28 апреля
Встреча с акад. Леонтовичем Михаилом Александровичем. Вовек не видать бы мне этого знаменитого физика (в Большой Советской Энциклопедии о нем понаписано строк 25, с портретом), если бы не познакомила нас инспектор медотдела МВД Шах. Осердясь на меня за мои хлопоты о заключенном Галанскове, ткнула она пальцем в «Дело» и заорала: "Вот еще один лезет не в свое дело!" Это было письмо академика Леонтовича министру внутренних дел. Ответ академику, составленный все той же Шах, гласил, что у Галанскова ремиссия и он выписан на работу. Еще одна ложь. Не добившись ничего от мадам Шах, решил я познакомиться со своим товарищем по несчастью, позвонил Леонтовичу. Он пригласил приехать к нему домой. Дом неподалеку от института им. Курчатова, один из тех добротных «академических», какие строили при Сталине для высокопоставленных технократов. Просторная, но какая-то запущенная, лишенная женского присмотра квартира. Мебель громоздкая и обшарпанная, которая считалась очень модной в 40-х годах. Окна без занавесей. Старая обувь валяется в кабинете академика и в прихожей. Лыжи, рюкзаки. Обстановка удивительно простая. Сам — худой, спортивного вида (я бы сказал — предельно узкий, в фигуральном смысле слова) человек. Принял любезно, живо беседовал, очень прост, демократичен. Простая домашняя, без претензий, одежда. Речь очень ясная, точная. Весь без какой-либо аффектации. Договорились идти вместе к министру и просить, чтобы Галанскова все-таки прооперировали. Потом заговорили о судьбах науки. Он рассказал, как пытались повторить лысенковскую сессию в 1949 году в физике. Все шло к разгрому физики на идеологической основе. Д-р Штамм позвонил Берии, и тот сказал "Отставить, это мешает решению проблемы", и физики были спасены от идеологической чистки. «Проблема» касалась атомной бомбы и других атомных дел. Но самая интересная для меня часть разговора относилась к Сергею Ивановичу Вавилову. Леонтович с ним дружил. С. И. рассказал о своих разысканиях о Лавуазье. Оказывается, к Лавуазье как директору Парижской Академии наук несколько раз попадали работы по химии и физике, написанные неким доктором Маратом. Статьи были, по словам С. И., «патологические», т. е. завиральные, и Лавуазье их со всей твердостью ученого изничтожал. Когда же совершилась Великая революция, неудачливый химик, но радикальный революционер Марат припомнил откупщику Лавуазье свой бывший позор. Сергей Иванович говорил Леонтовичу, что видит аналогию этой истории в судьбе своего брата. Роль Марата сыграл на этот раз Лысенко.
На мой вопрос о том, зачем Сергей Вавилов согласился стать президентом АН СССР, Леонтович ответил, что, вероятно, С. И. руководствовался той же идеей, что чаще всего толкает ученых на подлости, — он надеялся улучшить положение своего института. В связи с этим Леонтович рассказал, как два года назад в «Nature» появилась статья видного английского физика о том, как в СССР подбирают ученых для поездки на Международные конгрессы, как не пускают самых талантливых и т. д. И вдруг совершенно неизвестно почему на эту правдивую статью ответил советский академик Энгельгардт, который вопреки реальности стал утверждать, что все, кто желает ехать на конгрессы — едут. Леонтович развел руками — зачем Энгельгардту такие статьи? Очевидно, для того же — поправить свои дела…
Леонтович понравился мне прежде всего простотой и естественностью. Когда я спросил его, хочет ли он походатайствовать за Галанскова, он нисколько не удивился и как о чем-то само собой разумеющемся сказал:
— Это надо сделать. Мы, люди, имеющие хоть какой-то вес, должны исполнять в стране роль Красного Креста (он вспомнил при этом, как жена Горького Е. Пешкова в первые годы революции осуществляла ту же функцию).
