Ричер ничего не сказал.
— Ты знаешь, кто они? — спросила Воэн.
— Понятия не имею.
— Я хочу это выяснить.
— Зачем?
— Потому что я хочу, чтобы их арестовали. Я намерена позвонить в ФБР и сообщить им список имен.
— Ладно.
— А ты разве не хочешь?
— Нет, не хочу, — ответил Ричер.
Воэн была слишком воспитанной и слишком провинциальной, чтобы устраивать сцену в кафе. Она просто швырнула деньги на столик и выскочила наружу. Ричер последовал за ней, понимая, что у него нет выбора. Она свернула на Вторую улицу и решительно направилась на восток. К более спокойному району на окраине города, или снова к мотелю, или к полицейскому участку. Ричер не знал, какое решение она приняла. Она либо нуждалась в одиночестве, либо хотела потребовать телефонные счета у администратора мотеля, либо собиралась сесть за свой компьютер. Она шла быстро, все еще охваченная яростью, но Ричер легко ее догнал. Он зашагал рядом, дожидаясь, пока она заговорит.
— Ты еще вчера это знал, — обвинила его Воэн.
— Даже позавчера, — ответил Ричер.
— Но как ты догадался?
— Тем же способом, каким определил, что пациенты в клинике, где лежит Дэвид, военные. Они все молодые люди.
— Однако ты дождался, пока грузовик окажется по ту сторону границы, и только после этого сообщил мне.
— Да, именно так.
— Почему?
— Я не хотел, чтобы ты этому помешала.
— Но почему?
— Я хотел, чтобы Роджерс уехал.
Воэн остановилась.
— Ради бога, ты ведь был военным полицейским!
Ричер кивнул:
— Тринадцать лет.
— Ты охотился за парнями вроде Роджерса.
— Да, так и было.
— Почему же ты перешел на темную сторону?
Ричер не ответил.
— Ты знал Роджерса? — спросила Воэн.
— Никогда о нем не слышал. Но я знал десять тысяч таких, как он.
Воэн снова зашагала вперед. Ричер старался идти с ней в ногу. Она остановилась в пятидесяти ярдах от мотеля. Перед полицейским участком. В сером свете кирпичный фасад выглядел холодным. А аккуратные алюминиевые буквы казались еще более неприветливыми.
— У них есть обязательства, — сказала Воэн. — И у тебя они есть. И у Дэвида были. Каждый человек должен их выполнять.
Ричер ничего не ответил.
— Солдаты должны отправляться туда, куда их посылают, — не унималась Воэн. — Они обязаны выполнять приказы. У них не может быть выбора. И ты дал клятву. Ты должен ее выполнять. Они предали свою страну. Они трусы. И ты трус. Я не могу поверить в то, что спала с тобой. Ты ничтожество. Ты отвратителен. У меня от тебя мурашки ползут по коже.
— Долг — это карточный домик, — сказал Ричер.
— Проклятье, что ты такое говоришь?
— Я отправлялся туда, куда меня посылали. Выполнял приказы. Я делал все, о чем меня просили, и видел, как десять тысяч парней поступают так же. В глубине души мы были счастливы. Да, конечно, мы ругались и жаловались — так поступают все солдаты, — но выполняли условия соглашения. Понимаешь, долг — это сделка, Воэн. Улица с двухсторонним движением. Мы должны им, а они — нам. Они нам торжественно обещали, что мы будем рисковать жизнью и телом только в том случае, если на то будет очень серьезная причина. В большинстве случаев они заблуждались, но нам нравилось считать, что добрые намерения и честь существуют. Хотя бы в небольших количествах. А сейчас все ушло. Сейчас речь идет лишь о политическом тщеславии и выборах. Вот и все. И парни это знают. Можно попытаться, но нельзя обмануть солдата. Это они все испортили, а не мы. Они вытащили большую карту из основания карточного домика, и сооружение рухнуло. А парни вроде Андерсена и Роджерса смотрят, как их друзей убивают и калечат, и спрашивают: почему? Почему и мы должны делать это дерьмо?
— И ты думаешь, что дезертирство — решение проблемы?
— На самом деле нет. Я думаю, что гражданское население должно приподнять свои толстые задницы и проголосовать так, чтобы вышвырнуть нынешних бездельников. Они должны взять все под контроль. Вот в чем состоит их долг. Это вторая по величине карта в основании карточного домика. Но и ее больше нет. Так что не говори мне о дезертирах. Почему солдаты не должны дезертировать? Где здесь улица с двухсторонним движением?
— Ты прослужил тринадцать лет и поддерживаешь дезертиров?
