— Как, и Чернушку велел зарезать? — испуганно вскричал Сережа.
— Нет, Чернушка — Лидочкина любимица, и папа не велел трогать Чернушку, но он не знает, что не только Чернушка дорога Лидочке, а и все цыплята. Ведь она сама кормит их по утрам и вечерам; они знают ее голос, вскакивают к ней на колени, берут у нее корм прямо из рук.
— Так почему же ты не скажешь все это папе? Тогда бы он не отдал приказания зарезать Лидиных любимцев.
— Да ведь я узнал это уже после папиного отъезда, — оправдывался Бобка. — Я слышал, как Матрена сказала Аксинье: «Зарежь вечером цыплят, кроме черной молодки, барышниной любимицы». Папа приедет только ночью, когда все уже будет кончено с цыплятами… Он поехал опять к этому противному учителю приглашать его поступить к нам. Так мне, по крайней мере, сказала Лидочка.
— А что она?
— Кто, Лидочка? Она плачет.
В один миг удочка выскользнула из рук Юрика и поплыла по реке.
— Митька, поймай! — крикнул он своему босоногому приятелю.
Тот не заставил повторять приказания: сбросив с себя одежду, он, как лягушка, нырнул в воду. А сам Юрик во весь дух помчался от реки к дому. Бобка сказал правду. Лидочка сидела на террасе и горько плакала. Над ней стояла Ирина Степановна и ворчала, разводя руками:
— Постыдитесь, сударыня! Нашла о чем кручиниться, слезки проливать. Из-за птицы глупой глазки нудить вздумала! Эка невидаль, цыплят на жаркое зарезать велено! Так из-за этого стоит ли рекой разливаться? Чего ж ты не плачешь, когда бифштекс или котлетку кушаешь? Ведь тоже из мяса коровы приготовлено, и тоже скотинку для того убить пришлось…
— Да ведь не то это, няня! — всхлипывая, проговорила Лидочка. — Ведь я их сама растила и кормила, понимаешь, — и вдруг…
Тут Лидочка не выдержала и залилась новыми слезами.
— Не плачь, Лида! — послышался подле нее голос Юрки. — Мы не дадим твоих любимцев в обиду, — сказал он, обнимая и целуя слепую. — А ты, няня, ступай, я успокою сестру.
— Ишь ты, какой лыцарь выискался, — заворчала на него по своему обыкновению старушка, — ты вот лучше скажи, где штаны продырявил!
И она, поймав Юрика за руку, указала ему на громадную дыру на панталончиках около колена.
Но Юрик только сердито отмахнулся от няни и, наклонившись к уху Лидочки, зашептал тихо оживленно:
— Не горюй, Лидок, ведь мы хотя и большие шалуны, а тебя, нашу бедную слепенькую Лидочку любим очень-очень крепко. Не беспокойся за своих курочек. Слышишь? Даю тебе мое Юркино слово, что ни одна из них не будет зарезана, и завтра поутру ты будешь по-прежнему кормить на крыльце всех своих цыплят!
— Что ты там шепчешь, греховодник? — тем же сердитым голосом спросила няня, все еще не решавшаяся уйти с террасы и оставить свою любимицу с самым отъявленным, по ее мнению, из шалунов-братьев.
— Ничего, нянечка, — с самым невинным видом отвечал ей Юрик, — я только сказал Лидочке, что ты ужасная ворчунья, такая ворчунья, что сил с тобой больше нет!
Сморщив свое хорошенькое личико в гримасу, Юрик стал вдруг необычайно похож на свою ворчунью-нянюшку, а когда он вдобавок заговорил, очень удачно подделываясь под ее тон и манеру: «Ишь ты, какой лыцарь выискался! Ты мне лучше скажи, где ты штаны продырявил», то слепая Лидочка и сама няня не могли не засмеяться забавной выходке шалуна.
— Ну, уж ты разбойник известный! — махнув на него рукой, добродушно проговорила нянюшка и заковыляла с террасы.
В тот же вечер Юрик кликнул Митьку, гонявшего голубей на голубятне. Митька кубарем скатился с лестницы и в одну секунду предстал перед лицом своего юного начальства. Нужно сказать, что с первого же дня знакомства Митька поступил под команду Юрика и исполнял каждое желание маленького барчонка.
— Вот что, Митька, — оживленно заговорил Юрик, — ты предложи сегодня твоей тетке загнать цыплят самому, и как загонишь, позови нас с Сергеем и Бобкой, да только никому не говори об этом, слышишь?
— Для чего говорить? — степенно произнес Митька. — Говорить не стану, нет! — добавил он убежденно.
— Да ты пораньше загони, слышишь?
— А по мне, хошь сейчас! — широко улыбаясь во весь рот, произнес мальчишка. — Единым духом загоню.
