они докажут противное!
Пусть объявят свои условия мира! Пусть опубликуют секретный договор! Пусть Временное правительство докажет, что оно не идет рука об руку с империалистами! Тогда мы сложим на поле битвы наши головы до последнего человека!»
Джон Рид в своей книге «Десять дней, которые потрясли мир» свидетельствовал: «Мы приехали на фронт, в 12-ю армию, стоявшую под Ригой, где босые и истощенные люди погибали в окопной грязи от голода и болезней. Завидев нас, они поднялись навстречу. Лица их были измождены; сквозь дыры в одежде синело голое тело. И первый вопрос был: «Привезли ли что-нибудь почитать?»
Газеты, книги? Что они могли дать солдатам?.. Рид понимал: больше чем все остальное — надежду!
Рид и Петерс расстались друзьями: для друзей Рид был просто Джеком, Петерс же близкими ему иностранцами именовался не иначе как Джейк.
Американцы оставили фронт, полные впечатлений и с толстыми, почти сплошь исписанными блокнотами. Как только Петерс снова появился в Петрограде, они тотчас же перехватили его, взяв обещание, что он заглянет к ним. Встречу назначили в каком-то итальянском ресторанчике, близ гостиницы «Астория», в котором давно уже ничего не было итальянского; заказали чай с леденцами. Пока ждали, заговорили о слухах по поводу директив большевиков на вооруженное восстание; американцы надеялись что-либо услышать от Петерса[13]. Петерс вскоре появился, с ним пришел и С. П. Восков[14], уже до этого познакомившийся с американцами.
— Да, некоторые товарищи в России боятся даже слова «восстание», — поведал Петерс, — обвиняют Ленина в бланкизме и прочей чепухе. А положение действительно совсем не то, что в апреле, — приостановился он, обводя взглядом американцев и загораясь. — Тогда в Советах большевиков была лишь небольшая кучка, а теперь за ними большинство в обеих столицах. Теперь, — сделал ударение Петерс, — Советы — это революция. И вооруженное восстание все равно произойдет. Но произойдет ли оно вовремя — вот вопрос. Или Керенскому удастся вызвать достаточное количество верных ему войск? Он не может убрать из города войска Петроградского гарнизона: они подчиняются только Военно-революционному комитету. Но он может открыть ворота Гогенцоллернам, как это сделали с Ригой.
Петерса горячо поддерживал Восков. Американцы с корреспондентской настырностью во что бы то ни стало пытались узнать о письме Ленина относительно восстания: оно уже было директивой для действий, о нем шли разговоры среди партийцев. В ответ услышали такую фразу: «История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь». Произнесена она была Петерсом с большим значением, и корреспонденты поняли, что эти слова, возможно, сказаны Лениным. Рид, воодушевившись, потом почти распевал их, как строку стихов.
Петерс и Восков заспешили, ушли. Рид дал себе слово любым способом раздобыть ленинское письмо. Он почти клятвенно сказал своим:
— Я могу обещать — сохраню письмо в тайне!
Масла в огонь подлила элегантная Бесси Битти, представлявшая в России «Сан-Франциско бюллетин». Она сказала, что Петерс ездил к Ленину в качестве связного и что лучше всего, образно говоря, взять Петерса за горло. Все накинулись на Бесси: знает такое и молчит!
Американцы снова поймали Петерса.
— Послушайте, — сказали они ему, — мы, конечно, не разбираемся в вопросах тактики, но ведь нам известно, что Ленин в эти дни ни о чем больше не пишет, кроме как о вооруженном восстании. Почему же нет ни звука о восстании, ни намека? Неужели вы не боитесь, что рабочие и вас сочтут такими же болтунами, какими они считают меньшевиков и эсеров?
Американцы в этот раз показались Екабу слишком настойчивыми. Петерс взорвался:
— Чего вы от меня хотите? Чтобы я передал вам копию нашего секретного плана?! Составляйте сами свои прогнозы.
И, уже как детям, объяснил:
— Могли бы, кстати, сообразить, что сейчас только восстание сможет обеспечить победу Советской власти. И Ленин надеется, что члены партии это поймут. Мы снова поднимем лозунг: «Вся власть Советам!» А это в настоящих условиях означает именно подлинную власть большевизированных Советов.
«Слова Петерса несколько отрезвили нас, но удовлетворить не смогли», — заметил на это А. Р. Вильямс в своей книге «Путешествие в революцию».
Так как групповой «натиск» на Петерса не совсем удался, то Луиза Брайант подумала, что его скорее всего можно «окружить» в одиночку. Этот случай Луизе, при ее энергии, быстро представился. Как было в подробности, она не рассказывала, но Петерс с ней был более откровенен. Почему? Возможно, потому, что Петерс в глазах Луизы Брайант, как она сама сказала, был в то время «вдохновенный юноша с мягкими манерами».
Через шесть лет Луиза писала в своей книге «Зеркала Москвы» так: «Ленин очень доверял Петерсу… Петерс очень гордился этим доверием. Однажды он сказал мне, когда я жила в небольшом переулке у Невского проспекта: «Ленин находится недалеко от этого дома».
В то время я плохо поняла, какой важный секрет он доверил мне… В 1917 году он перевел для меня очерк жизни Керенского, а за чашкой чаю разъяснил мне много вещей о революции, которых я не понимала».
Узнала Луиза секрет или не узнала, но она не подвела Петерса, и в течение шести лет, до 1923 года, сказанное им тогда о Ленине она не поместила ни в одну свою публикацию.
Потом Петерс исчез из поля зрения американцев. А месяц октябрь досчитывал последнюю свою неделю. В это время Е. Петерс и М. Лашевич — комиссары Петроградского ВРК — находились в Ревеле. Задание было трудным: на месте помешать переброске в Петроград войск с фронта, еще способных слушать Керенского, а заодно быстрее послать на помощь в Питер революционных солдат и матросов. Вместе с Кронштадтом и Гельсингфорсом (там действовали другие комиссары) свою подмогу окажет Питеру Ревель. Потом Петерс увидит этих революционных парней в деле. Скажет себе: «Хороших ребят отобрали с Лашевичем. Им не страшен ни черт, ни Керенский!..»
Ленин, которому до этого пришлось скрываться, готовился перейти в Смольный. Стихия борьбы все более подчинялась его твердому руководству.
Как-то в эти дни Ленин и встретил молодого, небольшого ростом, крепкого человека в солдатской форме. У него было озабоченное, несколько измученное, но доброе лицо, немного курносый нос и вьющиеся волосы, с заметной белой прядью. Он назвал себя, и Ленин тут же сказал:
— Наслышался о вас, Яков Христофорович[15]. Говорят, что если бы вы ходили в атаки на фронте, то наверняка получили бы Георгиевский крест. Наше дело требует не меньшей смелости. Мы ведь делаем еще неведомое…[16]
Потом в заботах и кутерьме жарких, полных неожиданностей дней они встречались неоднократно, и Ленин всякий раз убеждался, что Петерсу была чужда напускная революционность, красивая
