— Я пришла к вам…
Ладонь скользит по шелку юбки, руки притягивают тонкий стан, а губы находят губы. Соджун не торопится. Он словно пьет нектар маленькими глоточками, словно пробует на вкус. Она не обнимает в ответ, и капитан решает, что это из-за плеча. Жесткая рука ложится на бархат щеки, и Елень едва заметно вздрагивает. Капитан будто трезвеет. Он вглядывается в лицо любимой женщины, обнимает ее, и вдруг замечает: она не обнимает его не из-за руки, а из-за того, что сильно сжимает кулаки, комкая в них юбку…
Соджун отпустил женщину и даже сделал шаг назад. Она тут же вскинула на него глаза.
— Господин…
— Зачем ты пришла?
Ее губы дрогнули, и она опустила глаза.
— Я пришла к вам.
— Зачем?
Елень покраснела и подняла на него взор.
— Как ваша наложница.
Соджун едва устоял на ногах. Удушливо-ядовитая волна поднималась в груди.
— Зачем?
Елень едва стояла, и капитан заметил ее волнение, заметил ее кажущийся отрешенным взгляд. Она сделала шаг навстречу, наступив на одеяло.
— А зачем… приходят наложницы? — едва выдавила женщина и подняла-таки взор на Соджуна.
Тот смотрел так, словно пытался ее прочесть, словно пытался перевести ее действия на понятный ему язык. И тогда он сделал то, от чего у самого качнулся пол перед глазами. Одна рука обняла женщину, а вторая — скользнула от плеча вниз и сжала по-хозяйски грудь. Елень рванула из мужских рук так, что споткнулась об одеяло и неуклюже села под ноги капитана. Она ошарашенно смотрела снизу-вверх и ее трясло. Соджун наклонился и рывком поставил ее на ноги, тряхнул, сжав плечи, позабыв о ране.
— Зачем ты пришла? Зачем? — зашипел он, прожигая ее глазами.
— Затем, что дети наложниц…
Что-то лопнуло в груди и расплавленным воском обволакивает сердце. И терпеть нет мочи!
— Дети? Дети? — едва смог вымолвить он, и она подняла на него глаза. — Дети? Так все дело в них? Ты пришла из-за указа… Ты пришла сюда, чтоб предложить себя из-за детей. Чтоб продать себя ради них! А ты хоть раз подумала обо мне? О моих чувствах? О моей любви? Наложница? Наложница??? Скажи… Скажи, когда я относился к тебе, как к своей наложнице? Как ты смеешь? Как ты можешь?
Слова давались ему с превеликим трудом, он едва держал себя в руках, он едва понимал, что происходит. Он держал ее за плечи, и она не отводила взгляда от его глаз, в которых было столько боли. Пожар в груди охватывал все сильней, и Соджун вновь привлек к себе женщину.
— Ты сама пришла, как наложница, — едва только вымолвил он и опрокинул ее на пол, наваливаясь сверху, подминая под себя податливое женское тело; тело, к которому он так мечтал прикоснуться.
Он раздирал на ней одежду и не в силах ждать и терпеть оторвал тесемки-завязки на юбке. Ладонь полезла под шелк, и Соджун сам чувствовал, как мозоли оставляют полосы на нежной коже, так как шаровар сейчас на Елень не было. На ней вообще ничего кроме юбки не было! Капитан зацеловывал ее до синяков, тискал в руках, обнимал, придавливая своим телом к полу. Он сел лишь для того, чтобы развязать гашник на штанах, и вдруг замер. Прямо перед ним пятиконечной звездой, раскинув руки и ноги в стороны в разодранной одежде лежала женщина, которую он любил больше всего на свете. Она не сопротивлялась, не отталкивала его, смиренно приняв свою участь, будучи готовая удовлетворить похоть своего хозяина. Только напряженные пальцы раскрытых ладоней едва заметно дрожали, словно пытались срастись с полом, словно пытались стать с ним единым целым, исчезнуть, спрятаться. Да по безразличному лицу, которое было повернуто к светцу, текли беззвучные слезы. В этот момент Соджуну захотелось умереть.
Он поднялся тяжело, будто был пьян. Его даже качнуло. Подхватил свой ханбок, влез в рукава, но не смог завязать тесемки — так сильно тряслись руки. Шагнул к брошенному на пол покрывалу и накинул его на расхристанную женщину. Она не шевельнулась.
— Все то, что ты мне решила предложить, я могу получить в Бёнгване. Но там, продавая себя, женщины отвечают лаской на ласку… Не смей больше переступать порог этой комнаты, если не готова быть моей…, — и выплюнув это, он бросился из комнаты.
Елень подтянула к подбородку покрывало, сворачиваясь калачиком, едва ощущая собственное тело. Она задела дрожащей рукой светец: лучина опрокинулась и упала в чашу с водой. Раздалось шипение, и комната погрузилась в глубокий мрак, пряча слезы обжигающего стыда.
Женщина кое-как поднялась и, замотавшись в покрывало, вышла на крыльцо и тут же шарахнулась в тень. Соджун как раз в этот момент вывел своего оседланного жеребца из стоила, и как был — в неприбранной одежде — вскочил в седло и вылетел за ворота. Заспанный Анпё что-то проворчал вслед своему господину, закрывая ворота, а потом прошел к себе, не заметив госпожу. Та, спотыкаясь, шагала к себе, а слезы жгли и жгли щеки, отравляя собственную душу. Было и стыдно, и больно, и жаль…
А Соджун летел по знакомой дороге, сокращая путь. Он спрыгнул у Бёнгвана, кинул поводья слуге и бросился к главному дому, откуда доносились смех и музыка. Кисэн, встречающая гостей, узнала его. Что-то закричала, но он не обратил на нее внимания. Сбросив обувь в общей свалке у крыльца, почти бежал по узкой террасе, и слуги, завидя его, шарахались в сторону. Соджун обогнул дом, оказавшись во внутреннем дворе, как заметил ту, ради которой сюда и приехал. Бёль, подобрав юбку, шла следом за слугой, который нес каягым. Узнав капитана, она обрадовалась.
— Мой господин! — весело прокричала она и помахала рукой.
Соджун обогнул слугу, схватил девушку за руку и потащил во внутренние покои: Бёль едва поспевала за ним. Он шел по темному коридору, куда выходили двери комнат для гостей и не обращал внимание на протесты кисэн. Толкнул в сторону одну дверь, из темноты кто-то вскрикнул: Соджун виновато поклонился и закрыл дверь. В другой он даже успел разглядеть мужчину, склонившегося над девушкой. В третьей в ожидании гостей горел светец. Соджун заволок Бёль и закрыл дверь так, что та стукнула в пазах.
А потом капитан накинулся на кисэн. Он раздевал ее, раздевался сам. Она прижималась
