– Неужели больше не из кого выбрать?
– Все дамы, с которыми я встречался раньше, не очень-то меня жаловали.
– Да, но теперь ты маркиз Найтсдейл, и это делает тебя намного привлекательнее!
У Чарлза защемило в сердце. Боже правый, что ему было ненавистно, так это низкопоклонство. Люди, которые не замечали просто майора Дрейсмита, готовы были в лепешку расшибиться, чтобы завоевать благорасположение лорда Найтсдейла!
– Это мне и нравится в мисс Петерсон, тетя. Думаю, она гроша ломаного не даст за мой титул.
Эмма едва сдержала себя, чтобы не броситься вниз по лестнице со всех ног. Она все еще кипела от злости. Ну и нахал! Явился сюда после стольких лет отсутствия и тут же сделал ей предложение. Она могла бы поклясться – он даже не узнал ее сначала, когда они встретились в длинной галерее!
Ему нужна жена, чтобы произвести на свет наследника. Но она не позволит превращать себя в машину для производства нового поколения династии Найтсдейлов. Да она бы с радостью придушила последнего ее представителя. Собственными руками!
Она задержалась на площадке третьего этажа, вцепившись в перила так, что побелели костяшки пальцев. Глубоко вздохнула, призывая себя к спокойствию. На себя она злилась не меньше!
Отчего он не урод: не косоглазый, не рябой, даже не горбатый? Как вышло, что он стал тем единственным, кто приходил в ее сны?
Она обхватила ладонями пылающие щеки. Эмма видела Чарлза не только во сне, Он чудился ей и наяву.
Чарлз пришел к ней в постель в ту самую ночь, когда она опрометью примчалась домой со свадьбы его брата.
К чему лукавить? Благочестивая дочь викария часто забиралась в кровать, задувала свечу и воскрешала в памяти то, что увидела на террасе дома Найтсдейлов. Однако в ее мечтах Чарлз целовал ее, а не какую-то там лондонскую красотку. Эмма пыталась представить себе, как бы его губы двигались, соприкасаясь с ее губами. Какими могли быть эти губы? Холодными или теплыми, влажными или сухими? Она воображала: вот руки Чарлза обвиваются вокруг ее талии, ее грудь прижимается к его телу… вот его руки… Эмма крепко зажмурилась. Страшно даже подумать, куда потом двинулись его руки.
А теперь он делает ей предложение. Она могла бы узнать наяву, каковы на вкус его губы. И что было бы, если бы его руки…
Хватит. Не может она выйти замуж лишь для того, чтобы проверить, все ли так, как ей мечталось. Нет. Конечно, нет. Нелепо – просто смех разбирает.
Она двинулась вниз по ступеням.
Эмма чуть не умерла в кабинете, когда он разглядывал ее рот. Едва могла поддерживать беседу с леди Беатрис. Этому человеку нужно приказать ходить с повязкой на глазах – их прозрачная голубизна сводит женщин с ума. Наверняка с их помощью он покорил целую толпу светских дамочек. Она же не станет очередной жертвой, как бы ей самой этого ни хотелось.
– Мисс Петерсон, как вы быстро! Я восхищен.
Эмма посмотрела вниз. В холле, улыбаясь, стоял Чарлз. Сердце екнуло, и ей стоило большого труда взять себя в руки.
– Не нужно много времени, чтобы надеть шляпку, милорд.
– Нет? Поверю вам на слово – ни разу не доводилось самому этого делать.
– Зато, без сомнения, довелось немало их снять.
Эмма прикусила губу. Как же это сорвалось с губ? Раньше ей всегда удавалось следить за собственным языком. Глядя прямо перед собой, она вышла в парадную дверь. Чарлз нашептывал прямо в ухо:
– Ах, мисс Петерсон! Неужели я догадался, что вы хотели сказать?
– Не имею понятия, о чем вы, милорд.
– Значит, вы не намекали, что я снимал с дам не только шляпки?
Эмма почувствовала, что щеки заливает яркий румянец. Когда она это сказала, то сама даже не понимала, что говорит совершенно неприличные вещи. Зато он признался, что раздевал этих дам. Но она ничего не скажет. Маленькая ложь во спасение.
– Разумеется, милорд, я ни на что не намекаю.
Он рассмеялся глубоким ласкающим смехом.
– Ах, мисс Петерсон, мы отлично проведем время. Могу я называть вас Эммой?
– Нет, конечно!
– Прекрасно. А вы должны звать меня Чарлзом.
– Милорд, вы меня слышите? Я не разрешала называть меня по имени.
– Что ж, Эмма. Простите, но я позволю себе эту вольность. На войне я усвоил одну вещь. Просить следует вежливо, но, если речь идет о жизни и смерти, нужно взять требуемое самому – разумеется, тоже с учтивостью. А я думаю, что мне жизненно необходимо слышать, как звучит ваше чудесное имя – Эмма.
Эмма не нашлась что ответить. Она раскрыла рот от удивления. И еще шире, когда вдруг почувствовала, как его широкие теплые ладони смыкаются на ее талии и он поднимает ее, чтобы усадить в свой экипаж. Затем он забрался сам и сел рядом, с улыбкой коснувшись указательным пальцем ее подбородка. Эмма закрыла рот так поспешно, что услышала стук собственных зубов. И смутилась еще больше, когда оказалось, что сиденье маленького двухколесного экипажа слишком узко. Эмма чувствовала, как соприкасаются их бедра и ноги. Почему-то его тело было очень твердым, как скала. Девушка заерзала, пытаясь немного отодвинуться. Он тоже передвинулся вслед за ней.
– Милорд, вы меня раздавите.
– Чарлз. Эмма, вы же знаете, что меня зовут Чарлз. Помните, вы ведь называли меня по имени, когда мы были детьми?
– Теперь моим губам этого не выговорить, милорд. Я, будет вам известно, испытываю некоторую склонность к соблюдению приличий.
– Ясно. Придется тогда переубедить эти губы.
И не успела Эмма сообразить, что сейчас будет, как он ее поцеловал.
Она закрыла глаза – то ли оттого, что лицо Чарлза оказалось так близко, то ли чтобы лучше распробовать вкус губ. Этого она не могла сказать – да и не все ли равно. Прикосновение было недолгим, а губы сухими и прохладными. Но она почувствовала, что ее пробрало до кончиков ногтей. Внутри вспыхнул огонь, тот самый, что тлел в ее мечтах, никогда не разгораясь до настоящего пламени. Пламени, которое, как она боялась, может поглотить ее всю без остатка.
Кажется, ей грозит беда!
Чарлз засмеялся и отодвинулся к противоположному краю сиденья. Он предпочел бы продлить поцелуй, получше изучить ее рот. Но лошади беспокойно топтались, да и Эмма, вероятно, скоро опомнилась бы и залепила ему такую пощечину, что не дай Боже. Не говоря уж о том, что их прекрасно можно было видеть из окон дома. Не подсматривала ли за ними тетя Беа? Или малышка Клер?
Ему было все равно. Чарлз усмехнулся. Ему вдруг захотелось рассмеяться от радости. Такой легкости на сердце он не чувствовал уже давно – по крайней мере с тех пор, как уехал в Испанию. А уж узнав о смерти Пола… Даже в ту пору, когда Чарлз, выпускник университета, окунулся в светскую жизнь Лондона, не чувствовал такой чистой, беззаботной радости. Жизнь казалась ему тогда чудесной, осыпающей его позолотой. А потом были утренние пробуждения после ночных кутежей, и оказалось, что позолота больше смахивает на ржавчину.
