А он, глупый, грешил на одичавших, забывших человеческую речь старух, обидел тронутого умом Захарыча, даже мертвых немцев подозревал в замогильном коварстве. Да самый их дух выветрился отсюда, надежно заглушен яблочной вонью.
Фигура в каске и с крестом возникла у двери. Черный автоматный зрачок уставился в живот Ефиму.
— Ты честное привидение, — сказал Ефим. — Тебе, должно быть, тоже невмоготу среди яблок.
— Йа, — гортанно произнес немец. — Wo chemmo ye bu minbai.
— Спасибо, друг, — с благодарностью произнес Ефим.
Он спустился в рокадную галерею, в самый ад, остановился среди ящиков и коробок.
Штрифеля вздымались над его головой, кучилась антоновка, бугрились кальвили, громоздились штрейфлинги. Плотоядно алел румянец, подкожные точки миллионом фасеточных глаз уставились на него.
Невыносимо пахло яблоками.
Ефим взял из ящика огромный царственный штрифель, пересиливая отвращение, откусил кусок. Следы зубов четко отпечатались в желтоватом мясе.
— Ну что? — спросил Ефим. — Тебе безразлично, когда тебя едят? А мне — нет.
Яблоко невозмутимо смотрело на него. Укус на румяном боку казался нелепо разинутым ртом с ярко накрашенными губами.
— Я знаю, что делать, — сказал Ефим. — Я сегодня же пойду и срублю эти ваши деревья. Все равно они никому не нужны. Я выкорчую все до последнего корешка, землю выжгу…
Яблоко дернулось в руке. Вмятины зубов на укусе с сочным чмоканьем клацнули у самых глаз.
С нечленораздельным воплем Ефим отшвырнул яблоко, прыгнул в сторону, задел плечом стопку ящиков. Сверху, ударяя по плечам и голове, посыпались яблоки. Ефим отпрянул в сторону и едва не угодил под рушащуюся башню списанной тары. Яблоки хлынули под ноги.
Ефим бежал, прыгал, уворачивался, а навстречу из боковых коридоров, казарм, артиллерийских погребов, лазарета выкатывались яблочные валы. Круглые, продолговатые, гладкие, ребристые яблоки падали отовсюду, грозя засыпать его с головой. Это было бессмысленное тупое нашествие, если бы в их движении оказалось хоть немного разума, Ефим не сделал бы и десяти шагов. Но даже сейчас взбесившимся яблокам не было до него дела. Они катились в разные стороны, рассыпаясь и перемешиваясь, сталкиваясь друг с другом, а Ефим бежал, давно потеряв цель и смысл бегства. Так, попав в слишком сильный прибой, избитый волнами пловец еще борется, рвется куда–то и остатками угасающего сознания видит злую волю в том явлении, что равнодушно топит его.
Впереди забрезжил тусклый свет, Ефим ворвался в пустой левофланговый дот, захлопнул дверь, вцепился в ручку, ожидая рывка. Вместо этого на дверь обрушился тяжелый удар. Покрытая заклепками сталь прогнулась, но выдержала.
Наступила тишина.
Ефим спешно собирал разбросанные по помещению доски, стараясь соорудить из них хоть какое–то препятствие. Потом остановился, пораженный простой мыслью.
А ведь он в ловушке. Там, за дверью, потерна до потолка забита ждущими яблоками, а другого выхода отсюда нет. Он не яблоко, ему не протиснуться в узкую амбразуру, а они, если захотят, могут обойти его и взять дот в лоб. Яблокам это не сложно.
Горбылина выпала из рук Ефима. Он понял, что никто не будет его убивать. Он не нужен. Не вредит — и ладно. Это было страшнее всего.
Ефим вскочил, подбежал к амбразуре, приник к холодному металлу. Нет, не пролезть. Почему–то даже сейчас он не мог заставить себя крикнуть: «Спасите!». Стыдно было, что ли? Да и кто услышит его здесь? Даже если и появятся на дороге ковыляющие бабульки, взывать к ним бесполезно, они побредут дальше, пробормотав на прощание: «Non capisco» — или, например: «Jo no comprendo».
— Спасите… — прошептал Ефим.
Ответа не было.
Ефим беспомощно закружил по доту. Как выйти отсюда? Ведь он погибнет здесь, умрет от голода и жажды рядом с бессчетной громадой яблок. Путило появится не раньше чем через шесть недель, а то и позже. Столько ему без воды не прожить.
Ефим потолкал намертво заклиненную дверь, поднял и уронил несколько досок.
Бесполезно. Прочный свод не сломать.
В дальнем углу Ефим поднял смятый клочок бумаги Должно быть, он валялся на полу с самого сорок четвертого года, с тех пор, как взвод саперов разминировал под горой контрэскарп. Зря они это делали. Если бы дот был заминирован, его можно было бы взорвать. Замечательная вещь минное дело, с ним не страшны никакие преграды. А еще на свете есть минирующая моль. Она портит яблоки. Умница.
Ефим разгладил хрупкий листок, поднес его к свету, начал читать:
«Разрушение бетонных оболочек при взрыве происходит в соответствии с формулой Сен–Венана:
[написание формулы см. в рукописи]
где q — критическое давление; t — время действия взрыва; а — пролет выработки; E — модуль упругости материала крепи; I — момент инерции поперечного сечения крепи; m — вес элемента кре…» — дальше страница была оборвана.
Ефим просиял лицом. Как все просто! Взорвать дот можно, мудрый Сен–Венан давно решил для него эту задачу. Пусть пленник не властен над модулем упругости и весом крепи, но, чтобы разрушить стену, надо всего лишь увеличить время взрыва. Надо взрываться подольше.
— А–а–а!!! — завопил Ефим и забарабанил кулаками по бетонной плите.
Тяжелые своды легко погасили крик. Слишком велик момент инерции и малы вес и плотность заряда. Он останется здесь.
Ефим расстегнул плащ, вытащил из брюк ремень. Сложил его двойной петлей, как учили на гражданской обороне. Так накладывают на раненую конечность ременный жгут. Если как следует потянуть за свободный конец ремня, то жгут можно будет снять только с помощью плоскогубцев или ножа.
Ножа у него нет. Плоскогубцев тоже.
Ефим осторожно просунул голову в петлю, потрогал свисающий конец ремня, сел на край орудийного стола и начал смотреть наружу.
Голый склон, полузасохшая яблоня, пустая дорога, брошенное поле, заросшее цеплючей ивой. Весь мир ужался до размеров сектора обстрела. И нечем стрелять. Бодливой корове бог рог не дает. А как хотелось бы сейчас иметь если не пулемет, то хотя бы винтовку. Уж тогда он не стал бы беспомощно смотреть, как по склону среди бела дня катится яблоко огромный, праздничной окраски штрифель. Катится вниз, конечно, куда же ему еще катиться?
Неприметная ложбинка увела его мимо цели, вбок. Штрифель остановился и так же мерно направился в гору. Неподалеку от древней бесплодной яблони он выбрал место и замер, уютно устроившись в мертвой осенней траве.
Ефим закрыл глаза, чтобы не видеть.
Эх, яблочко, куда котишься?
Машенька
Марина Сергеевна подклеила заговоренный пупок кусочком лейкопластыря, устало распрямилась, улыбнулась младенцу и пальцем пощекотала ему круглый мяконький животик. Ребенок приоткрыл сонные глазки и довольно вякнул.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
