Никто не шелохнулся. Лишь Министр пропаганды внезапно побледнел, но тут же вновь взял себя в руки. Однако не настолько быстро, чтобы это ускользнуло от внимания Владыки, который усмехнулся про себя при виде запоздалого подтверждения своих давних сомнений. Впрочем, теперь это не имело особого значения: и действительные, и мнимые приверженцы — все они умрут вместе. Все, кроме одного.
— Два года назад, — продолжал Владыка, — когда мы проиграли битву за Антарктику, я понял, что более нельзя быть уверенным в победе, и заблаговременно приготовился к сегодняшнему дню. Тогда враги уже поклялись лишить меня жизни. На Земле я скрываться не мог, а надежд на восстановление нашего могущества становилось все меньше и меньше. И вот нашелся еще один выход. Пусть и продиктованный отчаянием, но все же выход.
Пять лет минуло с тех пор, как один из наших ученых усовершенствовал технологию приостановки жизнедеятельности. Он обнаружил, что все процессы в организме могут быть заморожены при помощи сравнительно простых средств на неопределенно большой срок. Я собираюсь воспользоваться этим открытием, чтобы бежать из настоящего в то будущее, где меня забудут. Там я смогу начать мою борьбу сызнова, и не без помощи оружия, которое принесло бы победу в нынешней войне, подари нам судьба немного больше времени.
Прощайте, господа. Еще раз спасибо за содействие. Примите мои сожаления но поводу постигшей вас горькой доли.
Он отсалютовал, повернулся на каблуках и исчез. Стальная дверь глухо захлопнулась за ним раз и навсегда. Воцарилось ледяное молчание. Министр пропаганды рванулся к выходу, но тут же отскочил с испуганным криком. Сталь створки была невыносимо горячей, дверь намертво вплавилась в стену.
Министр по делам войны первым достал свой автоматический револьвер. Владыка больше не спешил. Покинув зал Совела, он включил потайной рубильник. В тот же миг одна из панелей в стене коридора сдвинулась, открыв узкий, полого поднимающийся вверх штрек. Владыка медленно побрел по нему.
Через каждые семьдесят—сто метров ход резко менял направление, продолжая подниматься вверх. Сворачивая в сторону, Владыка всякий раз останавливался, чтобы опустить рукоятку очередного рубильника. Секции коридора рушились одна за другой, обвалы сопровождались грохотом осыпающегося камня.
После пятого поворота туннель кончился у шарообразной кабины с металлическими стенами. Складные створки дверей мягко закрылись, и позади рухнула последняя секция туннеля. Теперь Владыку не потревожат ни враги, ни друзья.
Быстро оглядев комнату, он убедился, что все готово, и подошел к нехитрой панели управления, включил один за другим несколько на удивление массивных тумблеров. Ток, который по ним пойдет, будет небольшим, однако их установили в расчете на долговечность. Как, впрочем, и все остальное в этой странной комнате. Даже стены были сделаны из металлов много прочнее стали.
С жалобными вздохами заработали помпы, откачивая из камеры воздух и нагнетая в нее чистый водород.
Движения Владыки ускорились. Он подошел к мягкой кушетке и лег. Ему показалось, что лучи стерилизующих ламп над головой обволакивают его тело, подобно банному пару, но это, конечно, была всего лишь игра воображения. Достав из ниши за кушеткой гиподермический аппарат, он ввел в предплечье иглу капельницы с похожей на молоко жидкостью, расслабился и стал ждать.
Сильно похолодало. Скоро морозильники создадут здесь температуру много ниже нуля. Пройдет немало часов, прежде чем она повысится до нормальной, но к тому времени процесс будет завершен, все микробы погибнут, и Владыка сможет уснуть навеки, ничем не рискуя.
Он решил отлежаться сто лет, не осмелившись на более долгий срок: ведь тогда ему пришлось бы овладевать новыми достижениями науки, постигать возникшие за это время законы общества. Даже одно столетие может неузнаваемо изменить облик цивилизации. Но это неизбежный риск. А раньше чем через сто лет просыпаться небезопасно: мир будет все еще полон горькими воспоминаниями.
Под кушеткой находились три электронных счетчика, приводимых в действие термопарами, которые располагались на несколько сот метров выше, на восточном склоне горы, где никогда не залеживается снег. Восходящее солнце будет нагревать термопары, и на счетчиках отложится очередная единичка. Так в темноте усыпальницы Владыки будет фиксироваться каждый рассвет.
Как только на одном из счетчиков набежит тридцать шесть тысяч единиц, отключится тумблер и в камеру снова хлынет кислород. Температура поднимется, прикрепленная к предплечью капельница автоматически впрыснет заранее рассчитанное количество жидкости. Владыка пробудится, и только счетчики покажут ему, что сто лет действительно прошли. Потом ему останется лишь нажать кнопку: взрыв уничтожит склон горы, и путь во внешний мир будет свободен.
Все было рассчитано до мелочей. Возможность неудачи исключена. Аппаратура, воплощающая в себе последние достижения науки, была совершенна, а все системы — продублированы три раза.
Сознание Владыки угасало, и последняя мысль его была не о прошедшей жизни, не о матери, надежды которой он обманул, — в мозг его неожиданно и непрошено вторглись слова древнего поэта: «Уснуть… И видеть сны…»
Нет, нет, он не хочет, не смеет вспоминать. Только спать. Спать… Спать…
А в трех десятках километров отсюда подходило к концу сражение. Из всех принадлежавших Владыке кораблей не уцелело и дюжины. Они обреченно отбивались, теснимые сокрушительным огнем. Все могло быть кончено много раньше, но наступающие получили приказ беречь свои корабли и не пускаться на неоправданный риск.
Последнее слово предоставили дальнобойной артиллерии. И вот исполинские разрушители, прикрываемые истребителями, зависли под сенью гор и изрыгали залп за залпом в сторону боевых порядков обреченного неприятеля.
На борту флагманского корабля молодой индиец–канонир тщательно установил диски верньеров и мягко надавил ногой на педаль. Последовал едва ощутимый толчок, и управляемые торпеды, покинув пусковые желоба, устремились на врага. Юный индиец сидел и напряженно ждал, хронометр отсчитывал секунды.
«Наверное, это мой последний залп», — подумал офицер. Ликования, которое он ожидал испытать, почему–то не было, а было безличное сострадание к обреченным на гибель врагам, чьи жизни угасали теперь с каждым уходящим мгновением.
Вдалеке над горами, в гуще вражеских кораблей, которые казались отсюда стремительно мечущимися пятнышками, расцвел фиолетовый огненный шар. Артиллерист напряженно подался вперед и принялся считать: раз… два… три… четыре… Пять раз повторился этот не похожий ни на какой другой взрыв. Потом небо очистилось, даже крапинки исчезли. В своем журнале канонир коротко записал:«I час 24 мин. Произведен залп № 12. Пять торпед взорвались в гуще вражеского флота, который был полностью уничтожен. Одна торпеда не сдетонировала».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
