Белоголовый заколебался. «Меня, тогда пылкого 19-летнего юношу, — вспоминал он впоследствии, — как и Боткина, тянуло в водоворот войны, с которой для нас связывались и помощь больным и раненым, и удовлетворение патриотическому чувству, и масса разнообразных, незнакомых доселе впечатлений… К тому же Боткин мне говорил: „Ведь мы с тобой отлично можем устроиться в какой-нибудь полк вместе; первое время нам будет трудно, но зато мы станем поддерживать друг друга и помогать одни другому“».
Мнение Грановского в университете разделял профессор Иноземцев, он говорил Боткину:
— Правда, хирург из вас не получится, но и терапевты нужны в военных госпиталях.
Однако большинство профессоров считало более полезным дать возможность студентам закончить университет. Противоречивое мнение руководителей смущало.
Белоголовый обратился к ректору Альфонскому с просьбой помочь ему получить разрешение родителей уйти из университета. Тот, выслушав его, сказал:
— Не только не возьмусь писать вашим родителям, а совершенно напротив, как человек, заменяющий вам здесь отца, могу вам дать единственный и самый разумный совет — ни под каким видом не прерывать вашего медицинского воспитания, не кончив полного курса. Иначе из вас выйдет врач-недоучка, и вы потом всю жизнь будете чувствовать эту незаконченность своего образования и горько сожалеть о ней.
Пикулин говорил Сергею Боткину о том же:
— Что сможете сделать вы, студент, без знаний даже пятого курса? Все, что вы приобретете еще за год в университете, будет полезно и вам и раненым. Ведь в Крыму надобно отвечать за жизнь людей не так, как в клинике, где есть над вами старшие, у кого можно спросить совета, — там вы один будете решать, что делать.
В семействе Боткиных заявление Сергея о том, что он через шесть недель выходит из университета, было встречено отрицательно. Старик Боткин вспомнил свою былую строгость:
— Раз за что взялся, должен кончить, недоучкой негоже быть, не позволю.
После долгих колебаний Боткин и Белоголовый остались продолжать учение в университете и весною перешли на последний, пятый курс. В этом году молодым медикам пришлось не по-ученически заняться врачеванием, причем в условиях, почти равных военным. Летом в Москве вспыхнула эпидемия холеры. На борьбу с ней университет в помощь врачам выделил студентов пятого курса. Среди них был Сергей Боткин. Принятыми мерами удалось к осени ликвидировать эпидемию, занятия в университете начались своевременно.
В зиму 1854/55 года было снова много волнений в связи с предложением попечителя, генерала Назимова, о досрочном выпуске медиков и посылке их в действующую армию. На этот раз не нашлось ни одного охотника прервать занятия за несколько месяцев до окончания, и, наконец, было решено ускорить весь выпуск, перенеся экзамены с мая на март. Медики засели за подготовку.
В Московском университете в то время существовало правило, по которому оканчивающие медики получали звание лекаря. Для получения же звания доктора медицины надо было сдать дополнительные экзамены, на которые студенты обычно не решались, так как большинство проваливалось у профессора Глебова. Белоголовый вспоминает, что Глебов обычно говорил при этом: «…все различие между доктором и лекарем только в количестве и объеме познаний, а я по личному опыту н по наблюдению над товарищами знаю, что как бы способен и прилежен ни был студент, а ему только что в пору управиться с изучением обязательных лекций и учебников и решительно не хватает времени расширить свои познания чтением более специализирующих предмет научных сочинений».
Все же обычно несколько смельчаков решались сдавать экзамены. Среди них в этот раз был и Боткин. Он благополучно прошел все дополнительные экзамены, но у Глебова, как и следовало ожидать, срезался. В первый раз за все годы занятий в университете Боткин не смог ответить на вопросы преподавателя. «Что делаешь — умей делать хорошо» — эти слова, не раз слышанные в детстве от отца, крепко вошли в сознание Сергея, и он остро переживал свою неудачу. В то же время со свойственной ему добросовестностью он признал, что Глебов прав и многое, что казалось ему простым и ясным, значительно сложнее и еще далеко не уложилось у него в голове. Пришлось снова засесть за книги. Боткин уехал в село Архангельское, где жили Пикулины, прихватив с собой чемодан книг по физиологии. Через три месяца он сдал Глебову экзамен. Но теперь, получив диплом доктора медицины, Боткин чувствовал себя значительно менее уверенным, чем три месяца назад. Немедленно по получении документов Боткин отправился в действующую армию.
В Крым Сергей ехал со вторым пироговским отрядом сестер милосердия.
Отправки первого отряда Пирогову удалось добиться с великим трудом. Когда были испробованы все официальные пути, он обратился в сферу благотворительности. Великая княгиня Елена Павловна лично приняла знаменитого хирурга, о котором слышала как о человеке неуживчивом, неприятном, но враче замечательном. Ей льстило, что Пирогов обратился к ней, помимо ее августейшего брата и императрицы, и она сделала все, чтобы удовлетворить его просьбу.
Летом 1855 года Пирогов приехал из Крыма в столицу, пытаясь добиться помощи осажденному Севастополю. Весть о падении крепости застала его на обратном пути. Хлопоты Пирогова не были совсем безуспешными. С помощью той же Елены Павловны был сформирован второй отряд сестер милосердия. С этим-то отрядом 5 сентября 1855 года и выехал Сергей Боткин в Крым. Василий Петрович писал Н. А. Некрасову: «Брат Сергей завтра отправляется в Севастополь. Он будет состоять при Пирогове и в ведении Е, И. В. Елены Павловны, у которой он был сегодня. Она посылает с ним суммы для раздачи сестрам милосердия… Он едет по своей воле, по предложению Пирогова. Сергей — малый дельный и вполне оправдает доверенность, которую оказывают ему».
Боткин застал Пирогова в Симферополе, куда Николай Иванович перебрался со своими помощниками после падения Севастополя. Из письма Пирогова можно представить себе, в каких условиях работал он сам и в какие условия сразу же по приезде попал Боткин: «Я решился жить не раздеваясь. Каждый день приходится осмотреть до 800 и до 1000 раненых, рассеянных по городу, в пятидесяти различных домах».
Боткин был назначен Пироговым ординатором Симферопольского госпиталя. В тот год выдалась холодная погода. Дули ветры. В госпитале были выбиты стекла. Раненые мерзли в палатах, лежа под тонкими одеялами. У хирурга коченели пальцы во время операций. Глаза были воспалены от ветров и бессонных ночей.
Боткин не отставал от опытных пироговских помощников. Он не отдыхал днем, а если и уходил из операционной, то для того, чтобы пройти в палату, чтобы лишний раз посмотреть раненых и больных. Ночью Сергей Петрович спал не более трех-четырех часов, как и Пирогов, не раздеваясь. Отдохнув, он возвращался в операционную и, видя усталость хирургов, становился у операционного стола и помогал им, хотя у самого теперь тоже были воспалены глаза то ли от ветра, то ли от бессонницы. Во время операций Боткин работал спокойно, его движения были быстры. Он научился производить ампутации. Но бывали случаи, когда сжималось сердце, горячий пот выступал на лбу: он не мог найти, он не видел мелких кровоточащих сосудов, которые надо было с молниеносной быстротой перевязать. Состояние молодого врача замечали оперировавший рядом доктор и операционная сестра. Ему тут же помогали. Все сходило благополучно. Боткин овладевал собой, но. выйдя из операционной, в отчаянии валился на свою койку: правы были Иноземцев и Пикулин — он не может быть хирургом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
