Если же твоя единственная цель – быть выше других, то для этого тебе не надо лезть на скалы. Достаточно надуться самомнением как газом, и ты тут же взмоешь вверх, тогда как в действительности только опустишься. А тебе подыграют: одни из страха, другие – из корысти, третьи – по глупости. Бывает и так, что кто-то тужится, чтобы его заметили и оценили по достоинству, но его не видят в упор и не ценят. Тогда он злится, прячется в своей раковине или становится дерганым деспотом, мучая всех.
Эго каждого – это центр Вселенной, вокруг которого она вертится. Люди переоценивают себя. Они созданы разными, и это позволило каждому считать себя лучшим. Но где то мерило, чтобы его измерить? С кем сравнить его, чтобы сказать, плох он или хорош, добр или зол, умен или глуп (за исключением крайних случаев), если все смешано, и оценивают те, которых тоже оценивают?
Слова, слова… Они ловушки для мысли.
А теперь к скалам, к вершинам!
Если бы он был верующим, он воскликнул бы:
«ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ СИЛ!»
Но он молчит. Он не верит.
Глава 7
Он как обычно мерно похрапывал под вечерние новости. От такого режима у него вырос животик, на который раньше намека не было. Посмеиваясь, Оля то и дело касается этой выпуклости – то ее погладит, то похлопает по ней – и все грозится отправить его в спортзал, где он ни разу не был за последние двадцать лет. Он и сам знает, что с этой привычкой надо бороться, но – не может. Если не перехватывает пятнадцать-двадцать минут после ужина, то весь вечер чувствует себя разбитым и часов в десять уже валится с ног.
ЗВУК
В замочную скважину вставили ключ.
Это Оля.
Он как ужаленный подпрыгнул на ложе. Он не хотел, чтобы она увидела его на диване и пошутила про фитнесс.
– Доброе утро! – Его все равно вычислили.
– Привет.
– Разбудила?
– Нет.
– Нет? – Она не поверила. – Ну ладно. Меня вообще кто-нибудь поцелует?
Он коснулся губами ее щеки. Запах косметики и кожи, предчувствие – словно бабочка взмахнула легким крылышком. Это любовь. Оля красива, и даже после десятичасового трудового дня выглядит здорово, хоть и устала. Она не жалеет себя, вкалывает. Трудится и командует, а в постели становится просто ЖЕНЩИНОЙ, без регалий. Распугивая демонов криком, она взлетает на небо, а позже спускается оттуда и смотрит на него расширенными темными зрачками, в которых он видит нежность и еще какое-то детское изумление. Он гладит ее мягкие волосы, ее каре, целует упрямые губы, нежные, влажные, и дивится своему счастью. Как же он любит ее. Всю. Любит, когда она смеется как девочка. Когда тихонько, в шутку, бьет кулачком по его груди. Когда танцует. Когда зовет его лапочкой. Когда спит, уютно прижавшись к нему попой. Он любит ее энергию, и даже ее силу, когда в меру. Порой она чересчур сильна для него: он то и дело чувствует железный стержень под покровами женственности, и не сказать, что больно, но – жестко. Это он недостаточно силен для нее. Она знает об этом. И она знает, что он знает.
…
Они прошли в зал.
– Как жизнь?
Это был его дежурный вечерний вопрос.
– Как всегда. В делах. Как ты?
– С Раскольниковым.
– «Я тварь дрожащая или право имею»?
– Оно самое.
– Мы все твари дрожащие.
Взглянув на нее с удивлением, он сказал:
– О!
– Соответствую?
– Чему?
– Тебе.
– Почти. Надо еще подтянуться, кое-что прочесть и подумать.
– Ницше?
– Его в том числе.
– Он был болен.
– Зато мы здоровые, но живем как в дурдоме.
– Что-то вы, Сергей Иванович, сегодня хандрите. Не хватает эмоций со знаком плюс?
С многозначительной улыбкой она сняла пиджак и юбку, колготки и осталась в нижнем белье: в лифчике и трусиках. К слову сказать, спереди эти трусики кокетливо просвечивали, а сзади краснел маленький бантик.
Он почувствовал желание. Оно прошло теплым всполохом от живота к затылку и обратно.
– Ольга Владимировна, могу я задать вам интимный вопрос?
– Какой?
Она улыбалась, она знала.
– Вы на работу ходите или куда?
– А что?
– Слишком нарядно.
– Думаешь?
Красуясь, она повернулась к нему спиной.
Какой пикантный бантик! Кто знает – может, он с секретом и если за него дернуть, то случится нечто забавное?
– Это потому что у меня работа как праздник, – призналась она.
– А-а! Завидую.
Он сел.
Она присела к нему на колени и обняла его за шею.
– Ты по мне скучал?
– Да.
– Правда?
– Да.
