Хирург Илизаров
Мужчина докурил папиросу и, сидя на скамейке, стал вдруг ощупывать место рядом с собой. В глазах его, за минуту до этого спокойных, метнулась тревога.
— Ты что-то потерял? — участливо спросил сосед.
— Да не-ет, — спохватился человек. Смущенно потер лоб, поднялся и, не оглядываясь, ровной, подчеркнуто ровной походкой направился к зданию, над входом которого значилось: «СКБ» Специальное конструкторское бюро. Там, у чертежной доски, — его рабочее место. Он еще долго не мог успокоиться, долго в задумчивости сидел перед чертежным комбайном, не в состоянии отделаться от тревожного и радостного чувства. И мысленно возвращался к тому, кто отнял у него костыли, с которыми он не расставался долгие пятнадцать лет.
* * *
Горский мальчик, крепкий, здоровый, неожиданно заболел. Тогда впервые в семью позвали врача. Парнишка ощутил прикосновение прохладной, чуткой руки доктора, увидел его уверенный взгляд и скорее почувствовал, чем понял: доктор вылечит его. А тот неторопливо прослушивал маленького пациента, расспрашивал родителей и потом все так же уверенно пообещал: «Скоро опять будет прыгать».
Поправился больной быстро. С тех пор он проникся глубокой верой во всемогущество людей в белых халатах. Встречаясь, он смотрел на них с благоговением и уважением.
Иные с детства чувствуют свое призвание. Маленький Гавриил не знал такого слова, не слышал. Старшие в семье пасли скот, ходили в лес за вязанками дров, и никто никогда не учился. Какой уж здесь разговор о призвании… И все-таки, когда Гавриил Абрамович рассказывал мне о той поре, я почувствовал, как незабываемо остро помнит он детские годы, свою странно-необъяснимую тягу к профессии врача. Наверное, правду говорят что поэтами и учеными рождаются. Так и он, этот чудесный доктор!
Ему уже за пятьдесят. Пора зрелости и расцвета духовных сил. В день своего рождения, когда со всех концов страны хлынули к нему поздравления и он вновь и вновь припомнил свою жизнь, такую простую и вместе с тем необычную, память вновь возвращала его к тому времени, когда он пас колхозный скот в азербайджанском колхозе и не знал еще ни одной буквы алфавита.
И годы, прикрытые дымкой времени, кажутся ему теперь очень далекими, не совсем понятными. Как это он мог не ходить в школу, когда по возрасту должен был учиться в четвертом классе? И пошел сразу в четвертый. Но до этого с помощью учительницы прошел «курс наук» в объеме трех классов. А потом, после восьмилетки, — рабфак в Дагестане. И опять поступил сразу на второй курс, а через неделю попросился на третий. Занимался порой до двенадцати, до двух часов ночи и вскоре стал отличником. А уже после, окончив рабфак, решил Гавриил осуществить свою давнюю мечту — поступить в медицинский институт. Разве мог он думать тогда, что всего через каких-то десять лет скажет новое слово в мировой хирургии.
ТЕРАПЕВТ — ХИРУРГ — АКУШЕР
В Армавире ждали указаний об эвакуации медицинского института — гитлеровская авиация бомбила город. Видел, как его наставники, до последнего момента надеясь на спасительное чудо, не хотели уезжать в глубь страны. Слышал, как один из профессоров с наивно-отчаянной решимостью воскликнул:
— Что это нас как будто приковали здесь? Бросайте чемоданы, пойдем, а то поздно будет.
Под бомбами и пулеметным огнем «мессершмиттов» вместе с товарищами-студентами он пытался спасти хоть кое-что из самого ценного институтского оборудования и вывезти его из города на грузовике. Воздушной волной его вынесло из кузова машины и ударило о дерево. Удар был несильным. Оглушенный, он дополз до щели, чтобы спрятаться от пуль. Потом были знойные дороги, забитые беженцами, развороченные фашистскими бомбами, были станции, где теснились эшелоны, пока, наконец, они не оказались в Кзыл-Орде.
Начинал учебу на Юге, а после окончания попал в Сибирь. Нет, не просто для южанина привыкнуть к мысли, что надо ехать в злую стужу, да еще в глубокий тыл. Ведь шел тогда сорок четвертый.