29 апреля
Сын академика и академик М. Леонтович в разговоре о коллективных действиях интеллигенции занимает сугубо академическую позицию. "А Вы думаете, это было хорошо, когда сотня лучших профессоров Московского университета покинула свои кафедры в знак протеста против беззаконий Министра Кассо (1911 г.)?" — "А чем же плохо?" — недоуменно спросил я, всю жизнь считавший этот акт вершиной объединенных усилий научной интеллигенции. "Да, но уровень физики при этом в Московском университете пал до самого низкого уровня. — ответил мой собеседник. — Я поступал в университет в 1919 и помню, что физики там почти не было". Вот еще и такие аргументы есть у российского ученого…
30 апреля
Был приглашен для беседы к бывшему главному редактору журнала "Московская патриархия" Анатолию Васильевичу Ведерникову. Невысокого роста, очень суетливый господин с бородкой лопаточкой, лет около 70, встретил меня радушно и, в подтверждение того, что православные празднуют Пасху до самой Троицы, стал поить и обильно угощать. О Войно-Ясенецком, кроме общих оценок, я не узнал ничего, а о самом Ведерникове кое-что узнал. Человек он умный, образованный (филолог, преподавал историю религиозно-философской мысли в Академии несколько лет). Но, как и у большинства людей этого круга и поколения, хребет у него гибок. Тем не менее показал несколько книг русских философов религиозного толка, изданных за границей: Бердяев, Булгаков, Франк. Сказал среди прочего, что русская философская школа, в основном, развивалась после революции евреями. Жена Ведерникова — еврейка и, кажется, он юдофил. Знак времени — преследуемые подают друг другу руку.
Ведерников повторил рассказ о встрече трех митрополитов (Сергий, Николай и Алексий) со Сталиным в 1942 году (см. запись 15 февраля), во время которой Сталин предложил создать в стране религиозный журнал, Академию, семинарию. По словам Ведерникова, когда старики заговорили о «курсах», Сталин недовольно фыркнул: "Вам надо вот с какого возраста учить детей", — сказал бывший семинарист, показав ладонью, с какого малого возраста следует обучать Закону Божьему. Митрополиты очень растрогались. Отсюда глубокая преданность церкви лично Сталину, через которого сбылась давняя мечта их о том, что Бог влагает в сердца властей заботу о своей церкви. Ведерников обещал посмотреть в архивах Патриархии, нет ли писем В-Я., и сообщил мне телефон человека, сидевшего с В-Я. в тюрьме. Этот сокамерник оказался братом афганского короля Амманулы. Теперь он сотрудник Института Востоковедения. Когда я сказал, что некоторые статьи арх. Луки в журнале "Московская Патриархия" 50-х годов мало чем отличались от статей в советских газетах времен холодной войны, Ведерников ответил, что виноват не арх. Лука, а чиновники из Комитета по делам русской православной церкви, которые не понимали и не принимали в статьях иной фразеологии. Все, что было написано по-другому — запрещалось, и он, Ведерников, в угоду властям, переписывал статьи В-Я.
Ведерников подтвердил, что председатель Совета Карпов кричал на Патриарха. В частности, он орал Алексию в 1960 году: "Вы что, хотите нам новую буржуазию создать?!" Это говорилось по поводу больших доходов священников. После чего произошла передача всех активов церкви в руки мирян.
1 мая
Цензор, молодая женщина, требует все новых и новых доказательств того, что я не лгун и не раскрываю своей книгой государственных тайн. Я каждый день таскаю в редакцию новые и новые книги, статьи. Пока редактор ходит увещевать цензоршу, я сижу в коридоре и волнуюсь. Вот уже 60 вопросов «снято» (т. е. удалось отбить), а сколько их еще будет?
— Что это они пишут, Ваши авторы, что это они такое сочиняют, жалуется цензорша редакторше. — Сами себе же хуже делают…
На вопросы редакторши она не отвечает. Просто стоит молча и делает вид, что вопроса нет. Это, очевидно, предписанная ей форма поведения.
9 мая
Читаю Альбера Камю. Этот Нобелевский лауреат 50-х годов стал известен русскому читателю только на пороге 70-х годов, через 10 лет после своей смерти. Благословенная автомобильная катастрофа! Не будь ее, мы еще неизвестно сколько времени не прочитали бы «Чуму» и «Постороннего». А скольких еще великих писателей мы так и не знаем! О, смерть, возьми их скорее! Другого пути познакомиться с ними у нас нет. Живые всегда опасны…
11 мая
Неожиданный гость — академик физик Михаил Александрович Леонтович. Когда он вошел в квартиру, Лиля спросила его, из города ли он. "Я сбежал с ученого Совета", — радостно ответил 69-летний академик и обдал хозяйку дома веселым светом своих совершенно детских голубых глаз.
— А Совет продолжается? — спросила Лиля.
— Да, они еще долго будут там сидеть! — столь же радостно объявил гость.
После этого он с аппетитом выпил чай и с аппетитом же потолковал о разных проблемах. Одет Леонтович хуже любого работяги. Прост и общителен как и в прошлый раз. Ему у нас понравилось. Войдя, первым делом обежал все комнаты и, заметив, что у нас чисто и уютно, грустно заметил: "А у меня обратили внимание? Как нежилое помещение". Я думал, что он не замечает беспорядка и неуюта своего дома. Но возможно, что просто там некому дать уют этому милому младенцу с лицом, иссеченным морщинами.
