Ну вот, уже все было готово, ждали погоду. На дождь надежда плохая, потому что уже конец ноября: по утрам да и ночью заморозки жмут, даже иногда снежок срывается. Дальше ждать погоды нет смысла. Да и немец в котле. Соседи наши от Красноармейска, Чапурников двинули на Калач, а мы притихли, как кроты в земле. Майор Свиридов бунтует. Кричит: «Надо и нам гада бить!»
Видно, и рейд танкистов командование разрешило, чтобы разрядить наш пыл наступать. Было это или двадцать девятого, или тридцатого ноября. Помню, через два или три дня меня ранило.
Проскочили ребята хорошо. Гансы и охнуть не успели, как наши три танка у них за передовой оказались. Конечно, до окружения такая штука вряд ли бы выгорела. А тогда у них уже паника началась. Везде им мерещились прорывы русских. Вот под этот шумок и двинули наши танкисты… Рассказывали потом ребята, что все прошло как по писаному: и склад горючего подожгли, и колонну автомашин со снаряжением какой-то части разнесли в щепы, а главное — дикую панику и переполох у них в тылу подняли.
Все было хорошо. Пошли наши на прорыв перед рассветом, немцы не поняли, сколько к ним проскочило машин. А потом, когда ребята вырвались за передовую на десяток километров, они на время потеряли танки. В общей сложности по тылам у немцев наши прошли километров тридцать. Выходили уже, когда рассвело, и тут-то пришлось им туго. Гансы сообразили, что ребята не собираются выходить в том месте, где входили, и бросились наперехват. Потом они наконец разглядели, что ходят по их тылам всего три танка, и решили сделать все, чтобы они не ушли. Тогда-то артиллеристы Свиридова и пришли на выручку ребятам. Майор все время поддерживал с ними связь по радио, и те вызвали огонь наших артиллеристов. А когда перед Елхами прорывались через передовую гитлеровцев, то танки буквально шли за нашим артиллерийским валом. Вырвались КВ и одна тридцатьчетверка. Да и ту же с ничейной земли притащили на буксире. Один танк потеряли где-то под твоим Ягодным.
Гриша кивнул в мою сторону.
— Они напоролись на батарею, про какую мы не знали. Пришлось отвернуть и проходить правее, ближе к передовой. Там и потеряли танк, а экипаж спасли. Ребят тогда представили к орденам высоким, а командира КВ Павла Симукова, он же командовал и всей группой, прошел слух, что на Героя подали…
Гриша помолчал.
— Так и не знаю, правда ли. Вскорости и меня ранило…
— А как это было? — спросил Славка.
Гриша не шелохнулся, словно он и не слышал вопроса. Помолчали.
— Да как, — раздумчиво начал он, — в высшей степени просто. Чесануло меня из крупнокалиберного пулемета. И всего-то три пули всадил в меня, паршивец, а на всю жизнь отметил. Лента у него была заряжена через один патрон разрывным. Влепил две простые, а одну разрывную. Хирург, который резал ногу, остряк такой. Говорит: «Хорошо, что не наоборот, а то бы мы тебе и руку отхватили». Рука осталась, а что толку — висит как плеть…
Страшная штука разрывная пуля — рвется, как граната. Ударила она меня под колено, так и отлетела напрочь нога. Только на сухожилии да на штанине и держалась. Когда приволокли меня ребята в медсанбат, подошел этот врач и говорит: «Зря ногу-то тащили». Взял скальпель и охватил ее тут же. Еще и на операционный стол меня не клали, а ноги уже не было…
Гриша умолк, наткнувшись на запретную для себя тему.
Присмирев, мы ждали конца Гришиного рассказа о трагедии экипажа КВ.
И вот что он рассказал. Десятого января сорок третьего года, после того как наши войска перешли в последнее наступление, чтобы расчленить немецкую группировку надвое, экипаж этого танка прикрывал наступление. Огонь у него страшный. Пушка и два пулемета сметают все. Остановить этот танк почти невозможно. Только если в гусеницу снаряд угодит, а так и бронебойный не берет.
Проскочили ребята по передним траншеям и влетели вот в эту самую лощину. По ней проходила их вторая линия обороны. А тут и артиллерия, и склады боеприпасов, и танки, зарытые в землю. В общем, влетели в самое пекло, и вырваться отсюда было невозможно. Единственное спасение — с ходу всю лощину. Да немцы, видно, тоже не дураки…
— Вы видели, где этот танк лежит? — спросил Гриша и тут же сам ответил: — Можете себе представить, что здесь творилось, когда эта махина на полном газу, стреляя из пушки и поливая из пулеметов, неслась по лощине… И может быть, они и проскочили бы, да что-то случилось с мотором. На выходе из лощины танк завис. Это хорошо видели с других наших танков…
И вот тогда влепили ему бронебойным в брюхо… Смерть у ребят была легкая, сразу взорвался весь боезапас. Его, конечно, не смогли еще израсходовать. Этот страшный взрыв и швырнул танк на дно оврага, а потом уже он горел…
Отец и сын
— Знаешь, весь химический уклон нашей школы держится на Татьяне, — выпалил Андрей. — Если уйдет — вся наша специализация полетит.
