Крипп тоже засмеялся.
— Жаль, что не слышу, — заметил он. Затем оборвал смех и зажег сигарету.
— Оно и хорошо, — уверил его Фелл. — А то уж я было подумал, что ты слышал: больно громкими мне показались мои мысли.
Фелл ничего больше не сказал, и, пожалуй, к лучшему: неизвестно еще, какими бы бредовыми могли оказаться его следующие слова. Крипп испытал навязчивое желание немедленно развернуть машину и двинуть обратно к доктору Эмилсону, но затем ему пришло в голову: то, что сказал Фелл, не показалось бы ему столь уж странным, если бы у него до этого не состоялся разговор с тем же самым Эмилсоном. И Крипп немного расслабился. Судя по шумному дыханию, которое доносилось с заднего сиденья, Фелл, как он подумал, больше разговаривать не намерен. Но, оказывается, он ошибся.
— Что поделывает Баттонхед? — внезапно донеслось с заднего сиденья.
Целая минута понадобилась Криппу, чтобы врубиться. Фелл должен был бы спросить: «Где у нее сейчас бега?» — чтобы Крипп вспомнил, что речь идет об одной из лошадей Фелла.
— Полагаю, она в Ривердаунсе, — ответил Крипп и тут же поправился: — Нет, две недели назад она была еще в Цинциннати. На этой неделе — в Ак-Сар-Бен.
— Это хорошо, — заметил Фелл, — не так далеко. Последнее время она приносила деньги?
— Нет, за исключением одного раза.
— Только раз за год?
Крипп быстро на память прочел вслух все, что откопал на страницах своей запоминающей головной машины.
— Четвертая — дважды, и один раз — шестая в Ривердаунсе. Первая — всякий раз в Карборо. Первой была и в «Файрмаунт-парк», но во все остальные разы она приходила четвертой. Я еще не слышал, как она бегает в Омахе.
— Какая погода в Омахе?
— Неделю шел дождь, — сообщил Крипп.
— Она лучше смотрится на сухой дорожке, — заметил Фелл.
— Пока не вижу этому доказательств, — возразил Крипп. Он знал, как Баттонхед бегала два последних года. Не знал лишь одного, что заставляет Фелла так цепляться за эту лошадь, а главное — чего ради он думает о ней именно сейчас. И вообще Фелл продолжает перескакивать с темы на тему. Упоминал ли и об этом Эмилсон?..
— Следи за развилкой, Крипп.
Крипп сделал разворот и поехал дальше в ожидании, что еще скажет Фелл. Но ожидания оказались напрасными. Фелл включил в салоне лампочку и начал сооружать себе подушку из кипы газет, затем выключил свет и устроился спать.
Глава 6
Они проехали через Сен-Пьетро в два часа ночи, когда город выглядел более оживленным, нежели в полдень.
Заводы работали по двенадцать часов в сутки, так что имело смысл миновать его ночью, да и в это время было гораздо прохладнее. Они проезжали мимо все еще открытых в столь поздний час супермаркетов, по гораздо более оживленной, чем в дневное время, улице, обрамленной стоянками для подержанных машин, и уже ближе к утру автомобиль свернул в ту часть города, где особняки стоили от сорока тысяч и выше. Фелл не просыпался, пока машина не остановилась на подъездной дорожке, но повел себя при этом так, словно сон и не прерывал их вечернего разговора.
— Где Дженис? — спросил он.
Крипп поднялся над рулем, потому что Фелл выдвинул вперед левое заднее сиденье, чтобы таким образом выбраться из машины. Когда ему это удалось, он захлопнул за собой дверцу и взглянул на дом. Одно окно светилось. Затем, по-видимому, включился свет и в холле.
— Благодарю, — произнес Фелл и кивнул Криппу. — Увидимся завтра.
Он понаблюдал за тем, как машина, сделав круг, выехала к другим воротам, а затем взглянул на газон. Трава на лужайке выглядела в тусклом свете сочной и темной и пахла влагой. «Как ферма „Дезерт“, — подумал он, — как газон в этой проклятой оранжерее посреди пустыни. Я сделаю этот газон таким, каким он должен быть: выключу дождевальные установки, и пусть эта трава растет так, как ей хочется…» Луч света внезапно упал из двери на лужайку, резче обозначив на лице Фелла жесткие линии и суровые складки. Он повернулся и взглянул на открывшую дверь Дженис.
Она в тот же момент увидела его, стоящего у газона, заметила, как лицо Фелла постепенно смягчается. В нем уже не было той суровости, однако явственно проглядывалась сдержанная сила.
— Повернись-ка, — попросил он и следил, пока она это делала в свете, падающем на нее сзади. Дженис засмеялась, а затем подождала, когда он подойдет вплотную к двери. Они поцеловались и прошли в дом. Дверь закрылась, и с газона исчез лучик света, а затем погас и свет в холле.
Дженис сбросила с себя одежду и уселась на кровать в одной ночной рубашке. Фелл оставался в чем был, за исключением галстука: он снял его и швырнул на стул.
— Всегда в одно и то же место, — заметила Дженис.
Они оба засмеялись и посмотрели на галстук, свалившийся к ножке стула.
— Учти, — добавил он, — это при том, что я вот уже больше месяца не практиковался. — Он сел рядом и обнял ее рукой за талию. — Целый месяц! Никаких галстуков в этом санатории — во избежание риска самоубийства.
