Я ничего не объяснила, надеясь, что он поймет без слов то, что я и самой себе не могла внятно объяснить.
Он, наверно, подумал, что я стыжусь его. Что не хочу с ним показываться, потому что считаю его недостойным меня. Моя жизнь была для него далекой и загадочной. Я так и не сказала ему, где живу, не дала ни телефона, ни адреса.
Однажды он, быть может, последовал за мной, когда я возвращалась от него, узнал, где я живу, увидел ручеек, старый дом, высокие деревья.
Это было вечером, и он, наверно, долго следил из-за изгороди за открытыми окнами, в которых мелькали два женских силуэта. Наверно, слышал музыку, видел, как моя мать суетится в саду, поливая растения, а потом еще долго слушал клацанье автоматической поливальной установки, и глубокая печаль овладела им, та самая, что привлекла меня к нему, та тень меланхолии, что порой была прохладной и дарила мне такую легкость.
Я снова думала о Кариме и о той боли, которую ощутила, когда однажды, поднявшись в его квартиру, не застала его там. Сосед сказал мне, что он уехал, сорвался внезапно, звонил во все двери, предлагая соседям забрать мебель и посуду, которые не хотел или не мог взять с собой. Оставшуюся мебель он просто бросил на тротуаре, как хлам. В том числе и кровать, которая никому в доме не понадобилась.
Я представила себе кровать на тротуаре, увидела мое тело и тело Карима, сплетенные на ней у всех на виду, и жар бросился мне в лицо, но сосед, похоже, не заметил моего смятения. Это был усталый маленький человек, считавший, наверно, что в его собственной жизни хватает забот, чтобы интересоваться еще и чужими. Итак, Карим уехал, не предупредив меня, не оставив адреса, вообще ничего мне не оставив от нас с ним.
Я помню эту боль, меня саму удивившую. Я никогда не представляла себе, что он может исчезнуть, думать не думала, что это закончится так. Наша история, видно, не укладывалась в рамки известных законов любви, потому что она отличалась от всего, что я считала нормой. Мы были так абсолютно близки, а он вдруг решил уехать, ничего мне не сказав, – это было выше моего понимания. Какие тайны скрывал он от меня? Я задавалась этим вопросом теперь – слишком поздно.
Я поблагодарила соседа, спустилась по ступенькам, по которым столько раз с восторгом взбегала, каменным ступенькам, заляпанным жирными пятнами. Никогда раньше я не обращала внимания на эту подробность, но в тот день она бросилась мне в глаза, лестничная клетка, выкрашенная в блекло-желтый цвет, показалась мне унылой, дом выглядел запущенным, как будто ничего уже не ждал, кроме сноса.
Я спустилась к озеру, пройдя мимо пансиона и свернув налево, как мы ходили иногда с Каримом. Маленькая боковая улочка, казалось, совсем не изменилась за все эти годы. Однако гараж, в котором в свое время были выставлены «ламборджини», «бентли» и «ягуары», сверкавшие, как драгоценные камни, пустовал. Бумажный мусор валялся на ступеньках, когда-то покрытых красным ковром, и не было больше никакого смысла прижиматься носом к грязному стеклу. Да и вся улица выглядела заброшенной, в том числе и полысевший с тех пор тополь рядом с деревянным сараем, которого я в то время никогда не замечала.
Мне вспомнился тот последний вечер. Я долго шла и наконец оказалась на пустынной набережной. Было самое начало сентября, и сумерки застигли меня врасплох. Озеро слева от меня вздыхало, холодный ветер, налетев, развеял ощущение лета. Мне было одиноко и грустно. Только через довольно долгое время я вдруг заметила, что корни платанов растут к небу, а ветви скрылись под землей. Проходя под деревьями, я увидела, как падают на асфальт комочки земли. В ватной темноте лишь угадывалось озеро, терявшееся в ночи. И тут ветер принес пластиковый пакет, который взлетел на несколько метров, надувшись, как шар, и вновь упал на землю.
Это воспоминание, как и Карим, осталось где-то на обочине моей жизни, я не думала о нем все это время. И я спросила себя, почему отъезд Карима вдруг сделал привычный мир таким странным и тревожным.
IV
В первый раз за все эти годы я вновь попала в эту часть города. Дом, где жил Карим, стоял на месте, разве что еще немного обветшал; он ждал сноса, и жившие в нем люди не рассчитывали остаться надолго. Все здесь было из разряда «ничто так не постоянно, как временное», стабильность в ожидании перемен, которых не будет. Однако я не почувствовала и следа моего былого смятения. Улица была равнодушной, без памяти, без отклика, она не сохранила никаких воспоминаний ни обо мне, ни о тех, что были здесь после меня, она терпеливо поглотила все эмоции, переварила их и исторгла. Я чувствовала себя ненужной с моими воспоминаниями, которые казались никчемными в этой атмосфере постоянства.