Прежде чем Юрик мог что-либо ответить, Митька действительно «духом» помчался к тетке Аксинье и самым сладеньким голоском заговорил с нею:
— Тетенька! Позвольте, я подсоблю вам загнать кур в курятник нонче.
— Ишшо чего выдумал! — недоверчиво произнесла та. — С чего это тебе на ум пришло?
— Уж больно мне жаль вас, тетенька! Больно вы много трудитесь. «Дай-кось, говорю себе, пособлю в чем тетушке Аксинье», — ласково отвечал хитрый мальчуган.
— Ин ладно! — согласилась птичница, подкупленная смиренным тоном своего приемыша. — Загони кур, коли есть на то охота.
А Митьке только того и надо было… Стрелой помчался он на задний двор, и скоро оттудапослышалось отчаянное кудахтанье кур и писк цыплят, а минут через десять все куриное царство было уже водворено на ночлег в курятнике.
Перед самым закатом солнца четыре мальчика под предводительством Юрика тихонько пробрались туда. В руках следовавшего позади троих барчат Митьки было небольшое ведерко с какою-то черною жидкостью и большой кистью вроде тех, которые имеются у маляров. И ведерко, и кисть, и жидкость Сережа достал еще поутру у Антона Савельича, никогда ни в чем не отказывавшего детям. Краска, находившаяся в ведерке, напоминала своим цветом чернила и лоснилась, точно глянцевая. Ею красилась обыкновенно на кухне и в людской мебель, которая благодаря черному цвету не казалась запятнанной и грязной. Антон Савельич долго не соглашался давать краску Сереже, и только когда мальчик таинственно сообщил ему, что они готовят сюрприз, старый приказчик торжественно вручил ему ведерко с краской и кисть.
Итак, четыре мальчика тихонько пробрались в курятник. Одноглазый старый петух, участник многих драк и боев, потерявший свой глаз в одном из таких сражений, с недоумением смотрел своим единственным глазом на вошедших поздних посетителей. Куры и цыплята, мирно отдыхавшие на жердочках и приготовившиеся уже расположиться ко сну, разом всполошились и забегали по курятнику.
— Ну, братцы, лови и давай сюда! — шепотом приказал Юрик.
И, схватив одной рукою первого попавшегося рыженького цыпленка за лапки, другой, свободной рукою он обмакнул кисть в ведро с краской и… и в одну минуту цыпленок из пушистого и рыженького превратился в облизанного и черного, как галчонок. Глупая птица не понимала поступка своего благодетеля и кричала на весь курятник, точно ее собирались резать. За ним запищали и закудахтали на разные голоса другие куры и цыплята, и разом поднялся такой концерт, какого, наверное, никогда не было в стенах курятника.
Куры кудахтали, цыплята пищали, одноглазый петух залетел на самую высокую жердочку и оттуда кричал свое «ку-ка-ре-ку» самым отчаянным петушиным голосом. Мальчики гонялись за курами и цыплятами, натыкаясь в полутьме друг на друга, стараясь подавить разбиравший их смех. Бобка налетел с размаху на Сережу и тотчас же у обоих, и у Сережи и у Бобки, образовались две здоровые шишки на лбу. Едва удавалось поймать какого-нибудь цыпленка, как его тащили к Юрику, и тот с быстротою и ловкостью настоящего живописца разрисовывал желтые, пегие и белые перышки в черный с глянцевитым блеском цвет.
Так продолжалось до тех пор, пока все белые и рыжие и серые куры и цыплята не превратились в настоящих арабок, ничем не отличавшихся от Лидочкиной любимицы — Чернушки.
Покончив с этим делом, мальчики вышли из курятника. Но, боже, в каком виде! Их светлые матроски и синие панталончики — все это было покрыто черными безобразными пятнами. Те же пятна красовались на лицах и на руках, а не в меру усердный Митька так располосовал свое и без того чумазое лицо черными полосами, что выглядел настоящим индейцем.
Зато и досталось же на орехи в этот вечер Митьке! Больно прибила его тетка Аксинья за измазанную краской рубаху.
Впрочем, и сама Аксинья пережила неприятную минуту в этот вечер. Расправившись с Митькой, она, вооружившись острым ножом, направилась к курятнику — исполнить приказание барина. И вдруг, открыв дверцу, отступила в испуге… Все, решительно все куры и цыплята изображали из себя ту черную курочку, которую ей, Аксинье, не приказано было трогать…
— Наваждение! Батюшки! Наваждение! — завопила она на весь двор с испугу и со всех ног помчалась к Матрене — делиться с нею удивительною новостью.
А четыре мальчика, в том числе и Митька, уже позабывший свою недавнюю трепку, так и покатывались со смеху над испугом и недоумением птичницы.
Маленькие шалуны добились своей цели. Выкрашенных цыплят никак нельзя было отличить от Лидочкиной Чернушки, и из боязни зарезать нечаянно Чернушку Аксинья не решалась резать и остальных.
