– Не видели. Точно. Как-то странно…
Спайк раздраженно махнул рукой:
– Да что здесь странного?! В самолете сто пятьдесят мест! Вы в каком салоне летели? В первом? А я сидел в хвосте, справа, у окна! Не пойму, к чему этот разговор? Не пешком же я пришел в Москву? И не на подводной лодке приплыл!
– Не на подводной лодке – это точно, – Кертис все еще продолжал улыбаться. – Просто откуда вы знаете, какой был раньше стюдень в «Славянском базаре»?
– Мне официант сказал! Тот самый, рыжий! Возможно, это провокация Кей Джи Би… Но зачем им стюдень? Скорей всего, он и правда очень подходит к водке.
– Надо попробовать, – сказал Кертис Вульф, затягиваясь сигарой. – Вы как, Спайк, не против?
– Совершенно. После театра можем пойти в ресторан, там наверняка подают.
Кертис выпустил дым кольцами, посмотрел, как они догоняют друг друга.
– Увы, я не пойду в театр. Мне надо работать.
* * *
В восемнадцать тридцать Кертис Вульф стоял на Берсеневской набережной напротив забранной в строительные леса Никольской церкви. На шее у него – «Пентакс» с мощным объективом, в руке – плоская коробочка фотоэкспонометра. Кертис переводил взгляд с экспонометра на небо и, сосредоточенно двигая могучими челюстями, настраивал фотоаппарат. Настроив, он сделал несколько снимков со стороны главного входа и со стороны апсиды. Не вполне удовлетворенный результатом, он подошел вплотную к северной стене, свободной от лесов, расстегнул сумку с надписью «NY Travel», достал газету «Майами геральд трибюн» и, расстелив на асфальте, улегся на нее спиной. Объектив, как стартующая ракета, поднялся вверх, нацелившись на церковные купола, затвор протяжно щелкнул еще несколько раз. Затем американец встал и спрятал газету обратно в сумку.
– Гля, дает! По земле валяется, как свинья! Нажрался русской водки!
Неподалеку на скамейке, забравшись на сиденья с ногами, сидела группа подростков. Рыжий и худой, как глист, паренек хохотал и показывал пальцем:
– Эй ты, ты чего, пьяный? Или дурной?
– О-кей! – жизнерадостно отозвался Кертис, ни черта конечно же, не понявший, и задрал вверх большой палец. – Вери гуд!
Подростки закатились визгливым смехом. Кертис одарил их в ответ широкой улыбкой.
– Пиониэр! Кам-соу-моул! Дрю-щ-щба!
Однако на всякий случай он спрятал в сумку свой роскошный фотоаппарат и, продолжая улыбаться и оттопыривать вверх большой палец, удалился прочь.
Еще полчаса Кертис Вульф бродил по живописным сумрачным переулкам – бродил, как могло показаться со стороны, бесцельно, неупорядоченно, и в лице его было нечто такое, что случайный прохожий вполне мог принять за растерянность, и даже подумать, что этот иностранец (ну явно иностранец! и явно буржуй!) заблудился. Однако в конце своих скитаний Вульф очень удачно вынырнул из какого-то переулочка всего в нескольких шагах от «Интуриста». У входа в гостиницу стоял только что выгрузивший последнюю группу интуристов автобус. Кертис почему-то заинтересовался автобусом, и даже попытался заглянуть в опустевший салон.
– Вы забыли что-то? – спросил его знакомый женский голос.
Кертис остановился. На тротуаре стояла строгая девушка-гид в черных очках буквой V. Лиловый плащик из болоньи, в котором она сопровождала группу, висел теперь на ее руке, и Кертис лишний раз смог убедиться, что у девчонки поразительно тонкая талия, невероятно стройные ноги (мода на мини уже просочилась сквозь «железный занавес») и чертовски милая мордашка. А строго-непроницаемое выражение на этой мордашке, подчеркнутое черными очками, делает ее похожей на симпатичную хищницу-осу из детского мультика.
– Вы уронили свою поклажу в автобусе? – повторила вопрос девушка. Английские фразы, выходившие за рамки экскурсионных монологов, она строила несколько неуклюже.
– Нет, нет! – заулыбался Вульф. И для верности прибавил: – Все свое ношу с собой!
– Да, – сказала девушка без выражения. – Это хорошо.
Помедлив секунду, она повернулась и зашагала в противоположную от гостиницы сторону.
Если бы не эта заминка, Кертис Вульф, возможно, просто проводил бы ее глазами и отправился в «интуристовский» бар пить настоящую «Столичную» и рассматривать девушек в коротких юбках, строя на их счет разные похабные планы. Но секунда промедления вселила в него надежду.
– У вас, как я понял, закончился рабочий день? – спросил Вульф, догоняя девушку
Он держался с той простодушной нагловатостью, с какой держатся все эти парни с длинными патлами и задницами размером с мячик от пинг-понга. Но нагловатость его была какой-то… приобретенной, что ли. Наигранной.
– Уверяю вас, – ответила девушка немного невпопад. Она чуть-чуть сбавила шаг. – Только что закончилась последняя группа.