Мне хотелось на террасу под липами, откуда открывается вид на озеро за городскими крышами. Но прежде чем перейти на другой берег, надо было перекусить.
На улице Навигации мне попался индийский ресторанчик, где под потолком медленно крутились лопасти вентилятора, гоняя горячий воздух. Редкие клиенты за столиками, казалось, пребывали в таком же отупении, что и я, под бдительным оком официанта-бразильца, который спросил, чего я желаю, и принес мне цыпленка тошнотворного розового цвета.
Сидя в индийском ресторанчике на улице Навигации, я думала о нашем доме в Нью-Джерси, о косулях, которые ранним утром пересекают мелкими шажками лужайку и скрываются в лесу. Из окна нашей спальни я вижу только деревья да еле различимый за листвой фасад соседнего дома. Я всегда думала, что тишина в Нью-Джерси – сиротская тишина. Все дома нашего квартала были построены в одно и то же время, перед тем как мы, молодожены, въехали туда. Теперь, когда хозяева стареют, дома стареют вместе с ними и вот-вот исчезнут один за другим так же, как появились. И Джон, мой муж, виделся мне теперь, когда я думала о нем, словно окутанным покрывалом тишины, за работой в нашем саду, с лейкой в одной руке и секатором в другой. Вся его страсть была отдана этому саду, где тыквы, кабачки, помидоры и фасоль росли с каким-то эротическим буйством. Сколько я ни раздавала, сколько ни замораживала, сушила, готовила все эти овощи, их все равно оставалось слишком много для нас двоих.
Я хотела было позвонить домой, но что-то меня удержало; я представила себе телефонные звонки в пустых комнатах, и мне показалось, что я не имею права нарушать шелест деревьев, слышный из окон, закрытых только москитными сетками, не имею права тревожить это равнодушное и такое благодатное забвение, что царит там, в лесах Нью-Джерси.
Внезапный гомон заставил меня поднять глаза от тарелки. У входа в ресторан стояла женщина без возраста, одетая в слишком узкую юбку и кричаще-красный жакет; волосы ее были повязаны косынкой на крестьянский манер. Ее вид, принаряженный и бедный, контрастировал с небрежной элегантностью клиентов. Официант-бразилец, казалось, не решался ее впустить, но она тихонько отстранила его и сказала, указывая на меня пальцем:
– У меня назначена встреча с этой дамой.
Бразилец, ворча, посторонился и бросил на меня косой взгляд, убрав мою тарелку, к которой я почти не притронулась. Женщина села напротив меня, уставившись мне прямо в глаза, пока я заказывала два кофе и два стакана воды.
– Жарко на улице, да?
У нее был тяжелый выговор, как будто она жевала спелые фрукты, таявшие во рту.
– Да, верно.
Мне было не по себе оттого, что не хватило духу ее отшить. Что подумают обо мне другие клиенты?
Я быстро огляделась, но никого вроде бы ничуть не интересовало, что происходит за нашим столом.
– Я вижу, у вас трудности.
– Вот как?
Я посмотрела на нее внимательнее, и мне показалось, что я ее уже где-то видела. Ее грубые черты, косынка, добродушный взгляд, устремленный на меня так, словно она гладила мои волосы, – все это было мне знакомо.
– Да, у вас трудности, детка, сразу видно. Это написано у вас на лице. Я даже могу сказать, что вас мучает.
Несмотря на акцент, говорила она на прекрасном французском. Венгерка, болгарка, австриячка? Я искала каких-нибудь примет на ее лице, оно было изборождено глубокими морщинами, а из-под косынки выбивались пряди неопределенного цвета волос.
Официант-бразилец с презрительной миной поставил на стол две чашки и два стакана с водой.
Я пристально смотрела на женщину. Решительно, она напоминала мне кого-то, кого я хорошо знала, я была в этом уверена.
– Дело в том, детка, что вы вот уже несколько дней скитаетесь между двух миров. Нельзя жить между миром живых и миром мертвых, между мечтой и явью. Придется вам сделать выбор – туда или сюда. Ну-ка, покажите мне линии вашей руки.
Я положила раскрытую ладонь блюдечком посреди стола, точно дар. Она осторожно взяла рукой кончики моих пальцев и чуть расправила ладонь, словно разглаживая лист бумаги.
– Ну-с, что же я тут вижу? Вас ждет женщина, и я вижу тяжелое испытание. Разрыв, который изменит всю вашу жизнь.
