Из машины выскочил рослый парень в кожаной куртке с кучерявым меховым воротником. Волос на голове пацана было куда меньше. Бакланий прикид гармонично дополняли тёмные слаксы и пегая рубашонка с круглым воротом. Бандит, наверное. Ну тогда и поговорим по бандитски. Я выдернул из бардачка волыну и вылез ему навстречу.
– Ты, козёл, что творишь?! – заорал потерпевший.
Он ринулся ко мне. Когда расстояние между нами сократилось до минимума, я резко вскинул револьвер, чиркнув противника по кончику носа. От неожиданности он отпрянул, а затем вдруг расслабился, вероятно, приняв «Удар» за газовик.
– Вот за это ты дополнительно в рог получишь, – на полном серьёзе заявил он.
– За козла отвечаешь? – спросил я.
– Отвечаю, – бросил пацан и протянул руку, чтобы отобрать оружие. – У тебя пушка чем заряжена, пистонами?
– Жетонами, – я нажал на спуск.
Отдача едва не свалила меня с ног, тем боле, что держался на них я не ахти как. Я прянул назад, но всё равно оказался по уши в кровище и в говнище, потому что голова у пацана взорвалась, словно в ней лежала небольшая граната. При продаже револьвера Костик не наврал: в теле человека крупнокалиберная экспансивная пуля действительно творит чудеса. Башню у парня сорвало напрочь. От неё остался небольшой огрызок черепной коробки, а всё, что росло выше глаз, унеслось вдоль проспекта, гонимое ударом свинцовой лепёшки. Тулово, нелепо взмахнув поднятыми руками, грохнулось на асфальт, обильно заливая его кровью, хлещущей из разорванных магистральных сосудов.
Ужас что делается! Хорошо, что самая оживлённая часть дороги осталась позади. Здесь и фонари не горели. Мимо прошмыгнули три-четыре машины, но вряд ли кто запомнил мои номера. Невзирая на синее состояние, я вполне оценил масштабы содеянного и теперь спешил убраться подальше. Доносить на меня, конечно, никто не будет, народ нынче жизнью учёный, знает, что с милицией только свяжись – сам же крайним и окажешься. Но испытывать судьбу не стоило.
Швырнув в бардачок забрызганный кровью револьвер, я врубил передачу и газанул, ухитрившись объехать раскинутые ножницами ноги. В неверном свете фар мне показалось, что раскинутые пальцы покойного настойчиво продолжают гнуться в «козу». Прыгая на ямах, я добрался до перекрёстка и повернул на Светлановский проспект.
Долгий путь по проспекту изрядно утомил меня. Не пугали даже гаишники, которых, к счастью, не оказалось. Я устал следить за дорогой. Казалось, что она летит под меня, а не я качусь по ней. Впечатление было такое, будто сидишь за штурвалом детского игрального автомата. Дважды, на перекрёстках с Северным и Тихорецким, передо мной проскальзывали блестящие иномарки, но я целеустремлённо давил на педаль, приказав себе ни в коем случае не останавливаться. Реальность наполовину исчезла, я догадывался, что это с перепою, и понимал: нужно затаиться, пересидеть этот период, пока всё снова не придёт в норму. Но ждать я предпочитал дома и потому отчаянно рвался туда.
Как я ни таращился, а въезд во двор пропустил. Пришлось разворачиваться посреди дороги, пугая встречных водителей, и ехать обратно. Одно утешало: теперь вместо левого предстояло выполнить правый поворот, что было несоизмеримо легче. Во дворе я сориентировался, наметил четкий маршрут движения и на всякий случай облюбовал кратчайший путь к дому – по газонам. Мужественно врубив первую передачу, я выполз на полном приводе, у парадной успел тормознуть, заглушил двигатель и понял, что доехал.
Триумфальный восторг заглушала усталость и внезапно навалившаяся дурнота. Я упал на липкую баранку и почувствовал, как проваливаюсь в сон. Нет уж! Я оттолкнулся, нашарил ручку и распахнул дверцу. Свежий воздух развеял сонливость. Я попытался поднять стекло, но оказалось, что оно и так поднято. Это хорошо. Я запер машину и поплёлся к дому, щурясь от яркого света фар. Уже в парадном я вспомнил, что их следовало бы выключить. Пересилив себя, вернулся, открыл машину, погасил фонари, постоял немного, вспоминая, не забыл ли чего, потом опять закрыл дверцу и отправился домой. Маринка, наверное, с ума сойдёт. Надо было и её к Славе взять. Хотя лучше не надо. Ну, сейчас разозлится.
Предвкушая вспышку гнева, я решил умилостивить жену, не заставляя бегать открывать дверь, а достал ключи и отпёр замок сам. По моему мнению, это должно было немного загладить мою вину.
Маринка ждала моего появления в прихожей. Вероятно, я слишком долго возился с ключами. По её лицу я попытался угадать, что она скажет, но перед глазами всё расплывалось.