Воспоминание, казалось, ничуть не омрачило лицо Фелла, зато словно заставило вернуться к действительности Дженис: она отстранила руку мужа и встала, расстегнула на нем рубашку.
— Давали ли они тебе на ночь горячий шоколад? Иди в постель, я принесу тебе чашку.
— Пусть Рита займется этим, а ты…
— Я не хочу будить ее, Том.
— О’кей! Но только недолго. — Он следил, как она выходит из комнаты.
Фелл оглядел большую спальню, свесив руки между колен, и подумал о том, как любит он эту комнату и как много в ней вещей, связанных с Дженис. Комната, где он провел весь прошлый месяц, не напоминала ему ни о чем. Может быть, это также было частью лечения — ничего не напоминать, но он тем не менее нередко вспоминал и эту спальню, и Дженис. Одно чувство в нем осталось неизменным — теплота к Дженис. Оно не превратилось в ровное и индифферентное, как некоторые другие чувства, например… Нет, трудно вспомнить — какое именно, но это не имеет, пожалуй, сейчас никакого значения.
Фелл снял костюм, умылся, подошел к постели. Дженис уже выложила ему пижаму, но он, надев только пижамные штаны, уселся на кровать и взглянул на свою сильную загорелую руку. Согнул ее, глядя на бугрившиеся мускулы.
Вернулась Дженис, поставила чашку горячего шоколада на ночной столик рядом с ним и пододвинула стул. Какое-то время они помолчали, потом Фелл улыбнулся:
— Это хорошо, Дженис.
И она улыбнулась в ответ, увидев, как на его лице вдруг проступила печать усталости.
— Звонил тебе доктор Эмилсон? — поинтересовался Фелл.
— Да, после полудня. От него я и узнала, что ты приезжаешь.
— А что еще он говорил?
— Сказал, что не хотел бы, чтобы ты сейчас покидал клинику.
Фелл кивнул и вновь взглянул на свою руку. Подумал было сжать опять, как только что, но не сделал этого, а лишь разглядывал ее в расслабленном состоянии.
— Он сказал больше, Том…
— Я знаю.
— Он сказал, что ты делаешь ошибку!
Фелл поднял на нее глаза. Сейчас он машинально растирал руку, а когда заметил это, остановился.
— Иногда, Джен, я чувствую, что так оно и есть.
Она не ожидала такого ответа и какое-то мгновение не могла придумать, что бы ему ответить. Но ей и не требовалось ни думать, ни говорить. Ее чувства к нему были искренни, позволяя Дженис сделать самую простую и верную вещь. Она встала, подошла к кровати, где сидел Фелл, обняла его обнаженные плечи и привлекла к себе. Голова Фелла коснулась ее теплой кожи.
— Ты устал, Том? — спросила она.
— И сам не знаю. Это похоже на ожидание.
— Отдохни, Том.
— Это как… как перед принятием решения, Джен.
— Здесь нечего решать, Том. Мы уедем. Ты не должен оставаться здесь, не должен заниматься бизнесом. Мы…
— Если бы я только знал, что должен делать!..
Он положил руки ей на спину и держал какое-то время так. Именно это — тепло под его руками — и было единственной подлинной реальностью. И он еще плотнее прижал к ней свои руки, чтобы сделать эту теплоту еще более ощутимой.
— У тебя всегда есть я, — заверила его Дженис. — Ты всегда можешь чувствовать меня рядом.
Он отпустил руки, откинулся на подушку и глубоко вздохнул. Силы возвращались к нему, и в душе уже не оставалось почти ничего из того, что он ощущал с тех пор, как покинул клинику. Зато вернулось знакомое чувство — настоятельная потребность — форсировать не важно что, но форсировать, и удержать его от этого стремления Дженис не могла. Да и никто бы не смог остановить это неосознанное и не направленное ни на что давление изнутри — тягу действовать вопреки всему.
Именно это состояние и вызвало интерес у Эмилсона как врача. Он говорил, что это и есть та самая сила, которую он должен научиться держать под контролем, ибо она может завести его далеко. При этом подразумевалось — слишком далеко. Возникшее теперь чувство было знакомым: оно преследовало Фелла по пятам давно, сделав его шкуру дубленой от перенесенных невзгод и испытаний, начиная с той поры, как он сбежал из дому по одной лишь причине — просто ради желания сбежать, ради самой радости превратившись в бродягу каменных джунглей. Он вспомнил сейчас свою первую зиму в холодном, большом Чикаго… Вспомнил, как его впервые подставили. Полиция забрала Фелла за преступление, которого он не совершал. Он был осужден. Фелл никогда прежде не сидел в тюрьме. «Парень — класс», — говорили о нем сокамерники. Он не давал спуску, но и не лез на рожон, и, когда был выпущен досрочно под подписку, его уже кое-кто поджидал за воротами тюрьмы. Его босс думал о нем хорошо. Ему говорили: «Ты парень — класс. Не болтал, не лез в бутылку и не настучал на того, кто провернул ту работенку, за которую тебя повязали». Кстати, Фелл и в глаза не видел того, кто его подставил, но разубеждать говорившего не стал. И уже тогда обуревало это неуемное чувство — действовать вопреки всему, оно-то и подтолкнуло его на решение стать наймитом.
