Заурбек оторвался от рапорта, перенес небольшой вентилятор с тумбочки на край стола, включил аппарат Он мягко загудел, а старшина потянулся весь к легкой прохладе, которая потекла к нему от лопастей вентилятора.
— Садитесь ближе, — посоветовал участковому Пикаев и снова углубился в рапорт.
Участковый по-своему понял задание Пикаева опросить всех живших в пригородном селе шоферов, возчиков, кучеров о том, где находились они и их транспортные средства в ночь на ограбление? Не мудрствуя лукаво, старшина потребовал, чтобы каждый из них доказал свое алиби, что они и сделали. Особый интерес у участкового вызвали показания шофера — некоего Дабе, который приехал домой на своей машине где-то за полтора-два часа до ограбления. А получилось у него так, потому что он допоздна дежурил с машиной в военкомате, транспорта в село уже никакого не было, и ему разрешили ехать домой на своей машине. При выезде из города по дороге в село Дабе догнал легкую одноконную линейку, которую почти галопом мчал рослый жеребец. Дабе, как истинный лошадник, не мог не заметить красивую стать жеребца, тем более, что и он, и линейка были хорошо видны в свете фар. Шофер даже притормозил машину и с минуту ехал позади линейки. Уж очень понравился ему жеребец, несмотря даже на то, что у него не было правого уха.
Люди на линейке, их было четверо, сидели, смотря вперед и не обращая на машину никакого внимания. Может, среди них и был кто-то из сельчан, но утверждать Дабе не мог. Правил жеребцом осетин, это Дабе определил по тому, как возница понукал жеребца.
Показания шофера дали поиску старшины верное, как он полагал, направление. Участковый подключил к своей работе ребят из сельской школы. Недалеко от дома потерпевших, на пустыре, превращенном сельчанами в свалку мусора, под большим старым грабом добровольные помощники старшины обнаружили следы лошадиных копыт с подковами, колес то ли телеги, то ли линейки, довольно свежие лошадиные каштаны. В контексте этого обстоятельства показания Дабе приобретали очень важное значение. Однако Пикаев был далек от того, чтобы безоговорочно разделить уверенность старшины, что он вышел на след бандитов. Конечно, вся эта история с линейкой, жеребцом, неизвестными, в позднюю ночную пору мчавшимися в село, где было совершено ограбление, крайне подозрительна, да еще следы у дома потерпевших… Но Пикаев всегда осторожно относился к доказательствам, которые, как говорится, сами идут в руки. В жизни столько бывает случайных совпадений и самых неожиданных, а Заурбек знал по себе: если примешь какое-то обстоятельство за доказанный факт, то потом очень трудно поставить его под сомнение. То, что Дабе нагнал неизвестных при выезде из города, давало право предполагать, что они из Орджоникидзе и что именно там они обзавелись линейкой и жеребцом.
Шофер не приехал к Пикаеву со старшиной, потому что сильно простыл и вчера лег в больницу.
Заурбек приказал старшине продолжать работу в селе по розыску. Может, кто-то из сельчан, особенно соседей потерпевших, все-таки видел кого-то на улице ночью или слышал топот копыт, ржанье лошади, стук колес линейки…
Отпустив участкового, Заурбек быстро набросал план поиска линейки, жеребца и их хозяина. План этот сложился в голове у Пикаева еще когда он читал рапорт старшины, но в таких случаях Заурбек предпочитал полагаться на записи, а не на память. Память иногда подводила, особенно, когда информации по делу становилось все больше и больше. А сейчас как раз наступал такой момент.
Заурбек уже знал, кому надо первому позвонить и переговорить по «делу о линейке»— так он назвал для себя этот эпизод в розыске.
Пришел Алешин. Он уже не копался в архивах, а вместе с одним из городских участковых «обрабатывал» забегаловку на базаре. Это задание нравилось Володе куда больше, чем возня с архивными делами. Пока Володя работал там, у него было такое чувство, будто Пащенко и Пикаев сунули его в фантастическую машину времени и отправили в мир, где нет ни солнца, ни света, ни радости, ни даже улыбок, где только одни страдания, слезы, несчастья… Зато Володя покинул архив с добрым зарядом нетерпеливого желания поскорее схлестнуться с теми, кто нес эти несчастья. Правда, сейчас, в кабинете Пикаева, лейтенант чувствовал себя совсем не по-боевому, потому что результаты его работы по забегаловке, как он полагал, пока равнялись нулю.
Алешину удалось устроить себе «случайную» встречу на вокзале с известным участковому завсегдатаем базарной забегаловки Мишей — вокзальным носильщиком, не очень опрятным субъектом лет пятидесяти с бляхой носильщика на груди. Володя «сыграл заезжего ханыгу», которого «проклятые менты сняли с поезда». Он попросился к Мише переночевать, обронив, что при деньгах и заплатит за услугу. Последнее утверждение «ханыги» вызвало у Миши сомнение, потому что одежда Володи была изрядно потрепанной. Носильщик все-таки рискнул пустить «бедного человека» переночевать. Жил Миша рядом с забегаловкой, один. У него была комната и небольшая прихожая, где находились маленький столик с керосинкой, табуретка и раковина.
Володя «расщедрился» и пропил с Мишей в первый же раз пятьдесят рублей. Впрочем, пил по-настоящему один хозяин, а Володя ограничился парой стопок, сославшись на усталость и пережитые им из-за «проклятых ментов» волнения. Потом он собрался уезжать, но Миша его не отпустил. Он уже точно знал, что у гостя еще остались деньги, и как он мог отпустить «этого дурачка» с деньгами? Нет, Миша не собирался грабить своего нежданного постояльца. Отсидев пять лет за кражу на вокзале чемодана у пассажира и недавно освободившись, Миша решил отныне и навсегда чтить Уголовный кодекс и никогда более не посягать ни на что чужое, о чем он сразу предупредил Володю, на всякий случай, чтобы тот не вздумал, живя у Миши, заниматься уголовщиной.
С большой, якобы, неохотой, подчиняясь настойчивым просьбам Миши, Володя, он назвался Мише своим именем, согласился «заглянуть в забегаловку»… И вот теперь лейтенант докладывал и мучился мыслью, что сделал еще совсем мало и что и это малое не принесет делу никакой пользы.
Доклад Алешина прервал стук в дверь. Порог кабинета переступил пожилой осетин в осетинской шляпе-бриле из белого войлока, гимнастерке с накладными карманами и галифе, подпоясанным узким ремешком с серебряным набором. На ногах у него были мягкие хромовые сапоги.
— Да бон хорз, — поздоровался он по-осетински, что означало добрый день.
— Арфагонд у, — ответил Пикаев. — Спад да хорзахай. Садитесь, пожалуйста, — тут же перевел сказанное.
— Извините, — приложил руку к сердцу старик. — Здравствуйте, товарищи. Когда человека вызывают в такое учреждение, он немного волнуется, — улыбнулся он.
