
– Очень хорошо. А откуда братца моего Халила знаешь?
Юноша стиснул зубы – не сказал ли лишнего? Тишину прервал низкий суховатый голос:
– Тарбаганчиков мы с ним ловили. И червя земляного. Мастер сказы слагать, на дудке играет пристойно. Молодчик Нир упрямится – делает вид, что не знает.
Авенир обернулся. Среди переплетенных деревьев стоял человек в темном балахоне. Мужчина скинул капюшон. Смуглолиц, короткие черные волосы, в глазах полыхают красноватые огоньки. Незнакомец подошел к Калиту, поклонился:
– Отче, как дела у соратника?
– Набирается сил.
Волхв застыл в смущении, непонимающе смотрел то на старца, то на мужчину.
Человек подошел к юноше, взглянул прямо:
– Не узнаешь? А мы же столько с тобой дел наворотили, рекрут.
– Марх?
Внутри взорвалась пороховая бочка. Волнами накатили воспоминания, всплывали образы, слова, чувства. На душе было странно спокойно, Авенир тайком удивлялся – как это, неужто не осталось ни слез, ни радости?
Через пару минут Калит заметил, что акудник пришел в сознание, по-отечески обнял обоих:
– Вот и время обедни подошло. Пройдем в трапезную, братья.
После принятия пищи старец отправил тарсянина с волхвом на прогулку. Они неторопливо шли мимо дуплистых кедров и пустых келий, обросших вьюнком. Под ногами чавкала темная земля, воздух был полон солнцем и ароматом молодой травы.
– Хорошее место, – Марх буравил взглядом кедровый заслон, – только с погодой неладно. Два месяца сыро и тепло, остальное время вьюги и холод.
Сабельщик шмыгнул носом:
– Откуда только у послушников силы здесь жить? Я вот за несколько недель ни одной косули не встретил. А у них в подвале этих туш, как у мясника в Глинтлее.
Авенир хмыкнул. Его подташнивало, от вдоха в глазах темнело, руки подрагивали:
– Я рад, что ты выжил. Повезло к монахам попасть – ни одной раны не осталось. Жаль остальных…
Чаровник замолчал. Тарсянин аккуратно хлопнул парня по плечу:
– Ты не виноват. Люди каждый день гибнут, а так хоть мы спаслись. Но целый народ освободили.
Волхв остановился.
– Надо найти тела. Пока опять не пришли холодные ветра. Память почти вернулась, уверен, скоро всё восстановится. Я… я смогу найти, разослать птиц, может быть, зверей…
– Нир, не получиться. Все то время, пока авве Калит боролся за твою жизнь, я рыскал по окрестностям. Обыскал все. Обшарил каждую пядь той поляны, где мы разбились. Они пропали. Наверное, выпали из сферы раньше и сгинули в ущельях. Даже если бы мы нашли способ спуститься туда, горные твари не оставили бы и следа. Нам повезло, что монахи пошли за хворостом. Днем позже и кости бы растащили. Нужно смириться с потерей и идти дальше.
– Я останусь в монастыре.
– Что?
– Из-за моей дурной химеры погибли люди. Раз уж я пророк и посланник Высшего, лучше стать послушником и идти путем мира.
Марх молчал. Лицо окаменело, глаза налились кровью. Медленно произнес:
– Пусть так. Поступай, как знаешь. Я всю жизнь метался в поисках смысла и мне, в кой-то миг, показалось, что Царство, исполнение древнего пророчества – это ценность, за которую стоит отдать жизнь. Отправлюсь один. Если будет на то воля рока, свидимся.
Сабельщик растворился в живой изгороди. Авенир поборол клокочущую внутри горечь, понуро побрел к монастырю. В общей зале раздавались песнопения, акудник вошел, встал в тень.
Аромат фимиама и размеренные голоса монахов отгораживали от внешнего мира, отключали суетливое и охочее до дум мышление, приносили странное, с примесью счастья, равнодушие. Что до этого мелочного мира с его страстями, возней, охотой за благами. Человек рождается и умирает, срок дней на земле ничтожно мал. Насколько важнее здесь позаботиться о переходе в мир богов, инобытии, по сравнению с которым земная жизнь лишь странное мимолетное видение.
Дремы прервал Тайрин, который неуверенно теребил чаровника за рукав. Авенир смахнул пелену забвения:
– Что?
– Калит ждёт в своей келье.
Волхв посмотрел на парня:
– Хорошо. Мы встречались раньше?
Послушник мотнул головой, торопясь на поле, обронил:
– Нет, только если в прошлой жизни.
Сведенная рука перестала слушаться. Тело пронзала адская боль, на лице отражалась уродливыми гримасами.
– Держи ее! Покажи власть!
Юноша упал на колени. Лицо багровело, на нем выступили мелкие капли.
Калит смотрел строго:
– Вставай.
Авенир не поднимал головы. Жалобно проскулил:
– Мне еще рано. Уже четыре раза пробовал и ничего.
Старец вздохнул:
– В том и дело, что вы, молодые «пробуете». А надо – «делать». Тебе не рано, а давно уже пора. Видел свой символ? Решил остаться? Значит, учись.
Волхв встал, отер рукавом взмыленный лоб:
– Никто из монастыря этому не учится.
– А ты не кто-то из монастыря. Не сравнивай себя с другими.
– И сколько продлится мое обучение?
Калит улыбнулся:
– Дня за три осилим.
Юноша охнул:
– Но я еще и первое задание не выполнил!
– Так хватит отлынивать, приступай к делу.
Чаровник измученно взглянул на мерзлый, солончатый пустырь. Взял кисть, прикрыл глаза. Движения поначалу медленные неуверенные, затем более размашистые наполняли воздух энергией, губы едва двигались, произнося древние слова. Наконец, акудник протянул руку, напрягся. Ладонь схватило разрядом, в тело вонзились сотни игл. Авенир испугался – снова разобьют корчи, но в этот раз энергия вырвалась наружу.
Волхв разлепил веки, опешил от удивления. На месте, в которое была направлена кисть, из стылой сухой земли, вытянулся молодой кедр.
– Хорошо! У тебя бы и с первого раза получилось, да я семечку бросить забыл. А жизнь то развиваться никак не может, если хотя бы начатка нет. Вот молнии в тебя и рикошетили.
Авенир поднял голову, руки тряслись от возмущения. Стараясь выглядеть спокойно, крикнул:
– Теперь можно лестницу скинуть? В этом леднике как-то слишком прохладно.
По плечу ударил тугой узел. Выбравшись наружу, юноша, потирая ушибленное место, спросил:
