Следующей важной причиной политики «умиротворения» были распространенные в обществе пацифистские настроения. И в Англии, и в Германии еще слишком памятна была травма времен Первой мировой войны, миллионы погибших в кровавой и бессмысленной бойне. Война казалась слишком страшной для того, чтобы начинать ее из-за какого-то ввода немецких войск в их же собственную Рейнскую область. О том, что это является для Гитлера лишь этапом на пути к масштабной войне, никто не знал, да и не мог знать в точности. Сторонниками сохранения мира выступали и бизнес-круги, заинтересованные в международной торговле, в том числе с Германией.
Нежелание народов сражаться объяснялось еще и тем, что с точки зрения принципов, провозглашенных при создании новой системы международных отношений, претензии Гитлера не выглядели явной агрессией. К примеру, воссоздание вооруженных сил. Разве страна не имеет права обладать армией, которая позволит ей защищать свои границы? Разве это справедливо, лишать крупную европейскую державу авиации, которая является одним из главных родов войск? Или аншлюс Австрии. В Версальском договоре его запретили далеко не случайно – после распада Австро-Венгерской империи подавляющее большинство австрийских немцев рвалось в состав единой Германии. В итоге могла сложиться абсурдная ситуация, когда проигравшая войну страна в итоге значительно увеличивала свою территорию. С этой точки зрения все было понятно, но как же тогда быть с правом наций на самоопределение? Конечно, к 1938 году количество сторонников объединения с рейхом в Австрии поубавилось, но фюрера все равно встречали цветами, а никакого вооруженного сопротивления немцам оказано не было! Ну а то, что евреев заставили мыть тротуары… не воевать же из-за этого, право слово!
Даже претензии в адрес Чехословакии с этой точки зрения не выглядели откровенной агрессией. В конце концов, Гитлер требовал только территории, населенные немцами. А проблемы в отношениях с Прагой у судетских немцев появились далеко не вчера, и чешское правительство могло бы уже давно их решить. Сторонники такой трактовки не знали и не могли знать, чего в действительности хочет Гитлер – просто собрать всех немцев в одном государстве и на этом успокоиться или захватить власть над всей Европой. Первая задача казалась со стороны более вероятной, да и Гитлер своими действиями всячески старался укрепить у европейской общественности уверенность в том, что еще чуть-чуть – и он успокоится, как в свое время Бисмарк. А людям свойственно верить в лучшее.
Еще одной важной причиной «умиротворения» стал мировой экономический кризис. Правителям европейских стран хватало внутренних проблем. У них не было денег на то, чтобы включаться в гонку вооружений с Германией. В Великобритании, например, на увеличение военного бюджета пошли только в 1936 году, а реальное перевооружение началось двумя годами позднее. Ситуация во Франции выглядела не лучше. Кроме того, парижскую политическую элиту сотрясали постоянные правительственные кризисы, министерская чехарда, из-за чего Франция иногда оказывалась просто неспособна оперативно реагировать на происходящее на международной арене.
Тем не менее французы были готовы к решительным действиям. К чему они были не готовы – это действовать без поддержки Британии. В альянсе двух стран Франция постепенно все больше играла роль младшего партнера. Одной из причин этого служил опыт Рурского кризиса 1923 года, когда, введя войска в Рурскую область вопреки рекомендациям из Лондона, французы не только не смогли добиться своих целей, но и оказались на волосок от серьезного внешнеполитического провала.
А в Лондоне, в свою очередь, не спешили поддерживать союзника. Британские политики вернулись к традиционной стратегии «баланса сил», в соответствии с которой европейские континентальные державы должны были уравновешивать друг друга. С этой точки зрения усиление Германии совсем не выглядело трагедией. Опять же, необходим был противовес наращивающему свою мощь Советскому Союзу. Идея о том, что против «красной угрозы» нужен надежный бастион, владела умами многих европейских политиков. Соглашение с Гитлером они откровенно предпочитали союзу со Сталиным и, если бы два диктатора сцепились друг с другом, вздохнули бы с облегчением.
Короче говоря, политика «умиротворения» была результатом причудливой смеси самых различных мотивов. Ее основной целью не было натравить Гитлера на Советский Союз (хотя, повторюсь, такая идея присутствовала в умах многих европейских политиков). И все же наше понимание мотивов западных лидеров не отменяет одного простого факта: именно политики в Лондоне и Париже сделали возможным усиление Третьего рейха. Именно в их силах было преградить путь усилению Германии и остановить Гитлера до того, как он стал слишком опасен. Своевременно сделано этого не было. А потом, в 1939 году, было уже поздно.
Действительно, большинство историков соглашается с тем, что именно Мюнхенское соглашение стало той «точкой невозврата», после которой Вторая мировая война стала неизбежной. Гитлер твердо взял курс на вооруженный конфликт. Он не собирался больше лавировать, идти на компромиссы и терять время. Его навязчивой идеей стало начать неизбежную войну, пока сам он еще находится в расцвете физических и умственных сил.
Для Гитлера Мюнхенское соглашение стало блестящей победой. Не только на международной арене – фактически успех Гитлера раздавил оппозицию в военной среде, заставив ее надолго забыть о своих планах. С этого момента фюрер окончательно исполнился уверенности в своем превосходстве над британскими и французскими лидерами. «Жалкие червяки» – так он назовет их немного позднее.
Но еще сильнее был эффект, произведенный Мюнхенским соглашением на советское руководство. Ставя свои подписи под печально известным документом, Чемберлен и Даладье нанесли смертельный удар не только Чехословакии. Они нанесли смертельный удар советской политике «коллективной безопасности». Анализируя происходящее в Мюнхене, советское руководство могло сделать – и сделало – два основных вывода. Первый: с Советским Союзом никто не собирается считаться всерьез. Его не хотят видеть одной из великих держав Европы и относиться как к равному. Его интересы никто не собирается принимать во внимание. Второй: договоренности с Парижем и Лондоном не стоят той бумаги, на которой написаны. Западные политики откажутся от них при необходимости под первым же подвернувшимся предлогом, если вообще дадут себе труд изобретать предлог. Даже своим ближайшим союзникам в Восточной Европе, Чехословакией, французы легко пожертвовали ради собственного спокойствия. Что уж говорить о Советском Союзе? «Мюнхен и многое другое убедили Советское правительство, что ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в этом случае от них будет мало проку», – написал впоследствии Уинстон Черчилль, который не испытывал особых симпатий ни к Сталину, ни к Советскому Союзу.
Согласно представлениям советского руководства о закономерностях развития международных отношений, новая мировая война была неизбежна. Именно поэтому в конце 1938 года Сталин оказался в своей оценке происходящего ближе к истине, чем кто бы то ни было из западных политиков. После Мюнхена вопрос о том, начнется ли война, уже не стоял. Вопрос заключался в том, когда и как она начнется. И советское руководство было полно решимости сделать все возможное для того, чтобы занять к началу конфликта как можно более выгодную для себя позицию.
Именно так начался путь, который в дальнейшем привел к подписанию пакта Молотова – Риббентропа. Рассматривать это соглашение в отрыве от Мюнхенского сговора нельзя, как нельзя рассматривать крону дерева в отрыве от его корней.
Однако до августа 1939 года произошло еще много событий. Пакт Молотова – Риббентропа еще не был предрешен со всей определенностью. Еще были возможны варианты. В итоге все шансы на создание мощного антигерманского блока оказались упущены.
В декабре 1938 года состоялось подписание франко-германского соглашения, гарантировавшего неприкосновенность существующих границ. Многим казалось, что мир для целого поколения – и вправду не пустые слова. Однако уже вскоре после подписания Мюнхенского соглашения, в конце октября 1938 года, германская сторона предложила польскому руководству начать переговоры по спорным вопросам. В частности, речь шла о двух проблемах. Первой был статус Данцига, германского города, который после Первой мировой войны перешел под контроль Лиги Наций. Польша являлась главной сторонницей сохранения этого статуса, немцы, напротив, стремились присоединить его к рейху. Второй проблемой являлся так называемый «польский коридор» – протянувшаяся с юга на север полоска польской территории, дававшая стране выход к Балтийскому морю. Эта полоска разрезала территорию Германии на две части, отсекая Восточную Пруссию от остального рейха. В Берлине требовали права провести по этой полосе экстерриториальные железную и автомобильную дороги, которые связали бы между собой две половинки Третьего рейха.
