В центре многочисленных совещаний у Гитлера стояло утверждение программы вооружений для армии. Подход Гитлера был таким: чем больше я требую, тем больше и получаю. К моему удивлению, программы, выполнение которых специалисты — производственники считали невыполнимыми, оказывались в конце-концов даже превзойденными. Авторитет Гитлера высвобождал резервы, которые никто не мог заранее учесть. Начиная с 1944 г., впрочем, он предписывал утопические программы, а наши попытки разместить их по предприятиям вели, скорее, к снижению выпуска продукции.
У меня сложилось впечатление, что в этих многочасовых дебатах о вооружениях и военном производстве Гитлер искал прибежище от своей полководческой ответственности. Да он и сам говаривал мне, что они дают ему разрядку, похожую с той, которую он получал от наших архитектурных дискуссий. Даже в особо острых ситуациях на фронтах он тратил на наши совещания многие часы. А нередко — как раз тогда, когда его фельдмаршалы или министры настойчиво добивались его.
С нашими совещаниями обычно совмещалась демонстрация новых вооружений, проводившаяся на поляне вблизи. Только что мы сидели с Гитлером неформально за обеденным столом — теперь же все должны были строиться в шеренгу. Начальник Верховного командования вермахта Кейтель на правом фланге. Когда появлялся Гитлер, Кейтель представлял всех построившихся генералов и специалистов. Было видно, что Гитлер придавал значение церемониальному приветствию. Он еще более подчеркивал формальность процедуры тем, что подпимался в величественный автомобиль и ехал несколько сот метров до поляны. Я должен был занимать место позади него.
После рапорта Кейтеля шеренга мгновенно распадалась на группы: Гитлер вникал во все детали, взбирался по предусмотрительно откинутым ступенькам в машины и продолжал свои дискуссии со специалистами. Часто Гитлер и я воздавали должное новой технике замечаниями вроде: «Что за элегантный ствол!» или «У этого танка изысканный абрис!» — иронический рецидив терминологии времен наших совместных осмотров архитектурных макетов.
Как-то при одной из таких демонстраций Кейтель принял 75-миллиметровую противотанковую пушку за легкую гаубицу. Гитлер поначалу не обратил внимания на оговорку, но на обратном пути поиронизировал, «Вы слышали? Кейтель у противотанковой пушки! И при этом он генерал артиллерии!»
Как-то в другой раз люфтваффе выстроило на одном из ближних аэродромов для осмотра Гитлером большую группу типов и вариантов техники своих новых производственных программ. Геринг взялся сам дать Гитлеру пояснения. Его штаб составил для него шпаргалку в точном соответствии с последовательностью очередности выставленных типов самолетов — название, летные характеристики и прочие технические данные. Но один самолет по каким-то причинам не был доставлен, о чем Геринг не был поставлен в известность. В прекрасном расположении духа он, начиная с отсутствующей машины, давал все время, строго по списку, неправильные объяснения. Гитлер, моментально заметивший ошибку, глазом не моргнул.
В конце июня 1942 г. я, как и все, узнал из газет о новом генеральном наступлении на Востоке. В ставке царила радостная приподнятость. Каждый вечер шеф-адъютант Шмундт давал по карте гражданским лицам при ставке объяснения о продвижении наших войск. Гитлер ликовал. Он снова оказался прав в споре со своими генералами, которые отговаривали от общего наступления и рекомендовали оборонительгную тактику с частичными улучшениями линии фронта. Теперь и генерал Фромм, который в начале операции высказался в разговоре со мной в том смысле, что такая оффензива «слишком большая роскошь» для бедняка, приободрился. Левый фланг восточнее Киева становился все протяженнее. Были приложены немалые усилия для обеспечения сносного движения по железным дорогам завоеванных территорий и материального обеспечения войск.
Не прошло и трех недель после начала операции, как Гитлер перебрался в ставку, оборудованную вблизи украинского города Винница. Русские были довольно пассивны в воздухе, а Запад был, даже для опасливого Гитлера, слишком далек, так что на этот раз он не потребовал строительства особых бункерных сооружений. Вместо бетонных укреплений возник очень симпатичный поселок домиков, рессеянных в лесу.