— При нынешних обстоятельствах я понимаю их решение. Именно из-за того, что прослужил тринадцать лет. У меня были хорошие времена. Я хотел, чтобы и у нынешних солдат они были. Я любил армию. И ненавижу то, во что она превратилась. Как если бы у меня была сестра, которая вышла замуж за подонка. Должна ли она соблюдать клятву, которую дала? До определенного момента да, конечно, но не более того.
— Если бы ты служил сейчас, ты бы дезертировал?
Ричер покачал головой.
— Не думаю, что у меня хватило бы смелости.
— Разве для этого требуется мужество?
— Для большинства парней — гораздо больше, чем тебе кажется.
— Люди не хотят слышать, что их любимые погибли напрасно.
— Я знаю. Но это не меняет правды.
— Я тебя ненавижу.
— Ничего подобного, — возразил Ричер. — Ты ненавидишь политиков и командующих, избирателей и Пентагон. И ты ненавидишь Дэвида за то, что он не дезертировал после первой поездки на Ближний Восток.
Воэн повернулась и огляделась по сторонам. Остановилась и закрыла глаза. Лицо ее побледнело, нижняя губа слегка дрожала. Она долго так стояла, потом заговорила тихо, почти шепотом:
— Я просила его. Я умоляла. Говорила, что мы сможем начать снова в любом месте, где он пожелает. Я сказала, что мы изменим имена, сделаем все, что потребуется. Но он не согласился. Глупый, глупый человек.
И она заплакала прямо посреди улицы, возле места своей работы. У нее подогнулись колени, она сделала неверный шаг, Ричер подхватил ее и крепко прижал к груди. Слезы Воэн промочили его рубашку. Содрогаясь всем телом, она обняла Ричера и спрятала лицо у него на груди. Она плакала о своей сломанной жизни, о разбитых мечтах, о телефонном звонке, раздавшемся два года назад, о визите капеллана, о рентгеновских снимках, грязных госпиталях, о бесконечном шипении респиратора.
Потом они вместе ходили взад и вперед по кварталу, без всякой цели, только для того, чтобы двигаться. Серое небо, набухшее дождевыми облаками, стало низким, в воздухе пахло влагой. Воэн вытерла лицо полой рубашки Ричера и провела рукой по волосам. Она поморгала, чтобы избавиться от слез, сглотнула и сделала несколько глубоких вдохов. Они вновь оказались возле полицейского участка, и Ричер увидел, как ее взгляд остановился на линии из двадцати семи алюминиевых букв на кирпичном фасаде. «Полицейский департамент Хоупа».
— А почему у Рафаэля Рамиреса ничего не получилось? — спросила она.
— Рамирес был другим, — ответил Ричер.
Глава
66
— Один телефонный звонок с твоего рабочего места все объяснит, — сказал Ричер. — Мы можем сделать его прямо сейчас, раз уж мы здесь. Мария ждет достаточно долго.
— Один звонок — но кому? — спросила Воэн.
— На базу военной полиции к западу от Диспейра. Тебя поставили в известность о них, а они знают о существовании полиции Хоупа. Поэтому они будут сотрудничать.
— Что я должна у них спросить?
— Попроси их переслать по факсу досье Рамиреса. Тогда они спросят: «Кого?» А ты им ответишь, что не нужно пороть чепуху, ты знаешь, что Мария здесь, а потому тебе известно, кто он такой. И еще скажи им, что с тех пор, как Мария у них побывала, прошло двадцать четыре часа, а этого времени достаточно, чтобы получить любую бумагу.
— И что мы узнаем?
— Они скажут, что две недели назад Рамирес сидел в тюрьме.
Факс в полицейском участке Хоупа был объемным старым устройством, которое стояло на отдельной тележке. Он с самого начала был неуклюжим и уродливым, а теперь стал потертым и грязным. Однако он работал. Через одиннадцать минут после того, как Воэн закончила говорить по телефону, аппарат зарычал, зашипел, засосал пустую страницу с поддона, а потом выплюнул ее уже с распечаткой.
Материала оказалось не слишком много. Им прислали лишь краткую справку. Скромный результат двадцати четырех часов бюрократических поисков. Однако причина состояла в том, что запрос делала армия, а отвечала морская пехота. Кооперация между различными подразделениями далеко не всегда была идеальной.
Рафаэль Рамирес служил рядовым в морской пехоте. В возрасте восемнадцати лет его отправили в Ирак. В девятнадцать оставили служить на второй срок. Когда ему исполнилось двадцать, Рамирес дезертировал, не дожидаясь третьего срока. Он находился в бегах, но через пять дней его арестовали в Лос-Анджелесе и отправили в Пендлтон, где его ждал военный трибунал.
Рамиреса арестовали три недели назад.