Как был в замасленной от разгрузки вагонов фуфайке, в чиненных-перечиненных брюках, так и прибыл молодой врач к месту назначения, в Курганскую область. Его направили на работу главным врачом в районную больницу. А когда подошла осень, сшили ему сибирский полушубок и крепкие яловые сапоги. В таком облачении Илизаров спустя два года ездил в Ленинград на специализацию, и его шутя называли там председателем колхоза.
Главным врачом он числился по штатному расписанию, фактически же ему пришлось быть единственным врачом в районном центре. Неумолимо идет время, и все реже мы вспоминаем о том, какие тяготы перенесли в годы войны те, кто растил хлеб, кто, потеряв кормильца, сухими глазами встречал горькую весть об этом, отдавал последнее, что имел, для фронта. И еще не так часто вспоминаем мы, что неимоверно тяжелая работа, недоедание и огромная усталость вызывали в тылу болезни, а порой здесь вспыхивали и эпидемии. Как не просто, как не легко было врачам сражаться с недугами, пусть даже вдали от линии фронта.
Г. А. Илизаров оказался в положении полководца без солдат, наедине с явным и тайным врагом. В Долговке, где он начал работать с осени, была только поликлиника. В сосновом бору построили больницу, оборудовали ее. Здесь решили лечить туберкулезных больных. Для них открыли и санаторий. Возглавил его он же, главный врач районной больницы.
Забот у Гавриила Абрамовича прибавилось, пришлось в первую очередь стать организатором. В институте не учили, где и как добывать молоко, подсчитывать затраты, необходимые для приобретения оборудования. В то же время надо было лечить больных, выезжать к ним, и он в любую непогоду тащился бог весть куда на своей усталой кляче. Словом, трудностей хоть отбавляй. Но врач не роптал, а лишь огорчался, что мало, очень мало знает о болезнях, о способах борьбы с ними. В институте он приобрел глубокие теоретические знания, но на практике все оказалось иначе. Надо было уметь быстро и точно ориентироваться в обстановке, ставить диагнозы не по учебникам, а в зависимости от состояния больных. Длинными сибирскими ночами в комнате главного врача подолгу светились окна. При тусклом свете керосиновой лампы Гавриил Абрамович по многу раз перечитывал одни и те же разделы. Перечитывал так, как ни разу, наверное, перед экзаменами. Самому надо было многое додумывать, самому и отвечать — не профессору, а человеку, который вверяет тебе свою жизнь. Здесь был самый строгий экзаменатор — жизнь. А ей не скажешь: «Не знаю, не могу». И когда в предрассветных сумерках раздавался нетерпеливый стук в окно и хриплый голос тревожно звал: «Доктор, быстрее, жена умирает», он не раздумывая спешил. И на операционном столе начинал кесарево сечение… А через два часа привозили пылающего от жара мальчонку, и врач должен был — не имел права иначе! — должен был определить, какая инфекция одолевает детский организм.
Настойчиво искал Илизаров в книгах ответы прежде всего на вопрос, как действовать в тех или иных случаях.
Будни. Обычные будни врача. Но сколь они тяжки, когда нет рядом сильного, эрудированного и опытного наставника! Такого, что знает о болезнях не по книгам, а сам не раз побеждал в схватках с коварной и плохо распознаваемой болезнью. Молодой врач вскоре убедился: нет ни одного заболевания, которое протекало бы одинаково у разных людей, как нет ни одного организма, похожего на другой. Точный диагноз — лишь первый шаг к исцелению. А дальше надо опять искать, искать настойчиво, прислушиваться к тому, «как ведет» себя организм.
Три года, более тысячи суток оставался Илизаров в Долговке один на один с самыми различными заболеваниями. В то время многие провинциальные врачи работали в таких же, порой, может быть, более сложных условиях, вдали от специализированных клиник и крупных ученых-медиков. И справлялись со своими обязанностями в меру своих сил, не жалея времени и здоровья. И я рассказываю об этом столь подробно исключительно потому, что акушерство и гинекология много позднее удивительным образом помогли Гавриилу Абрамовичу подойти к одному из своих самых значительных открытий в области восстановительной хирургии.