Свои прилеты в ставку я использовал для того, чтобы в свободное время поездить по стране. Однажды я доехал даже до Киева. Если сразу после Октябрьской революции русское зодчество испытало влияние таких авангардистов как Ле Корбузье, Май или Ель Лиссицкий, то при Сталине, с конца двадцатых годов произошел поворот к консервативно-классическому стилю. Здание для конференций (имеется, очевидно, в виду здание Верховного Совета республики) могло бы выйти из-под руки усердного ученика партижской Школы изящных искусств. Я поиграл мыслью разыскать архитектора и привлечь его к постройкам в Германии. Построенный также в классицистском стиле стадион был украшен статуями атлетов по античным образцам, трогательно одетыми в плавки или купальники.
Одну из самых знаменитых церквей Киева я застал в руинах. Взлетел в воздух размещавшийся в ней советский склад боеприпасов — так, во всяком случае мне объяснили. Позднее я узнал от Геббельса, что эта церковь была взорвана по приказу «Имперского комиссара на Украине» Эриха Коха, чтобы уничтожить этот символ украинской национальной гордости. Геббельс рассказал мне об этом с неодобрением: он был в ужасе от жесткого курса, практикуемого в России. Во время моих первых поездок Украина, на самом деле, была еще настолько мирной, что я мог проезжать большие леса без специального сопровождения, тогда как полугодом позднее из-за совершенно неправильной политики ост-комиссаров весь регион кишел партизанами.
Привели меня мои поездки и в Днепропетровск. Больше всего меня поразил незавершенный строительством вузовский городок, который превосходил все в этой области в Германии и служил впечатляющим доказательством решимости Советского Союза превратиться в техническую державу первого ранга. Посетил я и взорванную русскими электростанцию в Запорожье. В ней, после того, как крупная строительная часть сумела заделать брешь в плотине, были установлены немецкие турбины. При своем отступлении русские вывели из строя оборудование очень простым и примечательным образом: переключением распределителя смазки при полном режиме работы турбин. Лишенные смазки, машины раскалились и буквально пожрали сами себя, превратившись в груду непригодного металлолома. Весьма эффективное средство разрушения и всего — простым поворотом рукоятки одним человеком! Воспоминание об этом стоило мне впоследствии многих бессоных часов — я знал о намерении Гитлера превратить всю Германию в сплошную пустыню.
Гитлер не отказался и в ставке от своей привычки собирать на трапезы своих ближайших сотрудников. Если в Рейхсканцелярии за столом преобладала партийная униформа, то здесь Гитлер был окружен генералами и офицерами штаба. В отличие от великолепно меблированного зала Рейхсканцелярии помещение здешней столовой напоминало вокзальный ресторан заштатного городка. Обитые деревянными досками стены, окна, как в стандартном бараке, длинный стол на два десятка персон, окруженный самыми простыми стульями. Гитлер занимал место в серединке длинного стола, у окна. Кейтель усаживался напротив него, тогда как почетные места по обе стороны от Гитлера оставлялись для находящихся в данный момент в ставке гостей. Как в былые дни в Берлине, Гитлер распространялся на свои излюбленные темы, отводя гостям роль молча внимающих слушателей. Было видно, что в обществе людей, ему далеких и кроме того превосходящих его по происхождению и образованию, он старался излагать свои мысли с наибольшей выразительностью (5). Уровень застольных разговоров в ставке выгодно отличался от того, что имело обычно место в Рейхсканцелярии.
В противоположность первым неделям наступления, когда мы за столом в приподнятом настроении обсуждали быстрое продвижение наших войск по южнорусским равнинам, через два месяца ли ца присутствующих начали становиться все более озабоченными, и даже Гитлер поубавил свою самоуверенность.
Правда, наши войска овладели нефтяными промыслами Майкопа, а передовые танковые подразделения вели бои уже на Тереке и пробились через не имеющие транспортных дорог степи к южной Волге. Но темп наступления первых недель был все же утрачен. Не поспевала доставка грузов на фронт; запчасти, находившиеся непосредственно в частях, были уже израсходованы — в результате ударный напор передовых частей ослабевал. Да и месячные объемы нашего военного производства отнюдь не соответствовали потребностям наступательных боев такого размаха, на таком необозримом пространстве. В тот момент мы выпускали всего лишь треть танков и четверть артиллерийских стволов от уровня 1944 г. Уж не говоря о большом, при таких расстояниях, износ техники и без всяких военных действий. При испытаниях на танкодроме в Куммерсдорфе мы исходили из того, что тяжелый танк нуждается в ремонте ходовой части или двигателя через каждые 600-800 километров.
