Рубинчик с Надькой зашли в кафе при магазине. Это дешево. Рубинчик – его звали Лева – вытащил и показал фотографию жены и дочки. Жена оказалась породистая и стройная, как молодая кобыла. Даже странно, что она пошла за Рубинчика. Могла бы выбрать камень покрупнее и подороже. Дочка – копия папаши, что обидно. Но Рубинчику казалось по-другому. У него жгло глаза от красоты своей дочери. Надьке это все было не интересно. У нее – свои проблемы.
Рубинчик захотел продлить общение. Пригласил Надьку к себе. В квартире воняло вареной капустой. Это был запах старой канализации. Но Надька быстро притерпелась, поскольку отвлеклась.
Они улеглись на широкую кровать, и Лева Рубинчик показал высочайший класс любовных игр. Это был талантливый любовник. Чувствовалось, что данная сфера его интересовала и он достиг в ней небывалых высот.
Рубинчик затейливо ласкал Надьку, при этом продолжая воспевать красоту своей жены. Одно другому не мешало, а может, даже и помогало.
Надька вернулась домой через четыре часа. Райнер отсутствовал. Дочка все эти четыре часа орала без перерыва, была красная и мокрая от пота.
Надька знала, что в таких случаях наступает перевозбуждение и обезвоживание. Ребенок теряет жидкость через пот. Это опасно. Но Надька успела. Она вытащила из кроватки мокрую трясущуюся девочку, прижала к груди. Ей было стыдно. Представила себе, как бы осудили ее родные и близкие: мать, подруги. Но им хорошо рассуждать со стороны. Их бы на ее место – одна в чужой стране с запущенным алкоголиком.
Супруги – это два вола, вместе тянущие воз. Двое в упряжке. А когда один вол постоянно пьян, получается, что другой вол в одиночестве тянет упряжку плюс пьяного вола. Так жить можно, но не нужно.
Надька купила билет в Москву и, бросив святое семейство, полетела в отчий дом.
Москва менялась. Пришел новый мэр, отмыл город, вкрутил лампочки. Москва постепенно превращалась в сверкающий мегаполис. Это тебе не захолустный Мюнстер.
По стране шла перестройка. Стало модным слово «бизнес», прежде позорное.
У Ксении появился свой бизнес: она раскрашивала и расписывала мебель. Заказов было больше, чем времени. Но Ксения не отказывалась. Жаль было терять деньги.
Деньги ничего не изменили в жизни Ксении. В доме, как и раньше, стояла драная мебель. Ксения, как и раньше, одевалась в комиссионках. Ей казалось: какая разница, в чем ходить и на чем сидеть? Совковая привычка к бедности. Единственное, что поменялось, – настроение. У Ксении постоянно было хорошее настроение. Она любила работать.
Особенно удавались комоды. Фон – фисташковый или темно-зеленый. На фоне – цветик-семицветик, простенький такой, наивный. Герман бы одобрил. Все, что Ксения создавала, она сверяла со своим Германом, которого не было. А все равно был.
Когда надоедал цветик-семицветик, Ксения меняла фон на терракотовый, а по терракоту – египетские мотивы.
Себе Ксения ничего не расписывала. Для этого нужна другая квартира, и другой дом прежде всего. А ей не нужна была другая квартира. Ей и так хорошо.
В конструкции «Быть или Казаться» Ксения предпочитала Быть.
Надька появилась в Москве вся в белом и розовом, как утренняя заря. Вокруг осень и грязь, а Надька в белом и розовом. Купила на распродаже. Дорогой магазин продавал старую коллекцию за треть цены. 70 % скидка. Но ведь про скидку никто не знает, а коллекция эксклюзивная.
Подруги обомлели. Надька опустилась в их ноябрь райской птицей.
Нина жила со своим красивым архитектором. Его дела шли в гору. Поступали заказы на частные дома. Заказы приносили деньги. Нина с мужем отдыхали на мировых курортах. Однако не было детей. А у Надьки – целая дочь. Большое преимущество. Недостатки своей жизни Надька скрывала.
Предпочитала, чтобы ей завидовали, а не сострадали. Сострадание унижало, а это недопустимо. Внешне человек должен быть буржуазным. А что внутри – это никого не касается.
Нэля была по-прежнему не замужем, но любила. Никаких перспектив, но чувство… При этом взаимное.
Левые романы, как правило, неуважаемы обществом и не учитываются законом. Нэля существовала на птичьих правах.
Надька советовала Нэле не зацикливаться на бесперспективной любви и устроить свою жизнь. Считалось, что она, Надька, устроена. Знали бы они, как она устроена.
Надька по старой памяти сбегала на смотровую площадку, но площадка сильно изменилась. А может быть, это изменилась сама Надька. Стала старше и серьезнее. Посмотрела на панораму Москвы и пошла себе.