Пока американец набирал воздуху, чтобы задать следующий вопрос, она почему-то уточнила:
– Докеры. Из Глазго.
– Докеры! – еще больше обрадовался Вульф, расплываясь в киногеничной улыбке. – Крутые парни. А куда вы направляетесь сейчас?
– Домой.
– Далеко?
– Не очень.
– А вы не будете против, если молодой американский ковбой вызовется проводить вас? Или, может быть, зайдем в какой-нибудь ресторанчик?
Девушка остановилась и повернулась к Вульфу. Возможно, она любовалась его самодовольной физиономией, чем-то и вправду напоминавшей Клинта Иствуда, а может, считала ворон в московском небе – черные очки не позволяли определить это однозначно. Но когда все вороны были сосчитаны, а симпатичные морщинки Вульфа изучены и инвентаризированы, экскурсовод сделала положительный вывод и улыбнулась:
– Что ж, может быть. Зайдем в «Ручеек», это рядом, – сказала она.
* * *
«Ручеек» был выбран не случайно. Кафе-закусочная второй наценочной категории располагалась в стороне от туристических маршрутов, завсегдатаи его предпочитали жирную килечку под пиво и водку, а атмосфера, царившая здесь, представляла собой смесь флюидов капусты тушеной «по-московски» (дежурное блюдо) и табачного перегара. Еще здесь пахло народностью и демократизмом. Народные дружинники иногда заглядывали в это заведение, зато сотрудники КГБ – никогда.
– За знакомство! – провозгласил первый тост мистер Вульф.
Они только что представились друг другу: Кертис – Лилия. Очень приятно. Какое необычное имя. Лы-лы-йа. Оно что-то означает?.. Название цветка? О-о! В «Геральд трибьюн» писали, что русские называют детей только «Марья» и «Иван», и еще эти, как их… «Спутник Иванович», что-то в этом роде.
Потом болтали о русской кухне, и под это дело Кертис заказал себе сто пятьдесят водки.
Потом – о рок-н-ролле. Оказалось, Кертис дважды был на концертах Элвиса Пресли. Да, сейчас Элвис выдохся, но тогда он делал настоящее шоу, у всех пупырышки по коже. А у вас в СССР кто-то делает шоу? Эдвард… как? Гилл? Хилл? Х-и-ль. Понятно. И Гагарин, конечно. Да. От Гагарина тоже пупырышки по коже.
Выпили за Гагарина.
Потом Кертис попросил ее снять очки. Она сказала: нет. Он сказал, что так она похожа на шпиона из КГБ.
Она сказала, что она находится в своей родной стране, и если кто-то из них шпион, то это…
Кертис расхохотался. Кстати, о шпионах. Один знакомый из группы, его зовут Файн, он знает много похабных историй о шпионах и шпионках. Как это у вас называется?.. А-нэк-доут. Анекдот. Ясно. Идет, значит, американец по Красной площади, а навстречу ему пионерка…
Лилия даже не улыбнулась. Но и не покраснела. Может, она все-таки снимет очки?
Она спросила, знает ли он, что такое «ёрш». Йоу-щ-щ. Он сказал, что не знает. Лилия объяснила. Кертис заказал еще сто пятьдесят и бокал «Жигулевского». Он сказал, что здесь не хватает только мертвой мухи, это было бы очень по-мексикански. Она сказала, что мертвую муху ему не подадут, но он может заказать себе тушеную капусту с мясом. Он спросил, а где тут у вас соленый огурец? В «Геральд трибюн» писали, что на каждом столе у русских стоит тарелка, а в тарелке – соленый огурец. Спустя двадцать минут пришла официантка и принесла ему соленый огурец на тарелке. Это другое дело. Но огурец оказался мягким, кислым и невкусным.
– Как в Америке относятся к нашей стране? – спросила Лилия, и темные стекла ее очков блеснули холодным любопытством.
– Кто как… – пожал широкими плечами Кертис. – Я очень заинтересован Россией. Хочу сделать большой цветной фотоальбом. Это будет хороший бизнес… А почему огурец невкусный? Они все такие?
– Кто как готовит, – очки продолжали блестеть – загадочно и многозначительно. – От хозяйки зависит.
Кстати, спросил Кертис, а почему вы не пьете вино? Лилия сказала, что она пьет. Это нечестно, заметил Кертис. Вот бокал, он почти полный, вы оттуда ничего не отпили. Это ваш бокал, заметила Лилия. Разве? Ну что ж… Кертис предложил выпить за всех советских женщин. Он сказал, что его предки покинули Германию, когда там стало темно от «коричневых». Это было правильно. Папа знал, что будет война и всеобщая мобилизация, а папа не хотел войны, он не хотел никого убивать. Иначе он бы оказался на Восточном фронте и, как знать, может, его папа стрелял бы в ее папу. А это было бы неправильно. И тогда бы они не смогли встретиться в этом чудесном кафе, а был бы кто-то один, вот вы, Лилия, например. Вы сидели бы здесь одна и скучали. Или я бы сидел и скучал и думал, что мне чего-то не хватает…
