— Вы, наверное, и с трибуны рассказывали нам о фокусах?
Собеседники притихли, потянулись к вилкам, не замечая пошловатой развязности говорящего. Гавриил Абрамович, шаркнув сумрачными темными глазами, предложил:
— А вы покажите нам хотя бы здесь, за столом. — И все, понимающе переглянувшись, вновь заулыбались. Молодой незнакомый врач, желая сгладить неловкость, поднял бокал и предложил тост:
— Пусть наша дружба будет такой же крепкой, как прочность фиксации аппаратом Илизарова!
А Илизаров, помрачнев, думал: «Что бы сказал этот скептик, если бы узнал, что недавно больной Фоминой я удлинил ногу на двадцать пять сантиметров?..»
Вернувшись в госпиталь, Гавриил Абрамович продолжал лечить больных по-своему, по-илизаровски. Долго засиживался в библиотеках. Вечерами, окутываясь сизым папиросным дымом, мудрил над конструкциями новых аппаратов. Ему сидеть бы да писать диссертации, а он думал об ином. Другие, используя его принцип, «разработали и защитили». Их диссертации, исполненные достоинства и в меру научные, лежат в архиве. Но авторы, «остепенившись», не могут, однако, стать на равную ногу с рядовым врачом и защищать в жизни то, что защитили на бумаге, — здоровье человека. А он защищает, насколько хватает сил, здоровье и счастье людей. И в этом — его большая правда.
И все-таки смутно, как-то беспокойно было на душе Илизарова. Смуту посеяли сочувственные взгляды помощниц — врачей Смирновой и Мыскиной. Они пришли к нему в отделение год назад.
После окончания ординатуры в Горьком Смирнову назначили в Курганскую городскую больницу. Здесь молодой врач начала работать над кандидатской диссертацией. Когда узнала, что в госпитале создается хирургическое отделение под руководством Илизарова, стала настойчиво проситься к нему.
С курорта «Озеро Медвежье» перешла в отделение врач Мыскина. Здесь, в госпитале, они вместе с Илизаровым делили и радости и огорчения. Здесь они научились у Илизарова оперировать и накладывать аппарат, вместе с Гавриилом Абрамовичем выхаживали трудных больных. Эти специалисты сердцем поверили в правоту Илизарова. И теперь молча переживали за своего шефа. Они ничего не говорили, но сегодня, когда он вошел в ординаторскую, почему-то прервали разговор. Он ушел домой, сердясь на себя, на помощниц, не говоря о тех, кто то и дело вставляет палки в колеса.
Гавриил Абрамович присел к письменному столу, осмотрел книжное хозяйство. За окном глубокая зимняя ночь. Ветер гонит сухой, колючий снег, гудит в проводах, подхватывает и разносит гудки паровозов. Сколько вот таких вечеров, ночей провел он за этим столом! В тот раз, когда вернулся из Свердловска, вовсю бушевала декабрьская стужа. Он стоял у окна и незряче смотрел в тяжелый сумрак ночи. И перебирал в памяти ход конференции, свои просчеты, возражения оппонентов. Нет, спор был честным, научным. Его не пугал сердитый азарт коллег, он был уверен — о, как он был уверен! — в своей правоте. Наверное, и у него что-то не до конца продумано, не до конца обосновано. Значит, надо проникать в скрытую суть процессов. Нельзя останавливаться на полдороге. Вспомнились слова Маркса со ссылкой на А. Данте:
«…У входа в науку, как и у входа в ад, должно быть выставлено требование:
«Здесь нужно, чтоб душа была тверда; Здесь страх не должен подавать совета».
Он, Гавриил Илизаров, мог честно задавать себе вопросы и отвечать на них. Может ли он обосновать свою правоту? Да, конечно! Но сделать это надо как можно быстрее. Нет, не только из самолюбия, хотя самолюбие истинного ученого — великая вещь. Надо сделать ради тех, кого терзают недуги. И для тех, кто исцеляет недуги, должен исцелять, но пока не верит в его, илизаровскую правду. Не верит, значит бьет не из автомата, а из старой трехлинейки.
