— Не уверен, — сказал Виккерс.
— Я кое-что упустил, — продолжал продавец, — Наши дома не требуют окраски. Они построены из материала, который никогда не меняет своего цвета. У нас большой выбор приятных оттенков.
— Простите, что мы отняли у вас время, — сказал Виккерс. — Мы не клиенты, а просто прохожие.
— Но у вас есть дом?
— Да, есть.
— Мы готовы заменить его на новый и выплатить вам кругленькую сумму…
— Я это уже слышал, — сказал Виккерс, — но…
— Мне кажется, — перебил его продавец, — что вы должны уговаривать меня, а не я вас…
— У меня есть дом, который мне нравится. Откуда мне знать, будет ли мне хорошо в вашем новом доме?
— Но, сэр, — сказал продавец, — я не объяснил…
— Я привык к своему дому. Привык, и он платит мне тем же. Я очень привязался к нему.
— Джей Виккерс! — воскликнула Энн. — Так привыкнуть к дому за три года? Слушая тебя, можно подумать, что речь идет о родовом замке.
Виккерс продолжал упорствовать:
— Я его чувствую, я его знаю. В столовой скрипит одна половица, и я иногда специально наступаю на нее, чтобы услышать ее скрип. В виноградной лозе над террасой живут два снегиря, а в подвале поселился сверчок. Я искал его, но не нашел: он оказался хитрее меня. А теперь я ни за что не трону его, он стал частью дома и…
— В наших домах вас никогда не будут беспокоить сверчки. Материалы, из которых сделан дом, содержат инсектициды. Вас никогда не будут беспокоить комары, муравьи, сверчки и любая другая живность.
— Но сверчок вовсе не мешает, — возразил Виккерс, — Об этом-то я и толкую. Более того, я уверен, что не смогу жить в доме, где не могут водиться сверчки. Мыши — дело другое.
— Уверяю вас, — заявил продавец, — мышей в наших домах не бывает.
— У меня их тоже не будет. Я вызвал специального человека, и он уничтожит их.
— Я еще хочу спросить вас, — обратилась Энн к продавцу, — вы говорили о стиральной машине, холодильнике…
— Разумеется.
— Но вы ничего не сказали о плите…
— Разве? — удивился продавец. — Как я мог о ней забыть? Конечно, мы устанавливаем и плиту.
Глава 9
Когда автобус прибыл в Клиффвуд, уже начало темнеть. Виккерс купил газету и перешел на другую сторону улицы, где находилось единственное в городе приличное кафе.
Он заказал ужин и только развернул газету, как услышал пронзительный голосок:
— О, мистер Виккерс!
Виккерс опустил газету. Перед ним стояла Джейн, девчушка, с которой он завтракал утром.
— А, Джейн, добрый вечер, — сказал он, — Что ты тут делаешь?
— Мы с мамой пришли купить мороженого, — Джейн влезла на стул и уселась напротив него, — А где вы были целый день, мистер Виккерс? Я приходила к вам, но там был один человек, и он не хотел меня пускать. Он сказал, что травит мышей. Зачем он травит мышей, мистер Виккерс?
— Джейн, — раздалось над головой.
Виккерс поднял глаза. Рядом стояла элегантная цветущая женщина и улыбалась ему.
— Она вам не мешает, мистер Виккерс?
— Ни капельки, она так мила.
— Я — миссис Лесли, — произнесла женщина. — Мать Джейн. Мы с вами уже давно стали соседями, а познакомиться как-то не довелось.
Она присела к столу.
— Я прочла несколько ваших книг, — сказала она, — они мне очень понравились. Но я прочла не все. Ужасно мало времени.
— Благодарю вас, миссис Лесли, — сказал Виккерс.
«А она ведь решит, — подумал он, — что я благодарю ее за то, что она соизволила прочесть мои книги».
— Я давно собиралась зайти к вам, — призналась миссис Лесли. — Мы организуем клуб фантазеров, и ваше имя — в моем списке.
Виккерс отрицательно покачал головой.
— Я ограничен во времени. И придерживаюсь нерушимого правила — ни в чем не принимать никакого участия.
— Но, — возразила миссис Лесли, — мы там будем заниматься тем же, чем и вы.
— Спасибо, что подумали обо мне.
Она смущенно улыбнулась.
— Вы считаете нас сумасшедшими, мистер Виккерс?
— Нет, ни в коем случае.
— Тогда взрослыми детьми?
— Ну, если вы именно так формулируете свою мысль, — сказал Виккерс, — я соглашусь с вами. Ваша затея мне действительно кажется ребячеством.
