Поля, поля, поля за окном… Бегут себе мимо, оставляя в душе ощущение праздника и простора, как на картинке учебника «Русская речь». Адельке казалось, что вместо крови в её сосудах потёк нарзан, или нет, не нарзан! Шампанское! И не течёт, а пузырится и пенится! Она пребывала в состоянии чудесной эйфории, когда бесподобным образом нравится всё: и цвета, и запахи, и звуки! И всё это золото пшеницы залито ярким, но не знойным солнцем. В открытые окна автобуса влетал свежий нежный ветерок, теребил ей волосы, и это было до упоения приятно! Её Город со всех сторон окружали горы и от тяжести воздуха казалось, что ты застрял в душном лифте. Здесь же всё было по-другому! Город медленно отпускал её!
Они доехали до автовокзала, папа взял такси.
Прие-е-ехали! – папа протянул водителю три рубля, когда такси остановилось около железной калитки. – Ти знаэш, – папа был очень радостным, – ти знаэш – иво обои дэти учаца в мединтитути! Обои!
От калитки тянулась металлическая сетка и спиралью закрученная колючая проволка наверху. Кирпичные, отсыревшие от постоянной влаги ступени вели вниз. Дальше они заканчивались. По обеим сторонам тропинки росли кустики красной смородины и лопухи.
Адель немного удивило и разочаровало, что папа выбрал для проживания на целый месяц какой-то деревенский дом в самом конце зарослей смородины с лопухами, но она уже устала от впечатлений, от обуревавших её чувств, ей очень хотелось наконец войти в свою комнату, закрыть за собой двери, переодеться и сходить в душ.
Они вошли в полутёмное помещение. Папа, сказав, что идёт за хлебом, внезапно куда-то исчез вместе с хозяином дядей Петей.
Вот твоя койка, – сказала хозяйка дома, указав Адель на стоящую в центре проходной комнаты железную кровать с никелированным шариками на перекладине и пирамидой огромных подушек. Они стояли одна на другой: в основании лежала огромная на полкровати, потом меньше, меньше и в самом конце маленькая квадратная подушечка.
Адель с удивлением огляделась по сторонам. Никакой «её» комнаты или даже «её с папой», очевидно, не будет! Она должна почивать по центру столовой, вокруг неё будут обедать и сновать чужие люди, хозяева квартиры и их взрослые дети.
А куда днём подушки класть? – спросила Адель, всё ещё не веря, что такое возможно.
Чё их днём дожить? – с ударением на «о» не поняла хозяйка.
Ну, мало ли! Прилечь там, отдохнуть…
Чё тебе днём лежать?! – добродушно рассмеялась она. – Ты, наверное, всё время лежишь, от того такая жирная! Тебе наоборот ходить надо побольше! Ага, как тебя зовут?
Адель! – Аделаида решила сказать «Адель», потому что поняла: «Аделаида» для тётеньки будет звучать вроде «мутированной в свете бетаактивного излучения мультидорзальной железы инфицированного аксалотля».
Ага! Мы будем тебя звать «Аня».
«Боже! Оказывается, даже Адель сложно. Ну, хрен с ним! Побуду „Аней“, пока не поступлю и не переселюсь в „общагу“».
…Меня зови тётя Зина. Так вот, Аня, на кровати не сиди, а то сетка проваливается. Хорошо?
Да… хорошо… – Адель поставила сумки на пол, – скажите, пожалуйста, тётя Зина, где ванная? Мне бы с дороги хотелось принять душ, или если нет воды – то просто освежиться.
Какой «душ»?! – тётя Зина искренне удивилась. – Душ, милочка, в бане. Баня на Мира есть, на Власова. Там в четверг выходной. А умыться – та воо-он он, рукомойник, из окна видать, висит на сливе, видишь?
Адель, не веря пока в своё очередное счастье, проследовала взглядом туда, куда указывал заскорузлый перст тёти Зины. Там действительно на дощечке, прибитой к стволу, висел серебристый рукомойник с гвоздём посередине. Точно такой, как она видела в домах, когда ей было шесть лет и они вчетвером с Сёмой ездили с папой и мамой отдыхать на море. Точно так же под ним стояло ведро с мыльной водой и кружили осы.
А вона и туалет, до конца тропинки и направо, – продолжала тётя Зина.
Светлые формы этого чуда архитектуры, созданные гением дизайна, Аделаиде
тоже показались знакомыми. Уже зная чудеснейшую планировку такого рода построек изнутри, ознакамливаться с ним ближе у Адель не возникло никакого желания.