В ту вьюжную ночь он спокойно продумал все и решил еще раз ехать в Свердловск. Нелегко это сделать — больные требуют внимания, он устал, но…
За больных можно не тревожиться, помощники не подведут, они понимают его с полуслова. Усталость? К черту усталость! Нет, он должен, непременно должен побывать в Свердловске.
«Подорвем противника изнутри», — усмехнулся Гавриил Абрамович, и на утомленном лице впервые за весь вечер появилась улыбка.
И вот снова Свердловск с его размашистыми, просторными улицами, с квадратами площадей, одетых броней брусчатки, громадное здание института в центре города. Илизаров не спеша поднимается по мраморной лестнице — глаза его ищут патологоанатома Владимира Ивановича Стецулу. С ним предстояло скрестить шпаги и окончательно поставить точки над «и». Стецула считался видным специалистом и был одним из тех, чье слово могло добавить к доброму имени Илизарова заслуженную похвалу или начисто перечеркнуть его работу.
Есть в медицине такая отрасль — гистология. Это наука об изучении клеток. Она исследует микроизменения в тканях, в сосудах и т. д. Специалисты, длительное время наблюдая процесс сращения костных тканей, установили три последовательные стадии, на которые уходят месяцы. На эти данные и ссылался Владимир Иванович после конференции в частном разговоре с Илизаровым. Гавриил Абрамович, сам пристально изучавший вопросы регенерации костной ткани, возразил тогда:
— Мой аппарат создает другие условия, кости срастаются быстрее, иначе, в одну стадию. Помните, что советовал Гиппократ? — шутливо закончил Гавриил Абрамович: — В поисках истины прежде всего обращайтесь к самой природе, наблюдайте за телом, когда оно здорово и когда поражено недугом.
Теперь предстояло обратиться «к самой природе», ставить опыты на собаках. Гавриилу Абрамовичу пришлось сконструировать специальную модель маленького аппарата. В мастерской института их быстро изготовили. В распоряжение экспериментаторов поступило шестьдесят подопытных четвероногих.
Дни ожидания всегда томительны, но Гавриила Абрамовича они не тяготили: он был уверен в успехе. Воскресным вечером вышел из гостиницы, неторопливо направился в центр, в кипящий городской водоворот. Прошел мимо оперного театра, улыбнулся нелепым гипсовым львам в сквере, спустился вниз к почтамту. Повинуясь радостному предчувствию, зашел на телеграф, взял бланк, уверенно написал: «Все в порядке» и отправил телеграмму в Курганский госпиталь.
Утром пришел в институт бодрый, свежий, опаленный сухим морозцем и нетерпеливо спросил коллегу:
— Начнем?
— Давайте, — сдержанно ответил Стецула.
Они сняли аппарат и тщательно исследовали ногу. Сомнений быть не могло: нога срослась через десять дней!
— Вы — чародей, коллега! — взволнованно проговорил Владимир Иванович и крепко, радостно пожал Гавриилу Абрамовичу руку. И тут же, спохватившись, засомневался: — А может, это случайность?
В нем ожил, заговорил скептицизм экспериментатора. Гавриил Абрамович взглянул на ученого, улыбнувшись, покачал головой и спокойно ответил:
— Результаты могут быть еще лучше. Да-да, вы можете теперь убедиться лично.
Исследовали перелом через пять дней и убедились: нога срослась! Здесь первым не поверил сам Илизаров: такого еще не бывало. Он заторопился, позвал Стецулу, что-то объяснил ему скороговоркой, а у самого перехватило дыхание. Владимир Иванович послал за директором института. Профессор вошел в лабораторию быстрыми шагами. Размашистые жесты, короткие, отрывистые фразы — все показывало: ученый потрясен!
В этот момент Илизаров, сам взволнованный результатами, невольно вспомнил, как директор института, один из председателей научной конференции, выступал с трибуны. Высокий, с густой шевелюрой, с широкими черными в проседи бровями, он выразительно говорил:
— Многие хирурги наших районных центров оперируют с большим размахом и получают хорошие результаты. Научно-исследовательские институты должны внимательно прислушиваться ко всему новому, что выдвигает жизнь, заботливо выращивать новое, максимально помогать новаторам и дать им возможность улучшить методику лечения в научных учреждениях.
