в собственности больше, чем его. Имение не ахти какое, и речь о пятидесяти тысячах фунтов сверх долгов, которые на нем висят. Двадцати пяти тысяч мне достанет выкупить из залога мое собственное имение и остаться с приличными деньгами. Судя по тому, что пишет этот малый, родитель согласится на мои условия.
– Клянусь Богом, Долли, вот так счастье вам привалило!
– О да. Конечно, мне нужны деньги. Но мне не хочется продавать имение. Я насчет себя не обольщаюсь. Я адски ленив и не могу заставить себя делать то, что нужно, и все равно у меня такое чувство, что плохо разбазаривать фамильную собственность. Ее надо беречь.
– Вы никогда не жили в Пикеринге.
– Да, и не знаю, есть ли от него какой прок. Он дает нам три процента от своей стоимости. Родитель платит по своим долгам шесть процентов, а я – двадцать пять. Я знаю об этом больше, чем вы думаете. Его надо продать, и теперь, думаю, оно продастся. Старый Мельмотт в курсе, так что, если хотите, я завтра пойду с вами в Сити, и мы рассчитаемся. Он даст мне тысячу вперед, и вы купите акции. Обедать будете здесь?
Сэр Феликс ответил, что пообедает в клубе, но с чрезвычайно загадочным видом объявил, что не будет потом играть в вист. Он охотно согласился на предложение Долли посетить завтра Эбчерч-лейн, но не сразу убедил того назначить час, сообразный с обыкновениями Сити. Долли предлагал встретиться в клубе в четыре. Сэр Феликс назвал полдень и предложил заехать к Долли на квартиру. Наконец сторговались на двух часах, затем вместе пообедали. Майлз Грендолл ел один за соседним столом. Долли и Грендолл часто переговаривались, но молодой баронет не присоединился к их разговорам, а Грендолл не обращался к сэру Феликсу.
– Что за кошка пробежала между вами и Майлзом? – спросил Долли, когда они вышли в курительную.
– Я его терпеть не могу.
– Знаю, между вами никогда не было любви, но все равно вы с ним и разговаривали, и в карты играли.
– Играл, да! Несмотря на весь свой воскресный выигрыш, он сейчас должен мне больше вашего.
– Потому-то вы два последних вечера не играете?
Сэр Феликс мгновение молчал.
– Нет, по другой причине. Я завтра в кэбе вам расскажу.
Затем он ушел из клуба, объявив, что поедет к Мари Мельмотт. Он и впрямь доехал до Гровенор-сквер, но, оказавшись у дверей дома, входить не стал. Что проку? Без разрешения старого Мельмотта дальше ему не продвинуться, а самый верный способ это разрешение получить – покупкою акций доказать, что у него есть деньги. Что сэр Феликс делал до конца вечера, читателю знать не нужно, но домой он вернулся в относительно ранний час и нашел там записку от Мари.
Среда
Дорогой Феликс!
Почему мы тебя не видим? Маменька не будет возражать против твоего прихода, а папенька в гостиную не заглядывает. Разумеется, здесь мисс Лонгстафф и вечером всегда гости. Сейчас мы едем обедать к герцогине Стивенэйдж. Папенька, маменька и я. Маменька сказала мне, что там будет лорд Ниддердейл, однако ты не бойся. Я не люблю лорда Ниддердейла и не выйду ни за кого, кроме того единственного, кому отдано мое сердце. Ты знаешь, кто это. Мисс Лонгстафф злится, потому что не может поехать с нами. Вообрази, она сказала мне, что не понимает, как ее могут оставить одну! Потом мы едем на музыкальный вечер к леди Гамут. Там мисс Лонгстафф будет с нами, но она говорит, что ненавидит музыку. Такая зазнайка! Мне удивительно, для чего папенька ее пригласил. Завтра вечером мы дома, так что, пожалуйста, приходи.
И почему ты мне ничего не написал через Дидон? Она нас не выдаст. А если и выдаст, что с того? Я буду тебе верна, даже если папенька изобьет меня в решето. Он когда-то велел мне принять предложение лорда Ниддердейла, а потом велел ему отказать. Теперь он снова хочет, чтобы я согласилась. Но я не соглашусь. Я не выйду ни за кого, кроме моего ненаглядного.
Твоя на веки вечные
Мари
Теперь, когда у барышни появился свой интерес в жизни, она хотела взять от любви все, однако то, чему она предавалась с упоением, сэр Феликс находил «докукой». Он готов был жениться на ней завтра – при условии, конечно, что получит деньги, – но не готов был на утомительные ухаживания. В делах любовных он предпочитал Руби Рагглз.
На следующий день Феликс заехал за другом в назначенное время и всего час ждал, пока тот позавтракает, а потом натянет ботинки и сюртук. По дороге в Сити Феликс рассказал свою ужасную историю про Майлза Грендолла.
– Клянусь Богом! – воскликнул Долли. – И вы думаете, что видели, как он это делает!
– Я не думаю. Я совершенно точно видел это трижды. Полагаю, у него всякий раз был в рукаве туз.
Долли молча обдумывал услышанное.
– Как мне лучше поступить? – спросил сэр Феликс.
– Клянусь Богом, не знаю.
– А как бы поступили вы?
– Никак. Не поверил бы своим глазам. Или, если бы поверил, постарался их отвести.
– Вы не стали бы с ним больше играть?
– Отчего же. Стал бы. Не играть так скучно.
– Но, Долли! Подумайте!
– Все замечательно, старина, но думать я об этом не буду.
– И не дадите мне совет.
– Да, пожалуй, я предпочел бы ничего вам не советовать. Лучше бы вы мне ничего не говорили. Отчего вы рассказали мне? Отчего не Ниддердейлу?
– Он мог бы спросить, отчего я не рассказал Лонгстаффу?
– Не спросил бы. Никто бы не подумал, что для такого разговора можно выбрать меня. Ей-богу, я бы не поехал, если бы знал, что мне придется выслушать.
– Чепуха, Долли.
– Очень хорошо. Не в моих силах такое вынести. Я уже весь дрожу.
– Вы собираетесь по-прежнему с ним играть?
– Само собой. Если он выиграет очень много, я, быть может, об этом подумаю. О, вот и Эбчерч-лейн. Идемте к толстосуму.
Толстосум принял их куда любезнее, чем ожидал баронет. Разумеется, о Мари Мельмотт речи не заходило, и болезненная тема имущества сэра Феликса не затрагивалась. И Долли, и сэр Феликс изумились, как быстро великий финансист понял их желания и с какой готовностью поспешил удовлетворить. Не прозвучало ни одного неудобного вопроса о причинах долга между молодыми людьми. Долли пришлось подписать два документа, сэру Феликсу – один, после чего их заверили, что дело сделано. Мистер Адольфус Лонгстафф уплатил сэру Феликсу тысячу фунтов, и мистер Мельмотт принял поручение сэра