«Вот я и совершил промашку, — подумал он, — Теперь она представит дело так, будто это мои слова, а не ее. Все соседи будут знать, что именно я назвал идею клуба ребячеством».
Но слова Виккерса, казалось, не задели ее.
— Если у человека каждая минута на счету, то наша затея, может, и покажется ему ребячеством. Однако специалисты считают, что такой клуб — прекрасное средство занять себя вне дома.
— Не сомневаюсь, — сказал Виккерс.
— Нужно много работать. Когда вы выбираете эпоху, в которой хотели бы жить, надо все о ней читать, все выискивать и день за днем вести дневник: со всеми подробностями, а не одной-двумя фразами описывать свое ежедневное воображаемое времяпрепровождение, чтобы всем было интересно это слушать.
— В истории было много увлекательных эпох, — сказал Виккерс.
— Как приятно слышать это! — воскликнула миссис Лесли. — Вы не можете указать мне одну из них? Например, какую бы эпоху выбрали вы сами, мистер Виккерс?
— Простите меня. Я никогда не задумывался над этим.
— Но вы же сказали, что их много.
— Конечно. И все же, если хорошенько подумать, наша эпоха не менее увлекательна, чем другие.
— Но сейчас ничего не происходит.
— Напротив, именно сейчас происходит много интересного, — возразил Виккерс.
Он испытывал жалость к этим взрослым людям, которые притворялись, что живут в другом веке, и во всеуслышание заявляли, будто не могут жить в своем времени. Они прикрывали свою внутреннюю пустоту желанием хоть на мгновение окунуться в затхлое очарование чужой жизни.
Он вспомнил разговор двух женщин, сидевших позади него в автобусе. Какое удовлетворение можно получить от воображаемой жизни во времена Пеписа? Жизнь самого Пеписа была заполнена скитаниями, самыми разными встречами. Крохотные таверны, где можно получить кусок сыра и кружку вина, представления, сборища, разговоры далеко за полночь и, наконец, множество всяких забот, столь же естественных для Пеписа, сколь неестественных для этих фантазеров.
Их движение стало бегством от действительности, но от чего именно? Может, от неуверенности в себе? Они жили в повседневном напряжении, которое не оставляло их в покое ни на минуту, хотя и не перерастало в страх. Возможно, их постоянно мучило неосознанное сомнение, а такое состояние духа не могли компенсировать никакие ухищрения технологической эпохи.
— Мороженое нам уже, наверное, упаковали, — заторопилась миссис Лесли, беря перчатки и сумочку. — Буду рада видеть вас как-нибудь вечерком у нас, мистер Виккерс.
Виккерс встал вместе с ней.
— Непременно как-нибудь зайду, — пообещал он.
Он знал, что никуда не пойдет, а она не хотела, чтобы он приходил, но такова была обязательная формула вежливости.
— Пойдем, Джейн, — сказала миссис Лесли. — Я очень рада, что наконец познакомилась с вами, мистер Виккерс.
Не дожидаясь ответа, она удалилась.
— Дома сейчас все хорошо, — успела шепнуть Джейн, — Мама с папой помирились.
— Рад за тебя, — сказал Виккерс.
— Папа обещал больше не ухаживать за женщинами, — добавила Джейн.
— Счастлив слышать это, — ответил Виккерс.
Мать окликнула ее через зал:
— Мне надо идти!
Джейн торопливо сползла со стула и бегом бросилась за матерью. Прежде чем скрыться за дверью, девочка обернулась и помахала ему рукой.
«Бедняжка, — подумал он. — Что ее ждет? Будь у меня такая дочь…» Он тут же прогнал эту мысль. У него не было дочери. У него была полка с книгами, его ждала рукопись — его надежда и возможный успех. И вдруг все показалось ему таким ничтожным, включая и его лишенный смысла успех. «Книги и рукописи, — думал он, — можно ли строить жизнь только на этом?»
Перед ним, как и перед каждым сейчас, стояла проблема, как жить дальше. Долгие годы мир находился в страхе перед возможной войной. Вначале была безысходность, бегство от окружения и от себя, потом чувство обреченности притупилось, оставив какую-то саднящую ранку в глубине души, его перестали замечать, сжились с этой ноющей болью…
«И ничего странного в появлении фантазеров нет», — сказал он себе. Он и сам жил вне действительности со своими книгами и рукописями.
Глава 10
Он поискал ключ под цветочным горшком на террасе, но его там не оказалось. И он вспомнил, что оставил дверь открытой, чтобы Джо мог попасть в дом.
Он повернул дверную ручку и вошел, на ощупь в темноте добрался до стола и зажег лампу. Под лампой лежал клочок белой бумаги, на котором размашистым почерком было написано:
