Я вскрикиваю, когда его язык проникает внутрь меня.
— О, боже… Макс. — Все мое тело дрожит, я инстинктивно выгибаю спину, отрываясь от матраса. Любая боль или сопротивление, которые я могла бы почувствовать, исчезают, подавляемые его ртом, поглощающим меня. Кончики его пальцев впиваются в мои бедра. Я с силой сжимаю его волосы. Если я и причиняю ему боль, то он не замечает. Ему все равно.
Я уже близко. Жаждущая, нуждающаяся, полная сдерживаемых чувств.
Бедрами сжимаю его лицо, дрожь пробегает по мне, захватывая меня одним движением языка за другим. Прижавшись ко мне ртом, он усердно сосет, пока двумя пальцами скользит внутрь меня.
Он входит и выходит. Снова и снова.
Ритм.
Идеальный ритм, рецепт детонации.
Его рот создан для меня. Он знает, что мне нужно. Знает, чего я жажду, и неустанно доводит меня до исступления.
Сердце разрывается от того, что этот мальчик — все, чего я только могу пожелать, и даже больше, и все же… я едва могу смотреть на него.
Я опускаю взгляд, мои шорты и нижнее белье свисают с одной лодыжки. Я обхватываю ногами его верхнюю часть спины и впиваюсь ногтями в кожу головы, цепляясь изо всех сил. Цепляясь за момент, за ощущения, за остановившееся время, когда все остальное не имеет значения. Все отступает, кроме него. Остаемся только мы… только Макс и я.
Я прижимаюсь к его лицу, чувствуя, как мурашки пробегают по коже. Хриплый крик вырывается у меня из груди. Парень быстро поднимает руку, чтобы прикрыть мне рот, заглушая мой крик, способный разбудить мертвого, и прикусываю губу, когда два пальца проникают в мой рот.
Оргазм обрушивается на меня, словно молния, пронзающая черное небо. Мне хочется выть, кричать, рыдать и смеяться. Это чувство электризует, освобождает, разбивает душу. Я лечу…
И падаю.
Ветки деревьев рвут мою кожу. Холодный ветер врывается в мои легкие. Сверху вспыхивают фейерверки, а Маккей смотрит на меня сверху вниз, наблюдая, ожидая, умоляя, чтобы я умерла.
Блаженство проходит, и в душу прокрадывается ужас. Я оседаю на матрас, превращаясь в обвисшую, жалкую кучу поражения.
Макс сначала не замечает этого, медленно продвигаясь вверх по моему телу и проводя кончиками пальцев по шраму на нижней части живота, оставшемуся после операции по перелому таза. Длинный, изогнутый, розовый, спускающийся к линии бикини.
Наклонившись, он нежно целует поврежденную кожу, останавливаясь только тогда, когда чувствует, что я дрожу. Его губы отрываются от меня, когда он поднимает голову и смотрит на мое дрожащее тело, в то время как мои тихие рыдания нарушают интимный момент.
Наслаждение исчезло, его заменили воспоминания, пропитанные горем.
— Солнечная девочка, — выдыхает он, тяжело дыша, и поднимается вверх, пока мы не оказываемся лицом к лицу. — Элла… Боже. Пожалуйста, не плачь. Ты в безопасности. Я здесь.
Я обхватываю его за шею и притягиваю к себе, прижимая его лицо к изгибу своей шеи и обвивая ногами его талию. Минуты проходят в тишине, и мои слезы высыхают, а боль уходит в свою темную, мрачную дыру, высасывая из меня силы, как паразит у своего хозяина.
Мгновение проходит. Время тянется, и на кончике моего языка вертится одно единственное слово.
Остаться.
Я хочу сказать это, прокричать, выжечь его на его сердце.
Останься, останься, останься.
Но все, на что я способна, это самая страшная ложь.
— Уходи.
Макс замирает на мне, у него перехватывает дыхание. Когда он снова выпускает воздух, по моей шее пробегает призрачный холодок.
Парень приподнимается и смотрит на меня сверху вниз.
У меня дрожат губы, когда я говорю:
— Тебе пора.
Я вижу, как Макс озадаченно хмурится, освещенный мягким лунным светом, просачивающимся в комнату.
Он сглатывает.
— Ты не хочешь, чтобы я остался?
— Мама будет проверять меня. Это неразумно.
