Приложив левое ухо к крошечной щели между дверным косяком и вращающейся дверью, Райан напряг слух, чтобы уловить разговор Тингов.
Просторную кухню проектировали с тем, чтобы в дни приемов приглашенные повара могли обслужить многочисленных гостей. Тихие голоса мягко отражались от широких гранитных поверхностей и многочисленных кухонных агрегатов и приспособлений из нержавеющей стали.
Рискуя выдать свое присутствие, Райан приоткрыл дверь на дюйм. Все равно не узнавал голоса, а произносимые шепотом неразборчивые звуки не складывались в слова.
Но Райан уловил позвякивание блюд и тарелок, что крайне его удивило. Ли и Кей наверняка давным-давно помыли посуду от его обеда, а если им вдруг захотелось поесть в столь поздний час, воспользовались бы кухонькой, которая примыкала к их комнаткам.
Услышал он также и какой-то хруст, тихий, ритмичный. Этот звук никак не относился к повседневным, но тем не менее показался знакомым и (Райан не мог сказать, по какой причине)… зловещим.
Но вскоре подслушивание уже казалось ему нелепицей. Зловещим в его доме, похоже, могло быть только его же воображение, которое разошлось не на шутку из-за вдруг возникших неладов со здоровьем.
Тем не менее, когда Райан уже собрался надавить на вращающуюся дверь и посмотреть, кто все-таки находится на кухне, он испытал безотчетный страх. Сердце громко застучало, словно копыта по камням, и так быстро, словно приближались четыре всадника Апокалипсиса.
Он закрыл дверь, попятился от нее.
Правую руку прижал к сердцу, левой оперся о буфет, в ожидании, что очередной приступ сшибет его с ног и оставит беспомощным на полу.
В кладовой воцарилась темнота.
В кухне, за вращающейся дверью, выключили свет. Тот же выключатель контролировал и лампы кладовой.
Погас свет и в коридоре.
В кладовой, без единого окна, стало темно, как в опущенном в могилу и засыпанном землей гробу.
Не слыша ничего, кроме ударов подведшего его сердца, Райан вдруг почувствовал, как к нему кто-то приближается, и этот кто-то видит в кромешной тьме так же хорошо, как дворовый кот, что-то высматривающий под лунным светом. Он ждал, что рука незнакомца вот-вот ляжет ему на плечо или холодные пальцы коснутся губ.
Тяжесть в области сердца требовала, чтобы он сел на пол. Колени подогнулись, он сполз по передней поверхности буфета, пересчитав спиной ручки ящиков.
Текли минуты, частота ударов сердца не увеличилась, наоборот, оно вновь забилось в нормальном, размеренном ритме.
Слабость ушла, сила вернулась, место страха занял стыд.
Хватаясь за ручки ящиков, Райан встал. На ощупь добрался до вращающейся двери.
Прислушался. Ни бормотания, ни шепота, ни звяканья посуды, ни хруста.
Он открыл дверь, переступил порог, закрыл, замер, прижимаясь к ней спиной.
По правую руку, над раковинами и примыкающими к ним столиками, окна выходили на запад. Их прямоугольники четко выделялись на фоне неба, подсвеченного городками, расположенными ближе к океану, и луной.
Собравшись с духом, Райан поднес руку к выключателю, и вспыхнувший свет убедил его, что на кухне он один.
Помимо кладовой, двери из кухни вели во внутренний дворик, в комнату для завтрака и в служебный коридор, по которому Райан и пришел.
Конечно же, голоса принадлежали Ли и Кей. Они занимались какими-то своими делами, не подозревая, что он – в кладовой.
Но почему Тинги шептались, зная, что Райан спит в спальне на третьем этаже в другом конце дома?
На одной из стен кухни, как и в других местах по всему дому, висела панель «Крестрон». Райан коснулся экрана, он осветился. Любая такая панель позволяла контролировать свет, громкую связь, систему кондиционирования и многое-многое другое.
Он вызвал на экран информацию о системе безопасности и увидел, что Тинги, следуя заведенному порядку, активировали охранную систему периметра. Ни один незваный гость не мог войти в дом незамеченным. При такой попытке взвыла бы сирена, а записанный на пленку голос сообщил бы, в каком месте нарушен периметр.
Двадцать камер наблюдения контролировали подходы к дому. Райан просмотрел все двадцать картинок. Хотя ясность изображения менялась от камеры к камере, в зависимости от освещенности, посторонних на территории поместья он не увидел. Если кто и двигался, так это мотыльки.
