ему удалось откинуть ее от себя, но в то же мгновение пришлось прикрывать бок, однако клинок вжикнул по шелку — ткань распалась, обнажая незащищенную кожу. Дети ахнули и вскочили со своих мест.
Елень была легче Соджуна. Она прыгала, с кошачьей ловкостью изгибалась, уходя от меча противника. Соджун был сильнее и тяжелее, но уступал в сноровке. Он не успел опомниться, как в левой руке Елень оказался кинжал, которым она орудовала мастерски. Волей-неволей, а вспомнил капитан, как выглядела она, когда он застал ее с серпом в одной руке, с мечом — в другой. Она словно нашинковала тогда тех солдат, которые убивали ее семью. Для нее все они были врагами.
«А ведь не приведи Небо увидеть ее такой!»,— и волосы шевельнулись на затылке от этой мысли.
— А ну не поддаваться! — зашипела Елень, вспыхнув злостью, и капитан сильнее сжал рукоять.
Сталь звенела, не уступая чужому клинку ни в силе, ни в ловкости. Елень еще раз достала Соджуна и разозлилась не на шутку. Ударила со всей силы мечом наискосок, крестовина сцепилась с крестовиной.
— Думаешь, они жалеть станут? — прошипела она зло, глядя в глаза капитана. — Думаешь, они остановятся? Бейся как подобает воину!
Мужчина откинул ее от себя. Елень легко отскочила и остановилась в нескольких метрах, буравя тяжелым взглядом прекрасных зеленых глаз. Он мог сказать, что защитит. Он мог сказать, что не допустит. Мог. Но не говорил. Он не смог защитить ее от своего отца. Он до сих пор помнит, как отливала синим белоснежная кожа. Помнит, как лечил рубцы и синяки. Он знает, где остались шрамы. Помнит их наощупь. Соджун мог многое сказать, но сейчас просто вытащил из-за пояса клинок и, прокрутив оба клинка, встал наизготовку.
— Нападай, — просто сказал он, а голос был сухим и обреченным.
Они рубились так, что дети в страхе не могли ни глаз от них оторвать, ни слова вымолвить. Сталь то звенела о сталь, то со свистом резала вкусный речной воздух. Под ногами скрипела галька. Дыхание было прерывистым и острым. Елень стала осторожной, Соджун — напористым. Он легко уходил от обоих клинков, встречая их острием кинжала или меча. Капитан сразу понял, что ему не удастся ее поймать ни на одну хитрость: Елень мгновенно распознавала его замысел и ухмылялась. Но и он не поддавался на ее провокации. Они кружили на тонкой полосе берега, и ни один не уступал другому в мастерстве. Соджуну даже показалось, что Елень будто только этого боя и ждала. Ждала и готовилась к нему. Она больше не просила не поддаваться, не просила нападать. Знала: обороняться он будет как подобает, а напасть сам не сможет.
И неизвестно, сколько бы еще продолжался этот бой, но тут случилось непредвиденное. Меч капитана раскроил воздух, со свистом несясь к плечу Елень, она почти поймала клинок крестовиной кинжала, но тут с берега раздался душераздирающий вопль Сонъи:
— Мама!
И у Елень дрогнули глаза. И рука, держащая кинжал, не выдержала натиск меча. Капитан не успел сдержать силу летящего к плечу острия. Вжикнула сталь по шелку — по рукаву обильно побежала кровь. Соджун выронил оба клинка и бросился к Елень, у которой вмиг побелели губы, а колени, казалось, растаяли, утратив былую крепость. Женщина вцепилась рукой в порезанное плечо, из-под пальцев струилась кровь, светлый рукав бурел прямо на глазах.
— Елень! — только и выдохнул капитан. Она сидела, закусив губу, и молчала.
Соджун был воином. Он приказал Чжонку забрать Хванге и ревущую Сонъи и «сходить прогуляться». Сонъи упиралась, но юноша был беспрекословен. Хванге тянул носом, но подчинился. На берегу остались лишь госпожа и капитан.
Он споро стаскивал с нее одежду, а лицо мужчины было белее снега, и Елень было страшно смотреть ему в глаза. Она смиренно переносила боль. Женщина и так бы никогда не пожаловалась, но сейчас, глядя в белое лицо капитана, ей хотелось просить прощение. Он мгновение смотрел на тонкую полоску длиной в палец, из которой обильно сочилась кровь, а потом перевел взгляд на свои руки, испачканные этой самой кровью, — кровью любимой! — нанесшие эту рану, и в глазах черти запрыгали! Совладав с собой, Соджун полил на рану настойку — в такие поездки в сумке всегда были лекарства от порезов случайных, ушибов — привычно наложил повязку, не глядя в лицо женщине. Но тут она положила ладонь ему на руку, и капитан поднял глаза.
Елень не выглядела ни напуганной, ни обиженной, ни страдающей. Она улыбнулась мужчине, и у того задрожали руки, и тогда она провела ладонью по лицу капитана, стараясь стереть страх и боль. На щеке осталась кровавая полоса, Елень одернула ладонь, но капитан поймал ее и притянул к себе, обняв женщину. Он горячо дышал ей в обнаженное плечо, на котором теперь была повязка, и Елень чувствовала прикосновение жестких губ к коже.
— Мне не больно, — только и сказала она, стараясь успокоить.
— А мне больно, — едва слышно ответил капитан, и сердце горечью и мукой отозвалось в груди.
Елень чувствовала прикосновение его губ, чувствовала горячее дыхание на коже, ощущала силу мужских рук, обнимавших ее — и сердце стонало! Тонкая рука скользнула по мужскому плечу и обняла в ответ. Соджун замер. Он отстранился и заглянул в зеленые глаза. Они смотрели мягко и виновато. Елень полулежала в его руках, и он ощущал ее ладонь под левой лопаткой, где так бешено стучало сердце. От дыхания Соджуна трепетала выпавшая из-под налобной повязки женщины тонкая светлая прядь. И эта прядь дрожала так же, как и душа любящего мужчины, не смевшего отвести взгляд. Губы Елень дрогнули едва заметной улыбкой, и струна, натянутая в душе капитана, порвалась: Соджун склонился и поцеловал эти губы, которые едва заметно дрогнули в ответ. Сердце в то же мгновение вспыхнуло соломой, руки с жаром обняли тонкий стан. Но женщина чуть слышно вздохнула, и капитан отстранился. На щеках Елень пламенел румянец, и она не смела поднять глаза, а ладонь больной руки упиралась в широкую грудь Соджуна. Он смотрел на эту ладонь и сердце ныло…
Соджун стащил с себя ханбок и надел его на женщину. Потом пошел к реке, чтобы застирать испачканные в крови вещи госпожи. Она смотрела на его широкую спину, на которой то тут, то там остались шрамы, и думала о своем погибшем муже. Шиу, как и все отпрыски дворян, неплохо владел мечом.