– Поверю тебе на слово. Мужчинам лучше не верить, но в твоем случае я сделаю исключение.
– Спасибо.
Глава 8
В эру клокочущей страсти, когда ночи были яркими и потными, они пили зеленый чай с пирожными в перерывах между подходами. С тех пор многое изменилось. Той страсти больше нет. Когда на часах полночь, а утром вставать в семь, то какой уж тут секс и чай? Это только голодным влюбленным дозволено бодрствовать до утра, а на пенсии нужно блюсти режим, ибо длительный тихий сон есть важное условие хорошего самочувствия и скучного долголетия. Вулкан уже не выплевывает по нескольку раз за ночь потоки лавы и не подсвечивает ночное небо фейерверками искр. Он извергается все реже, его мощь ослабла.
Но сегодня все было как прежде. Сегодня был Везувий. Они очистились в его магме, наполнились его энергией и сбросили по десять лет.
Теперь чаю?
Он прошел из ванной на кухню как был, в одних плавках.
Через минуту вошла Оля: завернутая куколкой в розовое полотенце, родная, домашняя, свежая:
– Классно выглядишь, – сказала с улыбкой.
– Ты тоже. Будешь ужинать?
– Буду чай.
– А курицу?
– Нет.
– Уверена?
– Да.
Он подумал, что не хотел бы быть женщиной и отказывать себе в ужине. Не выдержавшие соблазна грешницы навешивают на себя вериги и прыгают в спортзалах вместе с другими такими же.
– Кстати, все забываю спросить: как туфли? Больше не трут?
Этим вопросом она разрушила идиллию.
– Нет.
Он не стал говорить, что чувствует себя в них неловко. Чересчур лощеные. Пижонские. В школе задерживают зарплату, все одалживают где могут, а тут такое, что нельзя не заметить и что-нибудь не подумать. Не к месту, и нет радости. Напротив. Он чувствует себя глупо.
Туфли из солнечной Италии – только часть обновок, которые Оля вручила ему неделю назад, к сорок первому дню рождения.
Он вспомнил эмоции, которые пережил, когда увидел перед собой ее улыбку, костюм, рубашку с галстуком и туфли. Была секунда, когда вспыхнули у мальчика глазки и дернулись ручки к игрушкам, но тут же он будто ожегся. Во взрослых глазах – вопрос.
«Мне?»
Да. Нравится?
Он примерил обновки и не узнал себя в зеркале: там не учитель русского, а джентльмен, одевшийся дорого и со вкусом. Костюм сидит ладно, приятно, не то что старый, и его женщина не нарадуется, глядя на него с восхищением. А что он? Он учитель, он не джентльмен, не брокер с Уолл-стрита. И отражение перед ним чужое. Не его. Как только оденется он в отечественное, проще, так и увидит себя истинного. Его темно-серый костюм с вытянутыми коленями и локтями ждет будней, когда его вытащат из шкафа и прогладят через серую марлю.
Но что это? Оля открыла шкаф, сняла с плечиков его старый костюм, проверила карманы и стала уже складывать его как придется, комом, как вдруг —
«Зачем?».
Он останавливает ее.
Он не может пойти в школу в этом. Hugo Boss уместен в мире, где подписывают контракты в долларах, где вместо обеда – ланч, а длинноногие секретарши – вместо жен. Не одеваются учителя так, это не их марка. К нему прицепятся Марии Васильевны, Анны Эдуардовны и Галины Тимофеевны, засыплют его комплиментами и ухмылками, а то еще и спросят, где взял и за сколько. Школьная жизнь не балует их сенсациями, поэтому даже мелочи обсасываются здесь до белых косточек.
Оля расстроилась.
«Тебе не нравится?»
«Нравится».
«Тогда в чем дело? Тебе идет. Очень».
«Да».
«Твои клуши все равно не врубятся».
«Я не похож в нем на учителя».
Он снял пиджак, снял галстук через голову – как петлю, и только сейчас понял, что у его нынешних чувств есть двойное и даже тройное дно. Он расстроен, зол, уязвлен – обрадовали, спасибо. Неужели она не видит, не чувствует? Зачем? Он устал.
«Сережа, тебе нравится быть как все?» – спрашивает она почти сквозь слезы.
«Мне нравится быть собой. Мне неудобно в этом, это не мое, поверь. Поделишься – сколько он стоит?»
«Не дороже денег».
«Твоих?»
«Сережа…»
Приблизившись к нему, она обняла его сзади.
«Давай это будет твой парадно-выходной костюм, ладно? А для работы купим другой».
Он молчал. Он смотрел в окно.
«Я рад, что мы друг друга поняли, – сказал он».
Он обернулся. Он увидел ее глаза, очень грустные, и почувствовал злость, объектом которой в этот раз был он сам. Он ни за что ни про что ее обидел. Она старалась, искала, а он чуть не довел до слез.