– Привет, – выговорил я, максимально аккуратно извлекая ключ из скважины.
– Ты весь в крови!
– Это не моя.
– А чья?
– Чувака одного. Со мной всё в порядке.
– Хорошо, что Ксения позвонила, – Маринка несколько успокоилась и тон её стал раздражённым. – Ты что, подрался?
– Э-э… да нет, вроде, – невнятно ответил я.
Ключ, зараза, застрял на полпути, вдобавок, дверь всё время закрывалась. Я вцепился в ручку и налёг на неё всем телом, кое-как зафиксировав ключи на месте. Справившись с этой бедой, повернулся к жене.
– Я очень хорошо доехал, – ловко упредил возможный вопрос и шагнул к Маринке, чтобы обнять, но она отпрянула.
– Ты весь грязный, – брезгливо заметила супруга.
– В самом деле? – я посмотрел вниз, но ничего такого не заметил, однако решил не спорить. Если жена говорит, что грязный, значит так оно и есть. Ей виднее. Лучше умыться, не пререкаясь.
Опершись на стену, я скинул туфли и пошёл в ванную. Включил тёплую воду и долго дрязгался, обтираясь размашистыми движениями. Засунув под кран обе руки, я отмыл как следует рукава и плеснул пригоршню на фейс. В прихожей я снял куртку и повесил на ближайший крюк.
– А так нормально? – спросил я, появляясь на кухне.
– Как сказать, – скептично оценила Марина и добавила. – Только ко мне не подходи, иди спать.
Я пожал плечами и покорно отправился в комнату. Спать так спать. В гостиной, увешанной полихлорвиниловой зеленью, призванной заменять живые цветы, я сел на диванчик и прикрыл глаза. Телу было сыро и неуютно. Я глубоко вздохнул и лёг. Тут же появилось ощущение стремительного полёта вниз, к горлу подступила тошнота и я торопливо открыл глаза. Поганое чувство исчезло. Я осторожно смежил веки. Падение на сей раз замедлилось, потом пошло по синусоиде: вверх, вниз, опять вверх; я словно раскачивался на качелях. Хорошо хоть пропала тошнота.
* * *
Утро я встретил с больной головой и глубочайшим раскаянием в душе. Скорчившись в эмбриональной позе и пялясь в ослепительное окно, я дико мучался от жажды, воскрешая в памяти вчерашние события. Дурацкие разговоры о бересте. Лекции какие-то читал, красуясь своей учёностью. Зачем так напиваться! Ко Ксении чуть было не начал приставать. Ой, блин, как жаль, что я не ушёл на две рюмки раньше! На фига вообще после длительного воздержания я опять пошёл по синей трассе?
Я застонал и обнаружил себя лежащим на диванчике в гостиной, да ещё одетым. Маринка, вероятно, спала в супружеской постели. Я попытался различить её дыхание, но не услышал. Ноги совсем замёрзли. Неудивительно, я ведь всю ночь пролежал в таком виде. Вот это уже совсем ни к чему. Пьянки пьянками, но так опуститься, чтобы дрыхнуть отдельно от жены, мне пока не доводилось. Впрочем, всё когда-то делается в первый раз. «В первый раз в первый класс». «Один раз – не пидорас»… Ну вот уж нет! Неужели я деградировал до такой стадии, когда меня прогоняет жена?
Становиться конченым алкоголиком не хотелось. Как бы там ни было, существуют определённые границы приличия, которые я, видимо, вчера перешёл. Чего же я такого натворил, что Маринка отправила меня спать в другую комнату? Разгадка пока лежала где-то за пределами моей экстраполяции. Определённо, не в моих правилах общаться с женой таким хамским образом, чтобы… А каким, собственно, образом я с ней общался? Хоть бы деталь какую-нибудь вспомнить, дабы вытянуть за этот хвостик остальные события. Увы, алкогольная амнезия!
Вставать отчаянно не хотелось. Вообще-то организм сигналил, что мне следует попить воды, да и в туалет не мешало бы сходить, однако воля к преодолению инерции покоя отсутствовала и я продолжал валяться, предпочитая душевную экзекуцию наказанию движением.
Вчерашний день прошёл вроде бы нормально. Я конструктивно пообщался с Гольдбергом и поехал отдавать Славе деньги. Я их хоть отдал? Кажется, отдал… именно их «Фантой» облил. Ну да, мокрые деньги, – помню, так говорил Заратустра… в смысле, Слава; вот проклятая память! Хоть это помню, и то хорошо.
Я облегчённо вздохнул и, сделав неимоверное усилие, перевернулся на спину.
В этом положении мне открылся ещё более непритязательный вид своей внешности. Брюки оказались темнее, чем обычно. Я пощупал, и волосы встали дыбом. Мятый костюм был вроде как влажный. Я испугался. Это-то ещё с чего, неужели дошёл до энуреза? Совсем уже спился. Да нет, не может такого быть. Но тогда, в самом деле, почему костюм мокрый?