— А что, собирается уйти? — спросила Юля.
— Знаешь, как сегодня раскричалась! Говорит: «Брошу вас, уйду!» — надоели мы ей.
— И что, тогда уклона не будет? — опять спросила Юля.
Андрей захохотал. Засмеялась и Юля. Но тут же умолкла, потому что не поняла, над кем смеется Андрей.
Мне не часто случается быть свидетелем разговора детей — слушать их интересно. У Андрея хорошее настроение. Он только что пришел из школы. Сегодня суббота, и мы всей семьей сидим на кухне, обедаем. Юля пришла на час раньше. Она, оказывается, опять нарушила нашу семейную конвенцию. Потратила свои двадцать копеек, какие получает ежедневно на школьный завтрак, не в школьном буфете, а после занятий. По пути домой зашла в булочную, купила калорийку и съела ее. А теперь вот сидит за столом и лениво ковыряет вилкой в тарелке.
— Почему не завтракала в школе?
— Ага, там в буфете тысяча и одна ночь.
— Тогда бери завтрак из дому.
— Ага, никто не берет, а я буду…
— А ты будешь.
— Не буду…
— С завтрашнего дня встаете оба в семь часов, делаете зарядку, принимаете душ. За час нагуляете аппетит и будете завтракать как миленькие.
— Завтра воскресенье.
— Все равно в семь. Надо привыкать.
— Да, у вас два выходных, а нам нельзя и один раз поспать…
— Нельзя. Ты нарушаешь уговор. Мы же договорились — не сумела позавтракать в школе, после уроков, будь добра, иди домой. Почему ты заходишь в булочную?
— Я нечаянно. Девчонки зашли… — Глаза расширились, смотрят растерянно: видно, и сама не знает, как это произошло.
Время от времени в нашей семье вспыхивают такие крутые разговоры. После них мы начинаем реализовать все ту же «программу нашего физического совершенствования».
Неделю-две все идет хорошо. Враг ребят — будильник — трещит ровно в семь. Если позволяет погода, выходим во двор на зарядку, бегаем по аллее. Благо в нашем районе сейчас бегают многие. Всю это «секту» малых и старых бегунов Андрей назвал «Никто не хотел умирать», и это насмешливое прозвище пристало к нам.
Возвращаемся с улицы возбужденные, хохочущие — главное, у всех к восьми часам появляется аппетит, чему не нарадуется бабушка. Труднее вечером. Но и тут мы стараемся выдержать характер. Юлю отправляем спать в 22.00, Андрея в 23.00, а сами ложимся в 24.00. Так идет до тех пор, пока какое-либо обстоятельство не выбивает нас из колеи. Это или моя командировка, или болезнь кого-либо из нас (грипп, катар верхних дыхательных путей и т. д.), поздние гости.
— Ты уж сегодня не буди, — шепчет мне утром мать, — вы вчера сидели, и они не спали, лежали, уши навострив. Хоть Юлечку не буди, а то будет как вареная весь день.
Андрей без конца подшучивает над Юлей, рассказывает ей всякие небылицы, а она мечет свои глазенки то на меня, то на бабушку, молча спрашивая: «Правда?»
Мы улыбаемся, и испуг сходит с лица. Но Андрей начинает новую историю, и мы уже сами не поймем, говорит он правду или фантазирует.
Недавно он стал убеждать Юлю, что она не наша дочь, что мы взяли ее из детдома, когда ей не было и года. Вначале она воспринимала его рассказ как очередную небылицу и смеялась. Но он все больше вдохновлялся от своего вранья и выкладывал факт за фактом.
— Ты знаешь, что родилась в рабочем поселке «Уралмаша»?
— Знаю…
— А потом, через год мы переехали в центр Свердловска.
— Да…
— А еще через четыре года мы уехали совсем из этого города.
— Ну и что? — уже с тревогой спрашивает Юля.
— А ничего, — как можно равнодушнее отвечает Андрей. — Соображать надо. Зачем родители кочуют все время.
— Зачем?..
Наивность сестры обезоруживает Андрея. Он готов расхохотаться, но ведет игру дальше.
— Я знаю фамилию твоих родителей, — понизив до шепота голос, говорит он.
Юля присмирела, уже больше не возражает Андрею, а лишь тихо спрашивает:
— Кто они?
Андрей называет фамилию наших знакомых из Свердловска:
