– Я был бы очень рад, сэр, – импульсивно воскликнул я, – если бы эти мысли покинули вас.
– А я и не сомневаюсь, что вы были бы рады, – холодно ответил он. – Моя п. мянница достойна быть женой человека, занимающего самое высокое общественное положение. На Сен-Лаупа она уже произвела сильное впечатление, хотя вчера в экипаже он видел ее только одно летящее мгновение.
– Это очевидно, – ответил я ему с такой же холодностью, а затем дал ему полный отчет о вчерашнем поведении маленького француза.
– Ох, уж эти французы, – мягко заметил дядя. – Женщина для них прежде всего женщина, хотя потом она может стать для них и госпожой. Сен-Лауп отнюдь не дурак в этом отношении. Знаете ли вы, как он распорядился своей собственностью – всем тем, что не смог взять с собой до падения Бастилии? Вложил ее в британскую ренту. Умно, не правда ли? Удивительно практичное решение для аристократа – таково мое мнение.
В это время мы дошли до дверей дядиного дома. Ввиду того, что, хотя о моем появлении на ужине не было сказано ни слова, я тем не менее был уверен, что такое приглашение входило в планы дяди, которые он строил относительно нас с Фелицией, и потому продолжал идти вместе с ним и после того, как мы миновали угол, где наши пути обычно расходились. Но дядя лишь протянул мне руку и пожелал спокойной ночи.
Что мне страдания от мыслей, мучивших меня весь день, что мне замешательство, с которым я смотрел на него, продолжая улыбаться – мне показалось, что дядя сейчас разрушил не меньше, чем воздушный замок, возведенный моими слабыми надеждами, что разочарование оказалось сильнее, чем я мог вынести. Я почувствовал, что этим вечером непременно должен увидеть Фелицию, пусть даже эта встреча подарит мне лишь один единственный ее взгляд и легкое прикосновение ее руки.
– Если вы позволите, сэр, – дерзко сказал я, – я хотел бы войти и осмотреть сад. После этих слухов о волчьем подвиге у мистера Сэквила мне хотелось бы удостовериться в том, что наше объяснение испуга моей кузины прошлой ночью было достаточно точным.
– В этом не может быть сомнений, – ответил он. – Впрочем, если у вас появилось такое желание, осматривайте. Надеюсь, вы извините меня, если я сразу поднимусь к себе.
Дядя не смог бы сейчас сделать ничего иного, за что я извинил его более охотно, потому что он предоставил мне несказанно много – заглянуть по пути в дверь гостиной. Фелиция была там.
При взгляде на нее, на ее отливающую в мерцающем пламени свечей темным золотом хоро шенькую головку, при виде ее мелькающих над пяльцами белоснежных ручек я, как только вошел в комнату, сразу забыл половину моих новых тревог. Другая половина исчезла, едва я услышал ее приветливый голосок. Пусть дядины желания остаются с ним, Фелиция не была обещана никому другому.
– Мой дорогой Роберт, я так рада, что вы пришли, – воскликнула она, и затем, понизив голос, добавила. – Я проделала эксперимент.
Сейчас я вам кое-что покажу. То, что я увидела в окне прошлой ночью, не было отражением.
Смотрите! Огни и занавеси находятся в том же положении, что и тогда. И, тем не менее, встав на то место, где я стояла прошлой ночью, вы не сможете увидеть отражение головы этой медвежьей шкуры в оконном стекле. Волк, который убил этого старика, был в нащем саду, и я видела его.
Ее рука нашла мою и сжала ее.
– Какой ужас, Роберт! Представьте, что он напал бы на вас, когда вы бросились в сад! Если бы вы только видели его, стоящего там и пожирающего меня глазами! Сейчас эта мысль вызывает у меня холодную дрожь по всему телу.
Мое тело тоже трепетало, но не от ужаса, а от ее теплого прикосновения. Мои пальцы сжали ее руку.
– Пойдемте, – сказал я. – Пусть каждый возьмет свечу и поищет в саду следы. Это будет оправданием моему приходу сюда.
– Их совсем нет. Ни одного. Я уже осматривала сад сегодня утром. И все стены, вы знаете, каменные, и одна из них ведет прямо к этому окну. Только не говорите мне, что не останетесь с нами на ужин. – И сожаление в ее голосе более чем вознаградило меня за все мои обманутые надежды на этот вечер.
– Я не приглашен, дорогая кузина, – сказал я девушке. – Видимо, дядя просто не собирался этого делать, а когда вы узнаете его лучше, то заметите, что он не из тех людей, кто готов пригласить за свой стол любого.
– Какой стыд! Если бы я жила здесь месяц, а не один день, я бы сама пригласила вас. Однако, вы приглашены на завтрашний вечер. И не говорите мне, что не сможете принять это приглашение, потому что без вас я ни за что не вынесу присутствия мосье де Сен-Лаупа в нашем доме.