Райан вернулся на третий этаж, но не для того, чтобы лечь в кровать. В нише гостиной, где он обедал, стоял антикварный, 1923 года, в стиле арт деко письменный стол. За него Райан и сел, но не для того, чтобы поработать.
Ли и Кей Тинг жили в его доме уже два года. Трудолюбивые, целеустремленные, верные.
Их прошлое досконально изучил Уилсон Мотт, бывший детектив отдела расследования убийств, а теперь консультант по вопросам безопасности, к которому Райан обращался по личным делам, не связанным с компанией «Быть, чтобы делать».
В голове крутились слова Форри Стаффорда: «Повреждения внутренней оболочки сердца, амилоидная дистрофия, отравление…»
И с каждым повтором голос Форри вроде бы все сильнее нажимал на «отравление», хотя сам же врач и сказал, что к Райану это не относится.
Для мужчины, который никогда не жаловался на здоровье, более того, вел активный образ жизни, внезапное обнаружение серьезной болезни требовало объяснения, выходящего за рамки генетической предрасположенности и физических недостатков. Годы борьбы и яростной конкуренции наглядно доказали Райану, что в этом мире хватает людей, чьи мотивы вызывают подозрения, а методы безжалостны.
«Отравление».
Тихое постукивание привлекло его внимание к выходящему на запад окну. Звук прекратился, едва он повернул голову.
Стальной свет лунного серпа не позволил определить, кто бился о стекло. Скорее всего, в гости напрашивался мотылек или какое-то другое ночное насекомое.
Райан перевел взгляд на руки. Они лежали на столе, сжатые в кулаки. Ранее, во время приступа, ему казалось, что сердце сжимает чья-то жестокая рука.
Вновь за окном послышался шум, теперь более всего похожий на настойчивое постукивание костяшками пальцев, затянутых в перчатку из мягкой кожи.
Он находился на третьем этаже. Балкона под этим окном не было, только лужайка, далеко внизу. Никто не мог стоять по другую сторону окна, привлекая его внимание.
Состояние сердца оказывало влияние на разум, лишая Райана привычной уверенности в себе. Даже безвредный мотылек теперь мог нагнать на него страха.
На окно он смотреть не стал, чтобы не вызывать полчища новых страхов. Его упорство принесло плоды: постукивание слабело, слабело… и совсем стихло.
«Отравление».
Мысли вернулись от воображаемых угроз к реальным, к людям, которых он знал по бизнесу, чья алчность, зависть и честолюбие толкали их на аморальные деяния.
Райан заработал свое состояние честно, никого не хватая за горло. Тем не менее врагов он нажил. Некоторые не любили проигрывать, даже если винить за это они могли лишь себя.
После долгих раздумий он составил список из пяти фамилий.
Среди телефонных номеров, по которым он мог найти Уилсона Мотта, только на один детектив всегда отвечал сам, независимо от времени дня и ночи. Номер этот знали только двое или трое самых богатых клиентов Мотта. Райан никогда им не пользовался.
Он замялся, прежде чем набрал номер. Но интуиция подсказывала, что его оплели паутиной обмана и ему нужна не только врачебная помощь. Поэтому семь раз нажал на клавиши телефонного аппарата.
Когда Мотт ответил, голос его звучал так же бодро, как и ясным днем. Райан представился, но не назвал ни одной фамилии из списка, не попросил еще раз, более досконально, проверить прошлое Тингов, как, собственно, собирался. Он произнес фразу, столь неожиданную для самого себя, что потом на какое-то время лишился дара речи:
– Я хочу, чтобы вы нашли женщину, которую зовут Ребекка Рич.
Глава 8
Ребекка Рич. Мать Саманты.
Только вчера вечером, обедая с Сэм, Райан узнал, что ее мать жива. Больше года он полагал, что она умерла, а Сэм предпочла не прояснять ситуацию.
Нет, это несправедливо. Сэм не вводила его в заблуждение. Он предположил, что Ребекка умерла, исходя из той скудной информации, которой поделилась с ним Саманта.
Вероятно, пути матери и дочери настолько разошлись, что они не разговаривали, не общались и, судя по всему, изменений в их отношениях не предвиделось. «Она умерла. Для меня» – слова Саманты.
Он мог понять, почему: после того, как Ребекка отключила аппараты, поддерживающие жизнь Терезы, Саманта хотела отгородиться стеной от воспоминаний об умершей сестре-близняшке и от матери, которая, она чувствовала, предала их.
– Вы знаете что-то еще, кроме имени и фамилии? – спросил Мотт.
