Я дал ей все: свою защиту, свое имя, свой дом, свою безопасность и богатство, свой член и все остальное, что ей может понадобиться для обеспечения безопасности. Тем не менее, она ведет себя так, как будто я мучаю ее, настаивая, чтобы она следовала нескольким простым инструкциям. Это сводит с ума, и мне хочется ее придушить. То, чего с таким же успехом можно было бы добиться, засунув мой член ей в глотку, а не обхватив ее шею руками.
Я отбрасываю эту мысль, стиснув зубы, пытаясь выбросить Софию из головы. По крайней мере, к концу этого конкретного спора она, казалось, склонялась к уступчивости. Я увижу, насколько хорошо все прошло, когда вернусь домой. Но до этого у меня есть множество дел, с которыми мне нужно разобраться, и первое, это навестить Росси перед тем, как я пойду на похороны его жены, и провести дискуссию без стольких ушей в комнате.
— Ему нужен покой, — пытается сказать мне медсестра, когда я направляюсь к его палате, но я вижу через окно, что он проснулся, и это не может ждать. Он согласится со мной, поэтому я просто игнорирую ее и тянусь к двери.
Она почти шлепает меня по руке, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, пригвоздив своим ледяным зеленым взглядом.
— Вы знаете, кто я, мисс… — Я опускаю взгляд на ее бейджик с именем. — Браунинг?
— Нет, но я предполагаю, что вы, должно быть, член семьи, если вам разрешили подняться сюда…
— Я Лука Романо, — холодно говорю я ей, мой голос жесткий и повелительный. От этого веет авторитетом. — Новый дон американской ветви итальянской мафиозной семьи. И если вы не знаете, что это значит, я предлагаю вам пойти к своему начальству и рассказать им, что я только что сказал, чтобы они могли научить вас, как разговаривать с теми, кто выше вас.
Медсестра становится белой как мел, и я позволяю себе насладиться этим на мгновение. В моем новом положении есть преимущества, которые выходят за рамки богатства, и одно из них я вижу в режиме реального времени прямо сейчас.
— Конечно, мистер Романо, — быстро говорит она, отступая, чтобы я мог войти в комнату.
— Снова флиртуешь с медсестрами? — Шутит Росси, когда я направляюсь к его кровати, подтягивая один из стульев, чтобы я мог сесть.
— Я женатый мужчина, — говорю я с притворной серьезностью, и Росси фыркает, слегка приподнимаясь.
— Ты знаешь так же хорошо, как и я, что это ни хрена не значит. Я думаю, что после женитьбы я трахал больше женщин, чем раньше. — Он ухмыляется. — Чем больше у тебя власти и денег, тем больше они выстраиваются в очередь, чтобы упасть к тебе в постель. Попомни мои слова, сейчас ты получишь больше пизды, чем когда-либо до того, как занял мой титул.
— Я его не занял, — подчеркиваю я. — Ты сам его отдал. Я был бы счастлив продолжать ждать.
— Что сделано, то сделано. — Росси хмурится, его легкое настроение рассеивается. — О чем ты пришел поговорить, Лука? Похороны завтра, да?
— Да. Прощание утром, служба после обеда. — Я наклоняюсь вперед, пристально глядя на него. — Нам нужно обсудить угрозу Братвы и что с ней делать. Я знаю, тебе может не понравиться, как я хочу с этим справиться, но…
— Что тут обсуждать? — Росси повышает голос. — Они убили мою гребаную жену, Лука. Мы начинаем войну и убиваем всех русских собак до последней с ее кровью на руках, пока их не загонят так далеко, что они не вылезут из своих берлог в течение следующего десятилетия.
Что ж, примерно такого ответа я и ожидал. Я делаю глубокий вдох, готовясь к битве, которая, я знаю, грядет.
— Я думаю, мы не должны так с этим справляться. Я понимаю желание отомстить. — Быстро говорю я, — это не закончится, Витто. Я хочу направить нас по другому пути.
— Что за другой путь? — Росси сердито рычит. — Они убили твоего отца, Лука. Они убили отца Софии. Твоя мать покончила с собой, потому что не смогла справиться со страхом гадать, когда ты станешь следующим. Сколько еще крови должен приказать пролиться Виктор, прежде чем ты решишь, что все они должны умереть?
