– Пощадите нас, дорогой сэр. – Мосье де Сен-Лауп вскочил со стула и, улыбаясь, протянул моему дяде руку на прощание. – Если вы продолжите, то напомните мне мое детство, которое подобные легенды сделали ужасным.
И он со всей экспансивностью, какую только можно было ожидать от темпераментного француза, обрушил на дядю поток благодарностей за гостеприимство и пожелания доброй ночи. В том, как он поцеловал руку Фелиции, была, конечно, доля изысканного щегольства, но этим поцелуем он выразил значительно больше, чем дань простой вежливости; я это почувствовал по той страсти, с которой он сжал свои губы и по внезапному, быстрому взлету ее золотистых бровей и по румянцу, залившему ее от груди до корней волос; я заскрипел зубами от досады на ту готовность, с какой мой дядя высказал надежду вновь в часы досуга увидеть француза в своем доме до его отъезда в Нью-Йорк.
– А пока я пойду, – мосье де Сен-Лауп обернулся в дверях: вся его прежняя задумчивость исчезла, и в быстром взгляде, который он метнул на Фелицию, вновь сверкнула дерзость. – Я припоминаю, у вас, англичан, есть пословица: «Люби мою собаку, люби меня», не так ли?
– Не совсем точно, – улыбнулась девушка. – «Любишь меня, люби и мою собаку».
– Тогда я напомню вам о другом, – возразил он. – Правило ни на что не годится, если его нельзя трактовать двояко. – И даже после того, как дверь за ним закрылась, в моих ушах продолжало звучать радостное рычание его голоса.
– А теперь я прошу вас рассказать нам одну из тех историй, которые он так боялся услышать, – нетерпеливо воскликнула девушка.
– Как-нибудь в следующий раз, мое дорогое дитя. – Пастор поднялся со стула и, прощаясь, взял ее руку в свои. – Уже поздно, а я должен начать завтрашнюю воскресную проповедь прежде, чем я лягу в постель. Я буду проповедовать по пророку Иеремии, его шестой стих пятой главы: «Волк вечерами убивает их».
Но Фелиция, провожая пастора до двери, продолжала задавать ему вопросы, испуганная, словно малое дитя. Действительно ли люди могли превращаться в волков? Как им удавалось это делать? Пастор отвечал, что это можно сделать, вывернув кожу наизнанку; что римляне называли оборотней «версипеллис», меняющий кожу; но не было ни одной записи очевидца, подтверждающей, что человек собственными глазами видел такое превращение. Когда оборотень принимал человеческое обличье, то предполагали, что волчья шерсть оказывалась скрытой под кожей, и потому часто с бедняг, обвиненных в ликантропии, палачи, в попытке доказать это, живьем срывали кожу.
– И много было таких существ? Я имею в виду, веривших в то, что они оборотни?
– В местах, где водились волки, в каждой деревне вера в них была всеобщей. Мы говорили о сэре де Реце. Он был признан виновным в том, что пил кровь малолетних детей. Это произошло в 1440 году. В XVII веке одна венгерская графиня имела обыкновение подвергать жестоким пыткам молоденьких девушек, а затем купаться в их крови. Оборотни, казалось, особенно любили прекрасных молодых девушек. А теперь доброй ночи, дети мои. Я слишком много говорил. Вас обоих замучают ночные кошмары, – встряхнув своими белоснежными локонами, улыбнулся он. Как только пастор закончил говорить, мы вдвоем проводили его в холл, Фелиция помогла ему надеть его старинного покроя кавалерийский плащ и подала трость черного дерева с серебряным наконечником. Пастор поклонился девушке с любезной церемонностью.
– Какой очаровательный старик! И какой восхитительный вечер! – раскрасневшись от удовольствия, воскликнула она. – Кто мог ожидать, что в небольшом уединенном городке, подобном этому, могут найтись два таких интересных, своеобразных человека?
– Ваше замечание особенно применимо к низенькому пухлому Сен-Лаупу, – уподобясь неотесанному деревенскому ревнивцу, ответил я. – Я заметил, что ему потребовалось совсем немного усилий, чтобы изменить ваше мнение, сложившееся о нем вчера.
– Но, Роберт, сегодня вечером он был совсем другим человеком!
– Вы быстро заметили это различие.
– Но, во-первых, он был дядиным гостем, я должна была по меньшей мере быть вежливой с ним. И почти сразу же увидела, что мое первое впечатление было ошибочным. Никто не мог бы быть более джентльменом, чем он, то есть…
– То есть поцеловать вашу руку с таким доводящим до озноба почтением, – презрительно усмехнулся я, подстегивая свой гнев воспоминанием об этой сцене. Но на эту тираду Фелиция ответила чистым и открытым смехом.
