Глава XII РЕШАЙ, ГАЛИНА!
Пять лет недавно минуло Сережке.Он в той счастливой, боевой поре,Когда любая палка во двореЛегко летит то в птицу, то в окошко.
Над ним шумят седые тополя,Сияет солнце что ни день щедрее,По-майски улыбается земля,Задорною травою зеленея.
В углу двора, где тает бурый снегИ прячется последняя прохлада,Большой ручей, звеня, берет разбегИ мчит к воротам пенистым каскадом,
И здесь с Алешкой, лучшим из друзей,Борясь с волной и свистом урагана,На время превращается СергейИз пацана в лихого капитана.
Пусть не фуражку носит голова,Не бескозырку с надписью «Грозящий»,А просто шлем, и то не настоящий,С полоской букв: «Вечерняя Москва».
Не в этом суть, а в том, что «храбрый флот»,Не раз бывавший в гибельных сраженьях,Идет сейчас отважно на сближеньеС «врагом», что в страхе замер у ворот.
Но в миг, когда раздался первый выстрелИ в воду рухнул «вражеский матрос»,Алешка вдруг задумчиво присвистнулИ, посмотрев направо, произнес:
— Гляди, Сережка, за соседним домом,Там, где забор… Да вон же, позади.Опять стоит тот дядька незнакомый.К тебе небось. Поди же, посмотри.
Через плечо приятельское глядя,Сергей сказал с суровым холодком:— То папа мой, а никакой не дядя,И я уж с ним давным-давно знаком.
Потом медаль потрогал на груди,Поправил на нос сползшую газетуИ звонко крикнул: — Папа, заходи!Иди, не бойся! Мамы дома нету!
Отец взглянул на сына, улыбнувшись,На миг, примерясь, посмотрел во двор,Потом, вдруг по-мальчишески пригнувшись,Одним прыжком преодолел забор.
И, сидя на скамейке возле сына,Он жадно гладил плечи малышаИ повторял: — Да ты совсем мужчина!Орел! Герой! Матросская душа!
Потом умолк. И, с тона разом сбившись,Притиснул к сердцу: — Ах ты, мой матрос!.. —«Матрос» же вдруг спросил, освободившись:— А ты принес? — Ну как же… вот… принес!
И развернул упрятанный в бумагуБольшой зеленый парусный фрегат.Он лихо мчался под пунцовым флагом.— Ну как, ты рад? — И сын ответил: — Рад!
Затем, спросив о мощи урагана,Сережка вдруг, смутившись, замолчал.И, проследив за взором мальчугана,Взглянув назад, Андрей поспешно встал.
Войдя, как видно, только что во двор,Стояла Галя, строгая, немая,Портфель тяжелый к боку прижимаяИ глядя прямо на него в упор.
И он, как школьник, разом растерявшись,Как будто что-то удержать спеша,В одно мгновенье, вдруг вперед подавшись,Схватил и крепко стиснул малыша.
Он, как птенца, прикрыл его собоюИ всей спиною чувствовал сейчас,Да, именно затылком и спиною,Укор и холод темно-синих глаз.
Укор и холод… острые, как жало.Но что оказать, когда она права?!На миг вдруг в горле странно защипало…Слова… Да нет! Нужны ли тут слова?!
Укор и холод… Нет, не в этом дело!Все было здесь и больше и сложней.Укор… Но разве так она смотрела?И разве это подымалось в ней?!
Сияло солнце вешнее, большое,Бежал ручей во всю лихую прыть…А у скамьи стояли молча трое,Еще не зная, как им поступить.
Да, Галя, это трудная минута.Но стать иной, скажи, смогла бы ты?Ведь после стужи даже самой лютойЦветут же снова рощи и цветы!
Хоть, правда, после зимней непогодыНе все деревья расцветают вновь.Однако то не люди, а природа.Природе же неведома любовь!
Молчит Галина… Может быть, впервыеЗа много лет так трудно ей сейчас.И только слезы, светлые, большие,Бегут, бегут из потемневших глаз…
Примечания
1
Лове нанэ — Денег нет (цыганск.).
2
Нанэ камам — Нет любви (цыганск.).
