в глубоком кризисе, смогут перегруппировать свои силы.
Капиталистическое общество должно не только обеспечивать материальное процветание, но и быть нравственным. В следующей главе я ставлю под вопрос представление о человечестве как об агрегате жадных и эгоистичных homo economicus. К сожалению, мы видим явные признаки того, что некоторые студенты экономических факультетов начинают и в самом деле соответствовать этому типу поведения, хотя это скорее исключение, чем правило. В жизни большинства из нас человеческие отношения играют фундаментальную роль, однако отношения неизбежно порождают обязательства. Люди принимают на себя взаимные обязанности, составляющие основу функционирования человеческого сообщества, и они чрезвычайно важны для нас. Борьба между эгоизмом и соблюдением взаимных обязанностей, между индивидуализмом и общественным началом разыгрывается во всех трех главных сферах нашей жизни: в государственной сфере, на частном предприятии и в семье. В последние десятилетия в каждой из этих сфер наблюдается агрессивное наступление индивидуализма, теснящего общественное начало. Для каждой из этих сфер я предлагаю какие-то меры возрождения и усиления общественной морали, способные поправить сложившийся баланс сил.
Опираясь на незыблемый фундамент такой практической коммунитаристской морали, я рассматриваю явления раскола и расслоения, поразившие наше общество. Новый территориальный разрыв – между метрополисами, переживающими экономический бум, и депрессивными провинциальными городами – можно преодолеть, но это требует радикально нового мышления. Столичные регионы получают колоссальную экономическую ренту, которая должна доставаться всему обществу, но решение этой задачи требует значительной реорганизации всей системы налогообложения. Оживление депрессивных городов реально, но пока здесь удалось достичь немногого. Ни рынок, ни государственное вмешательство не дали здесь сколько-нибудь значительных результатов. Для успешного решения этих проблем необходимо согласованное и длительное применение целого ряда совершенно новых подходов.
Острота нового классового расслоения – между процветающим образованным сословием и впадающими в отчаяние менее образованными слоями – также может быть смягчена. Но никакой отдельный инструмент регулирования не способен преодолеть отчаяние. Утилитаристы озабочены исключительно потреблением, но эта проблема слишком глубока, чтобы ее можно было решить простым увеличением возможностей потребления через наращивание социальных пособий. Для расширения жизненных перспектив людей потребуется еще более широкий спектр мер, чем для решения проблемы депрессивных городов, причем они должны быть направлены не только на отдельного человека, но и на круг близких ему людей. Государство должно поддерживать семьи, оказывающиеся в трудных обстоятельствах, но не брать на себя задачи родителей. Во многих случаях проблемы отчаяния одних еще более обостряются тщеславием и заносчивостью других – людей, получивших хорошее образование и востребованную профессию. Самые неприятные и вредные проявления такого поведения, наверное, можно ограничивать, но и в этом случае дело не просто в чрезмерном потреблении, которое можно сократить с помощью налогов.
Что касается глобального разрыва, то самоуверенный патерналистский авангард, соблазненный ожиданиями постнационального будущего, испытывал слишком оптимистичные ожидания от глобализации. Между тем формы использования глобальных возможностей, которые могут быть вполне рациональными с точки зрения интересов одного человека, не обязательно благотворны для всего общества. В среде экономистов вполне обоснованные доводы против высоких торговых барьеров постепенно свелись к безоговорочному энтузиазму по поводу либерализации торговли. Выгоды, извлекаемые странами из торговли, обычно достаточны для того, чтобы выигрывающие от нее стороны могли полностью возместить потери проигрывающих сторон, однако экономисты, во весь голос отстаивая свободу торговли, совершенно умалчивают о возможности такого возмещения. Без такого возмещения утверждения о том, что от торговли выигрывает все общество в целом, теряют всякое доказательное основание. Вполне обоснованная защита прав расовых меньшинств свелась к защите иммиграции, не допускающей никаких исключений. Между тем торговля и миграция, хотя их помещают под общей рубрикой «глобализации», – это весьма различные экономические процессы: первый обусловлен сравнительными преимуществами, второй – абсолютными. Нет никаких научных оснований считать, что миграция приносит экономические выгоды странам, в которые приезжают мигранты, или странам, из которых они уезжают; единственный, кто получает бесспорные преимущества, – это сами мигранты.
Манифест
Капитализм достиг многого и создает необходимые условия для материального благосостояния, но сентенции в духе доктора Панглоса[18] – это еще не экономическая наука. Ни один из трех новых социальных расколов не может быть преодолен действием одних только рыночных сил и частного интереса: тот, кто в этой ситуации предлагает просто «настроиться на веселую волну и получать удовольствие», не только лишен какого-то чувства гармонии, но и проявляет неоправданное благодушие. Нам нужна активная публичная политика, но социальный патернализм в этой роли уже не раз оказывался несостоятельным. Левые исходили из того, что государство лучше всех знает, что нужно делать. К сожалению, это не так. Предполагалось, что государство с авангардом во главе будет единственной инстанцией, действующей исходя из моральных принципов. Такой взгляд безмерно преувеличивал способность государства к моральному поведению и, соответственно, вовсе не принимал во внимание моральную интуицию семьи и частного предприятия. Правые свято верили в мантру либертарианцев о том, что сбрасывание цепей государственного регулирования освободит частный интерес и позволит ему обогатить всех. Тем самым они безмерно преувеличивали магическую силу рынка и, соответственно, игнорировали ограничения, налагаемые моралью. Нам необходимо государство, которое будет активным, но согласится на более скромную роль; нам необходим рынок, свобода которого будет ограничиваться необходимостью социально осмысленной деятельности, имеющей свою прочную основу в моральных принципах.
За неимением лучшего термина я называю предлагаемые мной меры, направленные на излечение этих недугов, социальным матернализмом. Государство играло бы активную роль как в экономической, так и в социальной сфере, не наращивая при этом явным образом свою власть и полномочия. Его налоговая политика ограничивала бы возможности влиятельных слоев общества присваивать доход, который они не заслужили, но оно не изымало бы при этом со злорадным торжеством доходы богатых для передачи их бедным. Его нормы предусматривали бы право тех, чьи интересы оказываются ущемленными в процессе «созидательного разрушения» и конкуренции, двигающих экономический прогресс, требовать возмещения, но оно не пыталось бы тормозить тот самый процесс, который обеспечивает капитализму его поразительный динамизм[19]. Его патриотизм выражался бы в стремлении людей к единству, которое сменило бы сегодняшнюю чрезмерную заботу об отдельных группах, объединенных «самосознанием обиженных». Глубинная философская основа этого комплекса идей – отказ от идеологии. Я не имею при этом в виду какую-то произвольную мешанину идей, которая придет ей на смену. Я имею в виду готовность признавать наши столь разные и интуитивно осознаваемые моральные ценности, а также прагматичную готовность идти на взаимные уступки, необходимые ввиду их разнообразия. Подход, основанный на игнорировании ценностей и замене их каким-то единым и абсолютным принципом разума, неизбежно сеет рознь и смуту между людьми. Признание наших различных ценностей идет из философии Давида Юма и Адама Смита. Политика,