– Роберт, что из того? Он настолько стар, что годится мне в отцы. И не говорите мне, что собираетесь стать ревнивцем – вы, мой кузен!
– Ревнивцем?! – воскликнул я; а затем я сказал и сделал то, что глупцы, так похожие на меня, с густой черной шевелюрой и голубыми глазами, с атлетической фигурой и настолько крепкими и сильными мускулами, что им редко когда приходится напрягаться даже в половину своей мощи, говорят и делают очень часто: я повел себя как самый последний идиот. Ибо чувство, вызванное ее очарованием, пронзило меня словно молния. – Я вам не кузен. Я только племянник вашего дяди. И я благодарен Богу за это, потому что люблю вас, Фелиция. А тот негодяй знатен – он граф, если еще сохранил свои права на этот титул – талантлив и богат, в то время как я всего лишь бедный неотесанный провинциал, не имеющий на своем счету и тысячи долларов…
Но прежде, чем эта фраза была произнесена мной до конца, гибкое тело девушки оказалось в моих тесных объятиях, и слова вырывались из моей груди между поцелуями, которыми я терзал ее сладкие губы, пылающие щеки и благоухающие неповторимым ароматом волосы.
– В самом худшем случае, – она задыхалась, вырываясь из моих рук, – в самом худшем случае, даже вы не сможете представить себе, чтобы он посмел обращаться со мной подобным образом. Я могу только радоваться сделанному напоминанию, что вы не мой кузен.
Наверное, можно было сосчитать до 10, пока мы стояли друг против друга, если бы я только посмел сказать «стоял напротив нее», когда, отброшенный ее последним решительным толчком, неуклюже навалился на стенку. Веселая обаятельная девушка на моих глазах превратилась в разгневанную молодую женщину, чьи пальцы с трепетом приводили в порядок испорченную прическу, а глаза потемнели от гнева, вызванного моим возмутительным поступком и – что было гораздо хуже для меня – разочарованием в человеке, принятом ею за друга. Но вдруг на улице раздались быстрые шаги, направляющиеся по дорожке к парадной двери дома; она распахнулась и на пороге возник пастор; его голова была непокрыта, плащ разорван в клочья, а часть палки, которую он судорожно сжимал в своей руке, расщеплены по всей своей длине; пастор ввалился в холл, захлопнул за собой дверь и без сил привалился к косяку.
– Волк, – прохрипел он с трудом, и его голос донес до нас глухие удары могучих когтистых лап по вымощенной кирпичом дорожке сада. Прочная ткань плаща пастора была разорвана сильным ударом бросившегося на него зверя.
Мистер Сэквил наклонил свою голову к замочной скважине, прислушался, и на его раскрасневшемся лице появилась улыбка, за которой, как за маской, он попытался скрыть пережитый им ужас.
– Зверь, ожидая меня, лежал в засаде за кустарником в моем собственном саду. Можно подумать, эта тварь знала, что меня нет в доме.
Если бы я закрыл калитку за собой и ступил на дорожку, ведущую к дому, волк, несомненно, вышел бы победителем в этой схватке. К счастью, мне удалось захлопнуть ее перед самым носом зверя и выбежать на улицу. Я помню, челюсти хищника клацнули в дюйме от моих пяток. Но калитка, когда волк налетел на нее, оставила на нем, я полагаю, видимые отметины, а мне дала тот выигрыш во времени, в котором я так нуждался. – Он сделал паузу и улыбнулся. – Не думаю, что когда я был молодым и учился в Королевском колледже, я бегал хоть сколько-нибудь быстрее. Роберт, как вы думаете, не одолжит ли мне ваш дядя один из своих двухствольных пистолетов, с которым я постараюсь сделать вторую попытку попасть к моему домашнему очагу?
– Я пойду с вами, – предложил я пастору свою помощь, очень довольный возможностью вырваться из положения, в котором я испытывал к себе глубочайшее отвращение, делающее невозможным какое-либо оправдание моему постыдному поступку.
– Тогда и вы должны быть вооружены, – с трогательной заботой произнесла Фелиция, которой я послал взгляд, полный признательности и изумления.
– Кузен, – добавила она надменно.
Глава V. Исчезнувший зеленый редингот
Мой дядя, привлеченный хлопаньем двери и смехом пастора, наконец появился в холле и сразу же запретил мне такое несложное дело, как прогулка с мистером Сэквилом до его дома – даже если бы мы оба были вооружены.
Как один из членов городского совета, он полагал, что новое появление на улицах городка свирепствующего зверя станет позором для администрации, в которой он состоял. Было назначено вознаграждение в 25 долларов за шкуру этой твари. И охотники весь день рыскали по окрестностям, но безуспешно. Посты наблюдения были удвоены – по секрету говорили, что это было сделано потому, что каждый третий полицейский категорически отказался идти на ночное дежурство в одиночку.
