Поездка получилась очень удачной. Много гуляли по городу. В музее нашли отчеты Переяславской больницы 1912–1915 годов, издававшиеся Войно-Ясенецким. Главный эпизод поездки — посещение Елизаветы Никаноровны Кокиной в селе Щелканка — няни в доме В-Я. Елизавета Никаноровна живет в чистенькой квартирке в финском домике на краю леса. Войдя в дом, я подал ей фото В-Я. и его жены. "Ой, батюшки, барин! А это барыня! Как вылитая…" закричала хозяйка с нескрываемой радостью. Е. Н. - бодрая, жизнерадостная старуха (77 лет), очень эмоциональная (и всплакнуть успела, и посмеяться с нами), и неглупая. Ее рассказ о быте и нравах семьи доктора В-Я. очень полезен для меня. С глубоким уважением и любовью вспоминает дом, где с ней, деревенской девчонкой, говорили на «вы», где работа была легкой ("Самовар поставить к 8 для барина, а барыня с детками завтракать встают к одиннадцати…"), а плата хорошая. Когда няня Е. Н. родила вне брака, Анна Васильевна Войно-Ясенецкая не стала ее ругать, а наоборот, взяла к себе с ребенком. С хозяевами поехала она в Ташкент, где жила до начала 1918 года, хватив уже разрухи и разлада, которые сопровождали революцию.
Бывший дворник Переяславской больницы Горбунов никаких сведений не дал. Ничего интересного не сказал и один из первых Переяславских партийных функционеров (организатор местного ЧК и комсомола) Дьяков. Теперь он на покое и смотрит передачи, взирая на экран новейшего телевизора. А в свое время был здесь грозой. Тычет мне в руки портреты членов первой партячейки и первого райсовета. Никого не осталось в живых. Всех поубивали в 30-х годах. Объяснить ему, что он и его дружки — творцы эры беззакония, которая их же и пожрала — бесполезное дело. Мой собеседник, имея образование в объеме приходского училища, был за годы советской власти начальником политотдела МТС ("Вы знаете сельское хозяйство?" — "А чего там было знать?.."), начальником связи Ярославской области ("Вы связист?" — "Да, я в 1913 году поступил работать в почтовую контору"), секретарем райкома, председателем райисполкома… Кто исчислит вред, нанесенный этим милым, свежим старичком у телевизора? Спрашиваю:
— Вы довольны делом своих рук? Вы ЭТОГО хотели, когда делали революцию? Вот этого, того, что сейчас видите вокруг?
— Да, этого мы и хотели, — говорит с легким сердцем этот персональный пенсионер областного значения.
17 марта
Чистый переулок, 5. Московская Патриархия. Меня принимает во флигельке управляющий канцелярией о. Владимир Елховский. Ему 75, но несмотря на грузность, старик выглядит очень прочным, живые темные глаза на жирном отечном лице, два клока седых волос по сторонам подбородка. Голос громкий и богатый интонациями. Никакого поповства или елейности. Оказывается, о. Владимир (он говорит об этом не без юмора) окончил филологический факультет Московского университета, академию им. Фрунзе и духовную семинарию. Сын священника из Переяславля, он участвовал в трех войнах и окончил последнюю войну в чине подполковника. Его рассказ о его «устройстве» в Патриархию в 1946 году — типичный рассказ человека, ищущего теплое место, ни слова о Боге, о религии. При всем том о. Владимир чем-то привлекателен. Не ханжа, видно, что не противник Бахуса и веселой шутки. Говорили с ним о Войно-Ясенецком, которого он знал в Переяславле в юности, но походя о. Владимир успел сказать, что Загорская Духовная академия — «липа», там учатся неучи, богословия не знают (философии и богословия не преподают), что церковная теологическая мысль застряла на уровне середины XIX века. Листая альбом с фотографиями епископов, он непочтительно бросает: "Пустыня!"
Из епископов и митрополитов одобрительно говорил лишь об Антонии Лондонском и всея Зап. Европы. Но это мы и сами знаем. Почтения не проявлял мой собеседник и к Патриархии. Рассказывал, как в 1960 году Совет по делам русской православной церкви буквально вынудил у Синода принятие неканонического решения о том, что все хозяйственные вопросы в приходах впредь будут решать назначенные городскими райсоветами двадцатки из мирян. Через год Совет принудил подписать этот беззаконный акт Патриарха Алексия. А вскоре затем Алексий собрал епископальный Собор и тот проштамповал решение, отнимающее у церкви право быть хозяйкой в собственном доме. Только 8 человек протестовали. Один из них был арх. Лука (Войно-Ясенецкий).
19 марта
Выступление в мужском общежитии ЗИЛа. 16-этажный домина рядом с Южным портом. 900 парней, в основном, недавно окончившие службу в армии, заполняют 2-, 3- и 4-комнатные квартиры этого дома. В каждой комнате 2–3 койки. На столиках — учебники и кучи детективов. На стенах — хорошенькие девушки из иллюстрированных журналов. Парни, в основном, деревенские. Это их жизненный путь: из одной казармы в другую. Рядом такой же 16-этажный дом для девушек. Бывшие солдаты женятся на подружках из соседнего дома и основывают в Чертанове или еще где-нибудь квартирку — где дух казармы смешивается с духом мещанских картинок и пуфиков. Телевизор и детская кроватка дополняют картину.