– Мосье де Сен-Лауп приглашен на завтрашний вечер? О, наш дядя не медлит с демонстрацией своего гостеприимства, не так ли? Можете быть уверены, я приду. И это будет лучше, чем находиться в стороне от событий, тем более, мне кажется, что мосье де Сен-Лауп нравится вам «е больше, чем мне.
– Ах, но наш дядя уверяет меня, что я совершенно не права в своем отношении к этому человеку. – Ее лицо стало еще более восхитительным. – Он говорит, что тут уж ничего не поделаешь, если француз привык смотреть влюбленными глазами на каждую женщину, и что мосье де Сен-Лауп действительно человек, придерживающийся понятий, столь же прочных, как и его доходы, которые, кажется, превосходны.
Ее рука продолжала лежать в моей, и то искреннее, теплое и сильное пожатие, которым она одарила меня на прощание, без лишней сентиментальности показало, что она хотела бы разрешить мне остаться здесь, рядом с ней.
Влюбленный в нее, я был настолько глуп, что позволил этой мысли унести с собой в память о нашей встрече половину ее очарования. Я был ее кузеном, которого она любила как кузена, и не более того, с горечью говорил я себе, пока шел одиноким путником в свой дом и пока ужинал там в своем грустном уединении. Я напомнил себе, что более чем достаточно для одного дня повалял дурака, и пламя стыда охватило меня с головы до пят, как только я подумал об улыбке, с которой дядя выслушал мое признание о моей готовности к помолвке с его племянницей. Но что еще мог он иметь в виду все эти недели лукавых намеков и хитрых кивков? Или он неожиданно изменил свои планы? И если это так, то почему? Быть может потому, что этот осанистый аристократ с его удачным размещением капиталов в британской ренте вдруг появился на сцене и с первого же взгляда на Фелицию был поражен в самое сердце? Но я еще не представлял во всех деталях, насколько серьезно затронула интересы старой фирмы «Баркли и Баркли» широко распространившаяся этим летом финансовая депрессия, и я был слишком молод, чтобы знать, как легко для человека, имеющего темперамент моего дяди, тешить себя благими мыслями о том, что он поступает согласно своим бескорыстным побуждениям, в то время как служит он лишь собственным интересам.
Глава IV. Люби мою собаку, люби меня
Я стал, конечно, абсолютной добычей ревности, когда на следующий вечер явился на ужин в дом дяди. И если Фелиция не дала мне ни единого повода, потворствующего моей презренной страсти – а я это ясно сознавал – то мосье де Сен-Лауп принес мне множество извинений. Должен сказать, что при всей своей демонстрируемой общительности он уверенно, когда ему это было надо, держал дистанцию, соответствующую его званию. Одетый в дорогой вечерний костюм, сшитый с ненавязчивой элегантностью, с отделанным щегольскими кружевами воротом и сияющим на груди изумительным рубином, держа в руке табакерку, изящно отделанную эмалью, он предстал перед нами другим человеком, с тонким, совершенным вкусом.
С его лица, освещенного пламенем свечей, казалось, сошел прежний румянец, вызванный избытком жизнерадостности. И если кто-нибудь закрывал его от потока льющихся лучей, на его темно-голубой, гладко выбритой коже становились видны над губами крошечные, нанизанные, словно бисер, капельки пота. Огненно-красные огоньки в его черных глазах придавали им меланхолическое выражение. Изящные линии сюртука из бордового атласа скрадывали полноту его фигуры. Его познания о Париже, конечно, как он нас уверял, могли быть поверхностными, но не провинциальный портной кроил его сюртук.
Я, сидящий напротив него, в своей скромной одежде выглядел довольно бедно на фоне роскошной мебели дядиной гостиной. И, напротив, превосходные столовые приборы, старинное массивное серебро и хрусталь, появившиеся на столе к его приходу, как нельзя лучше соответствовали общественному положению этого аристократа и не превосходили той меры, какую хорошо воспитанный человек, подобный ему, смел ожидать.
Его энергия выплескивалась хорошим юмором. Он с легкостью, даже когда Фелиция предоставила нам возможность одним наслаждаться вином, оставался верен присущей ему вежливости. Позже, уже в гостиной, он пересел поближе к ней, демонстрируя нечто вроде возвышенного и задумчивого смирения, которое должно было быстро стереть из ее памяти то неприятное впечатление, какое он произвел на девушку при их первой встрече, возбудив во мне тем самым острое желание вышвырнуть его вон. Он тотчас вскочил на ноги, чтобы провести Фелицию к клавесину, когда дядя предложил ей спеть для нас, и менее чем через пять минут он уже склонился над ней с нотами для дуэта. Минут десять они производили впечатление людей, забывших о нас – моем дяде, пасторе, который в этот вечер был, кроме нас, единственным гостем, и обо мне, и увлеченных лишь исполнением коротких мажорных песенок, перемежающихся всплесками бойкой болтовни на французском языке, слишком быстрой, чтобы я мог уследить за ее смыслом.
