В общем, довольно скоро – уже в 1967–1968 годах – его позиция в основном сформировалась – он хотел добиваться улучшения международной обстановки. Предполагалось, насколько я мог судить, что выявление возможностей для этого начнется с контактов на высшем уровне с США. На осень 1968 года был намечен визит президента Л. Джонсона в СССР. Но события в Чехословакии заставили американцев его отменить. В целом негативное воздействие событий в Чехословакии на наши внешнеполитические дела было гораздо менее сильным, чем на внутренние, – возможно, одна из причин состояла в том, что в разгаре была американская война во Вьетнаме. А это не только деформировало в глазах общественности на Западе роль нравственных критериев в политике, но и не позволяло американскому президенту занять позу моралиста, как это бывало в других случаях.
Но контакты с США все же продолжались, хотя встречу в верхах отложили. А параллельно готовился большой прорыв в наших отношениях с ФРГ. Главным инициатором была германская сторона – архитекторы «новой восточной политики» канцлер Вилли Брандт и его советник Эгон Бар (я считаю его одним из самых выдающихся политических умов нашего времени). С советской стороны инициатива была быстро поддержана и развита. Большую роль в этом сыграли Ю.В. Андропов, тогдашний наш посол в Бонне В.М. Фалин (он работал напрямую с руководством страны, подчас минуя МИД), помощник Брежнева М.А. Александров. А.А. Громыко поначалу не был активным сторонником этой идеи, мне кажется, потому, что считал более приоритетным направлением нашей политики американское, ну а кроме того, привык видеть в ФРГ «мальчика для битья», где он мог бы показать свои истинно «классовые», «антиимпериалистические» убеждения, «уравновешивая» тем самым позитивные шаги в отношениях с США[24]. Но потом включился и МИД. Так называемые Московские договоры были подписаны 3 сентября 1971 года. Одновременно был решен и сложный вопрос о Западном Берлине, по которому тоже было подписано соглашение четырех держав (СССР, США, Франции и Великобритании).
Были активизированы и другие направления политики – с Францией, Канадой, рядом других стран. В 1969 году, несколько позже, чем первоначально планировалось, стартовали советско-американские переговоры об ограничении стратегических вооружений.
Казалось бы, дела пошли, открылись серьезные возможности, надо спешить их развить. Но набраться смелости, гибкости, широты мысли, чтобы по-новому понять ситуацию и концептуально сформулировать адекватную ей политику, оставалось делом крайне трудным. Сужу по многим разговорам на эту тему с Л.И. Брежневым, А.А. Громыко и Ю.В. Андроповым, который, правда, во многих вопросах (Германия была скорее исключением) «упирался», проявлял большую осторожность. Сегодня мне кажется, что он это делал скорее из тактических соображений, остерегаясь дополнительных конфронтаций с коллегами по политбюро.
Я вижу здесь как минимум две причины этих трудностей.
Одна – в основном идеологическая, отчасти выражавшаяся в искренней неуверенности Брежнева и ряда других членов политбюро, будет ли новая политика соответствовать высоким принципам, марксизму в общепринятых для тех времен и этих людей формах. Отчасти действовал и страх, что недостаточно «классово выдержанная» позиция сплотит какие-то силы в партии или создаст для них удобный предлог для выступления против руководства (в памяти еще были свежи октябрьский пленум 1964 года и развернувшиеся после него дискуссии).
И другая – это наша слабая готовность (а в каких-то вопросах – просто полное отсутствие таковой) к серьезному разговору, а затем и серьезным делам в области ограничения и сокращения вооружений. Ибо к тому времени в международных отношениях без этого уже был невозможен настоящий прорыв.
Собственно, удивительного в том, что мы к этим разговорам и делам были слабо подготовлены, ничего не было. Перед Министерством обороны и оборонной промышленностью никто раньше не ставил таких задач, их заботой было догонять американцев в вооружениях, а не обдумывать возможные варианты их ограничения. К тому же работники Министерства обороны и военно-промышленного комплекса (точно так же, честно говоря, как большинство работников Министерства иностранных дел и специалистов из числа научных работников) были интеллектуально не подготовлены к диалогу с американцами и к серьезным, выходящим за рамки общих политических деклараций переговорам. Не подготовлены настолько, что вначале не могли даже как следует усвоить американские концепции и терминологию, относящиеся к стратегическим и разоруженческим вопросам. Это я хорошо помню по своим беседам с членами нашей делегации перед началом переговоров по ограничению стратегических вооружений. Не говоря уж об отсутствии готовности и способности овладеть инициативой, внести свои обоснованные, могущие привлечь интерес другой стороны, а также мировой общественности предложения. А тем более выдвинуть новые идеи.
Да и откуда этому было взяться? Военное и военно-промышленное ведомства были государством в государстве. Все здесь было (в значительной мере и остается) окруженным глубокой тайной. Сфера этих ведомств была совершенно неприкасаема – Л.И. Брежнев, видимо, немалым был обязан поддержке военных, а кроме того, сам себе больше всего нравился: как генерал, «герой войны». Оказывало влияние и то, что в течение ряда лет он был главным партийным куратором оборонной промышленности и привык генералам и генеральным конструкторам практически ни в чем не отказывать. Мало того – всячески их ублажал.
Нужны были какие-то особые обстоятельства, чтобы эти преграды преодолеть. И набраться духу не для того, чтобы потихоньку, не выходя за рамки привычного в традиционной дипломатии, несколько улучшить отношения с той или другой страной, а замахнуться на сами основы холодной войны, попытаться заменить ее другой, менее опасной международной системой.
Для таких перемен причины появились уже давно – неприемлемость угрозы ядерной войны, а также тяжесть бремени военных расходов. Это в полной мере ощущал уже Н.С. Хрущев, а с американской стороны – Д. Эйзенхауэр и затем Дж. Кеннеди, сделавшие несколько первых, пусть очень скромных шагов в этом направлении.
Но появились и более конкретные причины для перемен. Одной из них стали улучшившиеся отношения с ФРГ, а конкретнее – уже подписанные, но еще не ратифицированные договоры. Это был большой успех нашей политики, но он висел буквально на волоске из-за ожесточенной борьбы вокруг ратификации, разгоревшейся в Бонне. Советское руководство не могло не понимать, что исход этой борьбы во многом зависит от позиции США, а позиция США – от состояния советско-американских отношений, во многом определявшихся перспективами переговоров по ограничению вооружений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