Слушали меня хорошо, благодарили, приглашали приходить еще. Одна беда: никто из трех десятков присутствующих — возраст 24–27 лет, образование среднее — никогда не слыхал имен Пастера, Мечникова, не говоря уже о современных академиках.
20 марта
Прочитал I том "Истории русской церковной смуты" Левитина и Шаврова (Самиздат, 1963). Очень хорошо написанная, богатая материалами (документами) книга. Совершенно ясно, что та обстановка гонений, арестов, ограблений церкви в первые годы советской власти, неизбежно должна была привести к а) озверению одних и б) низкопоклонству и подхалимству других деятелей церкви. "Живая церковь" — вариант б), а Патриарх Тихон — вариант а). Рассказывается о предательском характере живоцерковников, которые не только публично поддерживали расстрелы, производимые ревтрибуналами по обвинению церкви в укрытии ценностей, но и сами доносили на своих идейных противников. Левитин и Шавров показали, что подлинным режиссером всей этой грязной истории был соответствующий отдел ЦК, во главе с неким Тучковым. Тучков сочувствовал законно избранному Патриарху Тихону (как он потом признавался), но поддерживал живоцерковников ради политических целей. "Живая церковь" благословляла разграбление церковного имущества.
28 марта
Умер Владимир Михайлович Померанцев. Имя его памятно всем, кто любит и знает отечественную литературу. Он — зачинатель новой публицистики, нового литературоведения. Нового — в смысле послесталинского. Его статья "Об искренности в литературе" прогремела как взрыв в болоте в 1954 году. Он был сам предельно искренним и чистым человеком, хорошим товарищем и интеллигентом с ног до головы. Бывший прокурор и офицер, он испортил себе карьеру тотчас как только понял, что ЭТА карьера не для него. И ему ответили ненавистью, которая сопровождала его полтора десятка лет до самой могилы. Он умер от инфаркта, услыхав от замдиректора изд-ва "Сов. писатель" Карповой, что его книга, уже претерпевшая немало бед, не идет в набор, а посылается на новое чтение. Последний знак нерасположения явлен был уже покойному писателю: Союз писателей отказал родным и друзьям в праве провести панихиду в здании ЦДЛ. Иерархическая машина Союза писателей знает кто есть кто.
29 марта
Яркий солнечный полдень. Сидим с Любой Кабо на скамейке во дворе крематория. Поодаль стоит группа коллег, пришедших по тому же делу: Вася Аксенов, Камил Икрамов, Алла Гербер, Илья Крупник и др. Пришли попрощаться с Владимиром Михайловичем Померанцевым.
— В такую погоду не хочется никого хоронить, — вздыхает Люба. — И вообще, что-то наскучило мне это занятие.
Действительно, наскучило. Мы то и дело встречаемся на похоронах хороших людей. Больно и страшно смотреть, как тает круг "людей 1956 года". Но вот и автобус с гробом. Вдруг оказывается, что проститься пришло много самого неожиданного народа. Начинается панихида. Ее открывает функционер СП, пьянчуга, не вылезающий из ресторанов ЦДЛ, Крючкин. Он произносит речь о герое, борце; о войне. Все звучит как слова о другом человеке. Потом говорит редактор издательства "Сов. писатель". Оказывается, покойный выпускал свои книги в их издательстве, и хотя иногда эти книги проходили с трудом, издательство любило Померанцева, а Померанцев обожал издательство. И наконец самое главное: директор издательства Лесючевский просил Левина передать всем собравшимся, что он жалеет о том, что не может присутствовать на панихиде, но заверяет всех собравшихся, что книга прекрасных рассказов Владимира Михайловича непременно увидит свет. Ах, как жаль, что Владимир Михайлович не увидит ее своими глазами!
От этих лживых охов и вздохов не остается и следа, когда от имени друзей выступает Гриша Свирский.
"Все мы друзья Владимира Михайловича с того небезызвестного дня, когда вышла его знаменитая статья "Об искренности в литературе". Она стала для всего лучшего в нашей литературе настоящим знамением. Книги Померанцева проходили через издательство с мукой. И смерть его вызвана телефонным звонком из издательства (Гриша хотел назвать фамилию Карповой, но вдова сделала ему знак, и он обошел фамилию издателя-убийцы). В. М. до конца дней оставался борцом, борцом за несчастных, несправедливо осужденных. К нему шли и идут сотни писем обиженных. И он готов был вступиться за каждого, несправедливо оскорбленного и осужденного. Гриша видел в доме Померанцева людей, которые, едва выйдя из лагеря, спешили пожать руку своему спасителю. Таких людей — отстаивающих каждого обиженного, осталось всего два-три человека: Медынский, Четунова — вот и весь список. Померанцев — жертва и вместе с тем герой нашего времени".