— Элла, мне все равно…
— Спасибо, — выпаливаю я. Слово звучит ужасно и грубо. Эгоистично. Как будто он оказал мне услугу, а теперь я отправляю его восвояси. — Прости. Я просто… думаю, мне нужно попытаться заснуть. Я напишу тебе завтра.
Опустив голову, прижав подбородок к груди, он выдыхает еще один тяжелый вздох, переваривая мой отказ. Затем кивает и отстраняется от меня.
— Да, — бормочет он. — Конечно.
Больше ничего не произносится, пока он слезает с матраса и ступает по полу к моему окну. Недолго колеблется, всего секунду, проводит рукой по волосам, прежде чем вылезти в окно и раствориться в темноте.
Эта рутина продолжается в течение следующих двух ночей.
Макс проскальзывает в мою спальню через открытое окно после полуночи и ласкает меня языком и пальцами. Затем я дрожу от слез в его объятиях, а он гладит меня по волосам, заглушает моих демонов и говорит, что все будет хорошо. Я позволяю ему обнимать меня несколько минут, наслаждаясь его прикосновениями. Его теплом. Его любовью. Наслаждаясь теми несколькими драгоценными секундами, которые я даю нам.
Но проходит несколько секунд, и я отсылаю его прочь под предлогом, что мама обнаружит его в моей постели на рассвете. Он знает, что причина не в этом. Макс не знает, в чем истинная причина, но знает, что не в этом.
Макс не может остаться, потому что я боюсь слов, которые сорвутся с моих губ.
Я боюсь правды, которая вырвется из моих уст, когда я погружусь в жуткие кошмары. Боюсь, что, проснувшись ночью, я подумаю, что он — кто-то другой.
И буду бояться его.
А я никогда не хочу его бояться.
Поэтому я не позволяю ему остаться.
Я заставляю его уйти. Отталкиваю его, хотя это ломает нас обоих.
И отсчитываю мучительные минуты до его возвращения.
ГЛАВА 32
ЭЛЛА
На пятый день после возвращения из реабилитационного центра я лежу на кровати, погрузившись в последние главы книги «Монстр». Несмотря на то что прекрасно понимаю, что задания просрочены и что я буду сдавать их после того, как полностью восстановлюсь, я чувствовала себя обязанной дочитать ее до конца. Никогда раньше я не бросала читать книгу, даже если она мне не нравилась. Нет ничего хуже незавершенной истории, когда персонажи болтаются в неопределенности, а сюжетные моменты распадаются на неизвестные. Эта мысль всегда вызывала у меня тревогу, поэтому я пролистываю страницы за страницами, пока не дойду до конца. Несмотря ни на что.
К счастью, эта книга великолепна.
Никаких сожалений.
Мама подходит и задерживается в дверях, когда я лежу, свернувшись калачиком, под старым одеялом, которое бабушка Ширли сшила для меня много лет назад — так я чувствую себя ближе к ней, поскольку не могу навещать ее. Оно лежало в коробке в моем шкафу, но после быстрой стирки стало как новое. Я мечтаю применить те же простые шаги к своему собственному благополучию.
— Элла, милая, — говорит мама, держась рукой за дверной косяк. — Давай спустимся в гостиную?
Я бросаю книгу рядом с собой на кровать, рядом с блокнотом с незаконченными словами. Я работаю над письмом Джону, но мои мысли путаются, и ничего не кажется правильным. Ничего не кажется достаточно хорошим, чтобы отправить ему. После того как десятки раз начинала все сначала, все, что у меня осталось, это пачки скомканной линованной бумаги, разбросанные по простыням, и мое разочарование.
Когда поднимаю голову, мой взгляд останавливается на маме. Она выглядит смущенной, ее цвет лица бледнее, чем у меня.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Ничего. — Ее голос срывается.
В отличие от меня, она ужасная лгунья.
Она откидывает волосы назад, ее пальцы дрожат.
— Тебе лучше, да?
— Да. Сегодня утром я передвигалась без ходунков.
Ее вздох звучит как облегчение, что вполне обоснованно, но у меня от него сжимается грудь. Между ребрами расцветает подозрение.
— Это из-за отца Кая? Ты собираешься официально представить его мне как своего нового парня? Потому что в этом нет ничего особенного. Я уже говорила тебе об этом.
