– Хомпеш австриец, а русские с ними дружат, – примирительно заговорил де Рохан, смягчая резкость приказа. – Он опытный дипломат…
– И папе донесут в Ватикан, что мы придали чересчур большое значение русской миссии… – вставил Лорас.
– Хомпеш безупречно служит, – продолжал де Рохан. – Он, наконец, кавалер Большого Креста, тогда как Литта…
– Да они там, в России, крестов не разбирают, – с досадою отозвался Лорас. – А от непорочных никогда не знаешь, чего ждать. Поймите, ваше преосвященство… Да ты пойми: барон фон Хомпеш – обыкновенный. Он ничем не сможет поразить русский двор.
Де Рохан смолк и с минуту смотрел на адмирала.
– А зачем нам их поражать? – тихо спросил он.
– Когда выйду на пенсию – не буду абсолютно ничего делать, – сказал Лорас. – Целый месяц буду сидеть в кресле-качалке.
Он откинулся на спинку, вдруг мальчишески забросил обе руки на голову и подвигал париком.
– А потом? – еще тише спросил де Рохан.
– Потом начну качаться, – ответил Лорас. – Интуиция. – он криво усмехнулся. – Русский двор – это азиатский двор в европейских декорациях…
Де Рохан вгляделся в скуластое лицо адмирала, провел пальцем по шейному мускулу. Он знает Лораса много лет. Лорас никогда не интригует на мелководье. Если барон закручивает интригу, то уже через год ее называют "эпохой в истории Ордена госпитальеров". Эпоха – интрига в кружевах летописи.
Литта поразит русский двор – факт. Джулио – красив, смел и верит в идеалы. Попробуй тут не поразись…
– Перед интуицией тайных канцелярий равно пасуют первосвященники и монархи, – вздохнул де Рохан.
11
Корвет "Пеллегрино" вошел в гавань Неаполя без всякой помпы.
Сойдя на берег, Джулио отправился на Вилла Реале – прямиком в русское посольство.
Стоял безмятежно-жаркий день, каких не случается в феврале на Мальте. Сухой и злой африканский самум, растеребив Мальтийский архипелаг, долетает с разгону до Неаполя и… теряется перед нежной прелестью Неаполитанской лагуны. Сникает, как дерзкий подросток перед женщиной, красивой по-настоящему.
Следовало выправить паспорта и взять рекомендательные письма.
Джулио знал по опыту: при заходе в крупный порт следует сосредоточиться на деле. Не то разъедающая прелесть городской суеты начнет забираться в душу.
Уже при виде Капри и сонных зимних вилл по склонам, при взгляде на отвесный пирог Сорренто сердце забилось сильнее. А когда открылся двузубый конус Везувия, когда теплый запах берега долетел до "Пеллегрино" – гул крови почти заглушил голос рассудка.
Литта не взял ни экипажа, ни паланкина, ни даже шляпы. Поверх парадного орденского камзола бросил на плечи простой матросский плащ. Хотелось смешаться с толпой, пройти по улицам родины неузнанным. Длинные черные волосы забрал сзади в пиратский хвост и опустил под плащ за спину. В русское посольство направлялся простой мальтийский капитан.
– Да где это видано: наследнику рода Литта ходить по Италии пешком? – ругался Робертино, семеня за хозяином вниз по трапу. – Притом без парика!
– У кавалера ордена нет на земле ни наследства, ни потомства, – заученной формулой отозвался Джулио, жадно вглядываясь в припортовую суету.
– А если толкнут в толпе? Вы что – драться полезете? – тарахтел Робертино в могучую спину патрона. – Это ж Неаполь! Отмутузят так, что наследство уйдет на лекарства, а потомству и взяться будет неоткуда…
Джулио иногда жалел, что в детстве из лени заставлял Робертино вслух читать ему историю римских войн.
– Как они сообразят, что вы синьор? – не отставал Робертино. – Синьоры, извините меня, пешком не ходят!
– А п-походка? – отозвался Джулио. – Разве по походке не видно дворянина?
Робертино скептически посмотрел на валкий, морской ход хозяина по пирсу.
– По моей видно, – согласился он.
Пять дней назад, после торжественного молебна на борту "Пеллегрино", Джулио неподвижно стоял на корме. Смотрел на тающие бугорки Мальтийского архипелага, на груду розовых облаков над ними. И привиделось в утренней дымке то, что хотелось увидеть: силуэт мадонны Литты, его прабабки кисти Леонардо. "Ангел-хранитель!" – подумал он, вдыхая рассветный бриз.
Скользя теперь взглядом по городской суматохе, Джулио старался сосредоточиться на первой встрече с русскими. "Как запряжешь, так и поедешь", – вспомнилось жизненное кредо щербатого конюха Саида.
Под коконом грубого матросского плаща душила испарина.