Нэля пригласила Надьку в финское посольство на совместный фильм, довольно интересный. Надька шила глазами в поисках Онассиса. Но что делать Онассису в финском посольстве?
Через неделю Надька засобиралась в Мюнстер. Она задержалась бы дольше, но ребенок…
Перед отъездом Ксения дала Надьке денег. Они запросто лежали в ящике письменного стола. Как у Сталина. В банке держать было страшно. Ксения не доверяла банкам. В стране вспухали и лопались денежные пирамиды, как пузыри в лужах.
Надька вытаращила глаза на пачки с долларами и вдруг поняла, что жить надо здесь. Главная заграница сейчас – в молодой России, а не в старухе Европе. И Онассисы тоже здесь, только с другими фамилиями.
Маша, слава Богу, оказалась жива, но на бедре расплылся черный синяк величиной с блюдце. Все бедро было залито синяком. Райнер сознался, что уронил Машу. Девочка орала, он вынул ее из кроватки и не удержал.
Надька легко догадалась, что Райнер не просыхал, воспользовавшись ее отсутствием. А что бы она хотела? Чтобы он вдруг прекратил запои и стал хорошим семьянином?
Как можно рассчитывать на человека, который сам за себя не отвечает?
Надька с отвращением смотрела на его одутловатое лицо. Казалось, что под кожу накачали глицерин в палец толщиной. Лицо было отечным, желтым, как желе.
– Не-на-ви-жу, – проговорила Надька прямо в это лицо.
Ее чувство к мужу окончательно сформировалось. И если бы Райнер подошел поближе – ударила бы наотмашь. И кулак завяз бы в этом глицерине.
Райнер осмотрительно держался на расстоянии. Несчастный человек. И Надька с ним несчастная. Но она не хотела делить его участь. Участь Райнера – ад. Неизвестно, есть ли ад после смерти, а при жизни – вот он: глицериновая рожа, горестный ребенок и запах разбившихся надежд.
«В Москву, в Москву», – повторяла Надька, как чеховские три сестры. Она уже знала, что уедет. Но медлила. Ее держало «а вдруг». Это «вдруг» могло возникнуть внезапно, как автобус из-за угла.
Однако события развивались последовательно и логично. Райнера выгнали с работы, на его место взяли мужа Греты, что тоже вполне логично.
Райнер перестал ходить на работу. Можно было бы сбрасывать на него ребенка, но и это нельзя.
Однажды в полдень явились двое молодых немцев и стали выносить из дома мебель. Оказалось, что Райнер задолжал за квартиру и по закону у него описали имущество. И теперь мебель шла за долги.
Служащие привыкли к тому, что их действия, как правило, сопровождались криком, воплями, чуть не дракой. Но в данном случае все было тихо и почти равнодушно. Хозяин спал на диване, отвернувшись к стене, а хозяйка стояла с бесстрастным лицом, как будто происходящее не имело к ней никакого отношения. У ног ползал ребенок. Служащие переглянулись и оставили детскую кроватку.
Для того чтобы вынести диван, надо было сгрузить Райнера на пол. Служащие подумали и оставили все на своих местах.
Райнер спал в алкогольной отключке. Где-то бродило его сознание. Коротил искрами отравленный мозг. Никакой реальности, никакой ответственности. Хорошо.
Через десять дней в почтовый ящик опустили бумагу, уведомляющую Райнера, что он должен освободить квартиру.
Изучив бумагу, Райнер протрезвел и сказал Надьке:
– У меня есть друг. У друга есть дача. Мы можем жить на даче. Правда, там дровяное отопление и удобства во дворе.
– Что это за дача без туалета? Сарай? – не поняла Надька.
Она представила себе сарай со щелями в потолке. Можно любоваться звездами, не выходя из дома. Ехала за Онассисом, а будет жить в сарае как последний клошар.
– Значит, так, – спокойно сказала Надька. – Ты можешь жить где хочешь. Я от тебя ухожу.
– Куда? – не понял Райнер.
– Куда угодно.
И это было правдой. Надька не знала, куда ей податься. Она знала только то, что больше не останется с Райнером ни одной минуты.
Никакого имущества, кроме Маши, у нее не было. Надька взяла спортивную сумку и стала складывать в нее детские одежки, погремушки и бутылочки для питания. И почему-то у нее было хорошее настроение. Она завершила очередной этап своей жизни, и он должен был отвалиться, как отработанный хвост от ракеты.
У Аристотеля Онассиса тоже были сложности. Его близкая подруга, певица, захотела похудеть и проглотила солитера в капсуле. Солитер стал жрать ее изнутри. Певица сильно похудела. Добилась своего, но умерла. В гробу выглядела хорошо.