— Витто. Будь благоразумен. — Я стискиваю зубы, пытаясь говорить размеренно и не выдавать разочарования. — Как ты думаешь, что произойдет, если мы убьем Виктора Андреева? — Мы должны убрать нескольких его солдат, да. Может быть, даже одного-двух бригадиров. Но мы не можем убить главу Братвы и всех остальных вместе с ним. Что это скажет другим территориям, ирландцам, которых мы изгнали из Нью-Йорка десятилетия назад и с которыми сейчас у нас предварительный мир, если мы просто убьем другого лидера? Проливать свою кровь и кровь любого другого русского на улицах, пока они не покраснеют от нее? Доверия больше не будет. Не будет причин заключать договоры. Это будет тотальная война, и никто не поверит нам, когда мы попытаемся заключить сделку. Наш бизнес основан на делах, Витто. Черт возьми, мы работали с ирландцами над оружием последние семь лет, и это сделало тебя богатейшем человеком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мне на все это насрать. Они убили Джулию. — Лицо Росси краснеет от ярости, и на минуту я беспокоюсь, что он может довести себя до сердечного приступа или чего-то столь же серьезного.
— Прости меня за эти слова, но я не думаю, что ты был так влюблен в нее, Витто, — спокойно говорю я. — Они убили ее, да. Это не останется безнаказанным. Если ты хочешь, чтобы люди, которые заложили бомбы, были мертвы, я попрошу Виктора передать их. Мы сбросим их с причала и будем смотреть, как они тонут. Но ты говоришь о насилии в масштабах, невиданных во Христе, я даже не знаю когда. До моего рождения. Может быть, до рождения моего отца.
— Для сына Марко ты больше похож на Джованни, — рыча, говорит Росси. — Дело не в любви, ты, гребаное дитя. Дело в мести. Это о том, как они убивают то, что было моим. Забирают то, что принадлежало мне. Как бы ты отреагировал, если бы это была София? — Он прищуривает глаза. — Я почти угрожал ее жизни, а ты отбросил всю свою холостяцкую жизнь, которой так дорожил, и бросился надевать кольцо ей на палец, как влюбленный мальчишка. И ты говоришь мне, что не стал бы красить улицы в красный цвет, чтобы отомстить за ее смерть.
Я пытаюсь подумать об этом, всего на мгновение. И я знаю, что он не ошибается. Я вспоминаю о крови, забрызгавшей стены гостиничного номера, когда я вошел, чтобы спасти ее от Михаила, о предсмертных хрипах всех тех мужчин, о зубах на бетонном полу, когда я пытал одного из солдат Виктора, чтобы узнать местоположение. Сделал бы я это и многое другое, если бы она была мертва? Я хочу сказать, что я не уверен. Я хочу сказать, что я знаю, что это не вернет ее, что я бы подумал о благе семьи, что я бы сохранил ясную голову и попытался сделать то же самое, что я делаю сейчас… установить мир и навести порядок на наших улицах. Но правда в том, что я бы убил каждого человека, который хотя бы подумал о том, чтобы причинить вред Софии, вплоть до Виктора Андреева, а затем я бы разорвал его на куски и скормил их собакам.
Однако сейчас это не помогает. Ничто из этого не меняет того факта, что война ничего не исправит. Она только усугубит ситуацию.
— Я бы хотел, чтобы Джулия все еще была здесь. — Спокойно говорю я. — Я вижу твою боль, Витто, и я понимаю твое желание отомстить. Но сколько мирных жителей пострадает в результате этого взрыва? — Я делаю паузу, глядя на него. — Мы привлечем к ответственности закон, если будет слишком много сопутствующего ущерба. И война с русскими будет означать гибель людей, которые не имеют к этому никакого отношения.
— Копы у нас в карманах, как и у них, — говорит Росси, взмахивая рукой. — Горячки не будет, и ты это знаешь.
— Всегда найдется несколько человек, которые настаивают на выполнении своей работы. И если мы доведем это до такой степени, что вмешаются федералы…
— Ну и что? Ты хочешь перевернуться и показать свой живот, как побитая собака? К черту это, — выплевывает Росси.
— Я не сдаюсь. — Я чувствую, как последние капли моего терпения иссякают. — Ты заставил меня стать доном, Витто. Так позволь мне быть доном.
— Я не знал, что выбрал наследника, который окажется таким слабым. — Голос Росси режет. — Я думал, ты сын своего отца.