Джулио ослабил жесткие тесемки на шее. Он понимал, что обязан произвести на русских впечатление. Но какое именно?
– На этот счет инструкций не имеется. – Дублет пожал на прощанье остренькими плечами и понизил голос. – Кажется, они сами не знают. – он показал глазами в потолок и вытер тонкие мокрые губы. – Но никакого мальчишества, граф!
На углу пьяцца Мерката – рыночной площади – прохладно сверкнула кондитерская. Джулио скользнул взглядом по дорогой витрине из цельного стекла, и в голове нарисовался мусульмански витиеватый купол мороженого.
Джулио сглотнул, во рту словно перекатился сухой клочок сена.
"Впереди – серьезный разговор", – сурово подумал Джулио, мысленно осеняя сатанинский купол крестным знамением. Решительно двинулся мимо кондитерской, сделал "левое плечо вперед!" – и ступил в распахнутую дверь.
На Мальте к услугам ордена имелось все: от левантийских пряностей до ширазских портьер. На Мальте не имелось одного – вкусного мороженого. Добиться качества от тупых мальтийских кондитеров не умел сам маркиз Григориан, жуликоватый провиантмейстер Ордена госпитальеров.
В кондитерской сразу сделалось тесно. Джулио с размаху сел за столик – так, что столик отскочил на добрый морской фут. Робертино пристроился сбоку.
Джулио забросил ногу за ногу, нервно забарабанил пальцами по поверхности.
Подлетел кельнер.
– Четыре порции ванильного! – сказал Джулио.
Старушка за соседним столиком вздрогнула и, втянув голову в плечи, испуганно посмотрела на Литту. От смущения рыцарь грохнул во всю силу легких. Господин с пробором, чавкавший поодаль, перестал жевать, подумал с минуту и бесшумно продолжил.
Джулио каменно поглядел сквозь стекло на улицу. На вывеску с противоположной стороны, где с неаполитанским юмором значилось: "Золото, бриллианты и другие излишества".
Старушка, поджав губы, вернулась к запотевшему вазону.
На вывеске для убедительности была нарисована диадема, сильно смахивавшая на собачий ошейник. Желтые лучи, изображавшие сияние, наводили на мысль, что ошейник предназначен для бойцовых пород.
"Излишества – это очень верно", – подумал Джулио.
И под диадемой вдруг увидел ангела.
Склонив каштановую головку, ангел остановился перед витриной и в упоении смотрел на каскады эклеров, безе, профитролей и шоколадных маркиз.
Джулио так поразился, что перевел глаза на ближайший посторонний предмет – словно глазам не хватило воздуха. Ближайшим предметом снова оказалась старушка. Она вдохновенно укладывала куски мороженого меж золотых челюстей и после каждого захода воспитанно обтирала губы кумачовым платочком. Рядом на столе лежала нарядная коробочка.
Джулио бездумно потрогал родинку возле губ – родовой знак материнского рода Висконти.
Ангела, казалось, в особенности привлекал напомаженный пасхальный пирог в центре. В снежную гладь помадки безжалостно вонзился ценник на деревянном копье.
Застекленный лик ангела в меховой пелерине поражал нездешним спокойствием, как ранняя пиренейская пороша над буйными красками осени.
Посетители словно по команде глядели на ангела.
– Мех? – мечтательно сказал Робертино. – В Неаполе? Шикарно!
Ангел, словно услышав, поднял головку и стал глядеть сквозь стекло внутрь. По стеклу играли, отсвечивая, блики неаполитанского полдня. Ангел склонил головку на другое плечо, стараясь меж бликами рассмотреть внутренность кондитерской. Крупные светло-каштановые локоны, перехваченные повыше лба жгутом лилового шелка, колыхнулись по серебристой пелерине.
Голубые глаза ангела, два правильных круга с татарскими вытачками у переносицы, широко и лениво смотрели насквозь. Потом ангел с ангельским же равнодушием потерся щечкой о пелерину и отвернулся.
"Какие синие!" – запоздало подумал Джулио.
Старушка вдруг засуетилась, мощным броском добила мороженое, бросилась вон и выкатилась к ангелу.
Мех сам по себе есть соблазн. Женское лицо – тоже. Вместе они создают визуальный эликсир, способный оживить даже потухший Везувий. Что же говорить о Джулио? Он вырос в краях, где климат прямо противится чреватому сочетанию.
Господин с пробором стремительно поднялся, проворно сдернул со старушкиного столика коробочку, сунул в карман, поспешно вышел и растворился в толпе.
– Высокий класс! – сказал Робертино.
В дверях снова возникла старушка. Она нервно подошла к столу и растерянно уставилась на кумачовый комок. С необъяснимой брезгливостью подняла за уголок и ошарашенно заглянула под него.