«Нормально, – с тоской вспоминала она, – двенадцати лет как не бывало! Только тогда была дачная деревня без претензий, а тут вроде как город – областной центр с Мединститутом посередине! Вот так, расставляя ноги, фыркая, мыться под рукомойником, постоянно шевеля этот гвоздик? Интересно, что бы сказала мама при виде этих удобств во дворе, которых, впрочем, и вовсе нет? Как её понятия о принадлежности их семьи к „элите“, и уверенность, что её дочь „выше всего этого“? Интересно всё-таки: как можно плескаться в рукомойнике и, гоняя мух, ходить до ветру в деревянный нужник, где говна по самую дырку в полу, и при этом „блестеть“ и „быть выше“»?!
«Лучше б я в аэропорту в туалет сходила! – с тоской подумала она. – Всё ж на один раз бы меньше вышло!»
Ты вот чё, Ань, не стесняйся, располагайся как тебе надо, вещи в шифоньер повесь, а я пойду кролей покормлю. Ежели чё надо, зови! Ага?
Ага!
Добрая тётя Зина пошла вглубь сада, дёргая по дороге молочай из-под смородины и собирая его в высокий букет для кроликов. Глядя на неё, было так странно думать, что вот она в резиновых калошах на босу ногу лузгает семечки и «идёт кормить кролей», а дети её тем временем настоящие студенты и учатся всё в том же Мединституте, в который так мощно готовилась Аделаида. И невозможно было представить, что они вставали в шесть утра для «повторений пройденного», или тётя Зина платила за их репетиторов. Она, поди, и слова-то такого не знала! Тогда каким же образом это всё происходит?! Неужели дядя Петя, их папа, у которого весь смысл жизни – сгонять «на бочку» за пивом, тоже ходил в школу выписывать из журнала оценки и «разговаривать» с учителями? Тогда зачем это всё в её семье?! К чему это маниакальное, доходящее до истеричного исступления желание «быть лучше всех»?! А что самое вероятное – дети тёти Зины – студенты, а Аделаида, которая «должна быть ведущей», ещё не известно поступит или нет!
Интересно, что бы мама сказала про тётю Зину? Как бы она ей понравилась?
В доме было прохладно и пахло сыростью.
Вскоре вернулся папа с хлебом и килограммом помидор:
– Давай сдэлаем салат, и будэм обедат, – сказал он. Они сделали салат и пообедали.
Как ни странно, снятый ими «угол» оказался самым центром города. Площадь Ленина была в ста метрах от ворот с колючей проволокой. Там же была и Ленинская библиотека и Дом Книги. С площади Ленина открывался вид на новый широкоформатный кинотеатр «Экран» и перед ним пятачок с фонтанами. На этом пятачке собирались жители, молодые мамаши с детьми в таких мини-юбках, от вида которых у Адель дух захватывало; дамы бальзаковского возраста, с явно выбеленными волосами, накрашенные и напудренные; молодые люди с бутылками пива в руках. Дети бегали по бортику фонтана, брызгались водой, сами выстраивались по одному в очередь за мороженым. Их мамаши читали книги или журналы. Некоторые дамы по две, или три даже не пытались скрыть, что они не спешат по делам, а просто дефилируют, то есть без всякого смысла гуляют. На них вместо чёрных в пол юбок были яркие сарафаны, чуть прикрывающие колени, и довольно вызывающие крупные бусы. Не тоненькая, незаметная, как принято у них в Городе, золотая или серебряная цепочка, которую не снимают, даже когда купаются. Висит и висит себе всю жизнь. А у этих большие, привлекающие к своей груди внимание, бусы. Но, что самое интересное, никто ни на кого не обращал внимания! Ни мужчины на женщин, ни женщины на мужчин. Каждый отдыхал в своё удовольствие и сам по себе! Никто не оборачивался, не увязывался хвостом до самого дома; не смеялся громко, тыча пальцем в лицо; не смотрел презрительно; ничего не говорил вслед, даже если всем было понятно, что эта женщина собралась совершенно не по делам, а просто свободно отдыхает! Да не с детьми и свекровью, а с подругой или вообще одна! Люди рассаживались по лавочкам, одни уходили, другие приходили. Они разговаривали. Женщины, совершенно не смущаясь, будто они и не женщины вовсе, громко смеялись, показывая золотые зубы и совершенно не прикрывая ладошкой рот. Всё это было настолько необычно, что Адель давно не помнила ни о рукомойнике, ни о плесени на стенах, ни о тёте Зине, которая хранила свои дедероновые чулки под её матрасом. Каждое утро тётя Зина подходила к Аделаидиной кровати, приподнимала угол матраса и выбирала из вороха чулок пару, чтоб подходила по цвету. Вечером она их скручивала бубликом с ноги и снова клала на то же место.
Адель смотрела вокруг ошалелыми глазами, не в состоянии переварить все катаклизмы нового мира, который перевернулся с ног на голову. Оказывается, всё, чему учила и всё, что говорила мама, всё, чем жил, чтил Город – полная ерунда, придуманная кем-то, чтоб появился смысл жизни, чтоб было чем заняться. Вот спросят у какой-нибудь девицы:
